Истинное счастье не на земле, а на небе

(Память преподобного отца нашего Иоасафа пустынника, сына Авенира, царя Индийского)

В том, что есть загробная жизнь, можно убедиться из того, что нечто земное не может удовлетворить нас и что ни один человек здесь не может сказать про себя, что он вполне счастлив. В самом деле возьмите себе все богатство, всю честь и славу мира, — вы все-таки не останетесь довольны и все будете думать о каком-то большем и неведомом счастье. Но есть ли это счастье? Очевидно есть; ибо иначе и не было бы вложено в нас глубокого и постоянного желания его. Но где же оно? Как видите, на земле нет, — так значит оно на небе, у Бога. Да, братья, если бы мы чаще вникали в ничтожество всего земного и вместе в желания нашего бессмертного духа, мы скоро убедились бы, что есть загробная жизнь и что в ней одной мы можем найти для себя истинное счастье и покой.

Когда у Индийского царя (в то время гонителя христиан) Авенира родился сын Иоасаф, то он, созвав мудрецов, стал спрашивать о судьбе своего сына. Старейший: из них далтакое мнение. "Сын твой", сказал он: "наследует не твоё царство, но некоторое лучшее. И думаю, что он примет христианскую веру". Авенир опечалился и, желая предотвратить предсказанное, велел устроить новый прекрасный дом, и в нем определил жить своему сыну безвыходно. Вместе с тем он приставил к своему сыну несколько пестунов и строго наказал им, чтобы они, когда сын его станет что-нибудь понимать, отнюдь не говорили бы ему ни о смерти, ни о старости, ни о болезни, ни о нищете, но говорили бы только радостное и веселое, для того чтобы он вовсе не знал печали. Прошло несколько лет, Иоасаф подрос, и однажды ближайшему из своих пестунов сказал: "ты мне будешь отселе истинным другом; только скажи истинно, ради чего отец держит меня в сей палате безвыходно?" Тот подробно рассказал ему. Увидав вскоре после сего отца, Иоасаф сказал: "знай, отец, что я нахожусь в великой скорби и печали ради того, что ты не выпускаешь меня из дома". Авенир сжалился и позволил выезжать ему, но приставленным к нему лицам снова подтвердил, чтобы сын его отнюдь не видал ни стариков, ни нищих, ни глухих, ни слепых, но чтобы все эти и подобные им люди непременно были прогоняемы от техмест, по которым бы вздумал ездить его сын. Повеление исполнялось до времени; но однажды, когда Иоасаф увидел, что окружавшие его гнали прокаженного и слепого, то с удивлением спросил: что это за люди? Ему отвечали, что это несчастные, которых постигла болезнь. Иоасаф опечалился и грустный поехал домой. На пути ему еще пришлось встретить старца хромого и седого, мрачного лицом и беззубого. Это кто? сиротил Иоасаф. Это, сказали ему, человек престарелый, — он постепенно изнемогает и ждет смерти. "О, горькая жизнь сия, воскликнул тогда царевич, — горькая и всякой печали исполненная!" После сего не покидала Иоасафа великая скорбь, — и он спрашивал себя: где же истинное счастье? Этот вопрос, однако, к его утешению, вскоре был разрешен для него. Посланный к нему, по особенному откровению, преподобный Варлаам доказал, что истинное счастье не на земле, а на небе, и Иоасаф убедился в этом. Убедившись же, он уже всецело посвятил себя Богу и, крестивши свой народ, ушел к Варлааму в пустыню; провел в ней тридцать пять лет в посте, молитве и слезах и затем мирно почил о Господе.

Не ясно ли, братия, из сего повествования, что человек не может быть вполне счастливым на земле? Да, Иоасаф, когда ничего еще не слыхал о скорби земной, и тогда уже был, как говорил отцу своему, в скорби и печали великой; а когда увидал на самом деле скорбь людскую, то уже с воплем воскликнул: "О, горькая и всякой печали исполненная сия жизнь!" Если глубже вникнем и мы в эту жизнь, то с Иоасафом скажем о ней то же, что и он. А если так, то ни о чем мы на земле не должны столько заботиться, как только о душе бессмертной, обогащать себя тем, что пойдет с нами в вечность, т. е. делами добрыми, и паче всего помнить, что тот ужасный враг самому себе, кто нисколько не заботится о приготовлении себя к жизни будущей. Аминь.