Мария Метлицкая

 

Пятый постулат

Август предполагал безделье, полную расслабуху и заслуженный отдых – недаром на него приходились самые плотные графики отпусков.

Впрочем, до отпусков Лоре было еще далеко, пока что ей полагались каникулы – если и не очень заслуженные, то точно обязательные. Последние школьные каникулы в ее жизни.

Думать ни о чем не хотелось – позади дурацкая июньская практика с уборкой территории и мытьем столовских котлов, генеральная уборка в лаборатории – классная дама была химичкой, – тоскливое общение с одноклассниками, надоевшими хуже горькой редьки, и придирки этой самой крысы-химички и ее верной помощницы и стукачки Фоминой. Естественно, старосты.

Одноклассники, мелкорослые, прыщавые, с жирными длинными челками по самые глаза, раздражали еще больше, чем Фомина и химичка. Они тупо острили, рассказывая бородатые и пошлые анекдоты, хвалились количеством выпитого накануне, громко перешептывались, делясь «богатым» сексуальным опытом, не забывая при этом поглядывать на смущенных одноклассниц.

И еще пытались кадриться к Лоре и к Соньке Тульчиной. Ну, разумеется – Лора признанная красотка, а Сонька… И красоткой ее назвать как-то язык не повернется, а хороша – глаз не оторвать.

Впрочем, и Лоре и Соньке было до этих баранов как до лампочки.

Сонька встречалась с школьным физруком и даже собиралась за него замуж. Знала об этом только Лора – они считались подругами.

Лора полагала, что Сонька законченная дура. С ее-то сексапилом можно было найти кавалера и получше. Физрук Сергей Андреич был, конечно, собою неплох. Но туповат малость и примитивен – как все спортсмены. Такое вот бытовало мнение.

С Сонькой Лора в дебаты не вступала: любишь – люби, если такая дура. Да и не до Соньки ей было – у самой начинался роман. Да такой, что покой и сон свой она давно потеряла – вот уже три недели.

Студент Рома был и собой недурен, и одет по последней моде – весь в джинсе, да еще и во «Wrangler», и к тому же был владельцем собственных «Жигулей» – правда, омерзительного, кастрюльного синего цвета.

Рома слыл большим шутником и однажды, пока Лора была в ванной, прицепил к ее лифчику октябрятский значок с кудрявым мальчиком Володей – Лора обиделась до слез, а Рома ржал, как подорванный.

Она была влюблена, а вот он… С этим было непонятно. То исчезал на несколько дней, и она не отходила от телефона, гипнотизируя его остановившимся взглядом, то появлялся, как черт из табакерки, и тогда она была счастлива. В июле внезапно уехал в Крым с приятелями, позвонив ей с вокзала.

Лора поплакала и наконец согласилась поехать с мамой в санаторий в Хосту. Не Крым, Кавказ, но поближе к любимому. Была даже мысль рвануть в Крым, но где его, коварного, искать? Ни адреса, ни места. В общем, пришлось мучиться с маман – есть манную кашу по утрам, валяться на деревянном лежаке и слушать сплетни зрелых кумушек, новоявленных знакомых матушки, чрезвычайно общительной, особенно на отдыхе.

На танцы Лора не ходила – глупо переться одной, а с маман – еще глупее. Да и не хотелось ей ни танцев, ни кино. Думалось только про Рому. И еще – тосковалось и скучалось. Тоже, разумеется, по нему же.

В августе она снова села у телефона, и наконец он объявился. Матушка, слава богу, отбыла к папаше на дачу, выполнив материнскую обязанность отдохнуть с дочкой на море: «Знаете, следующий год – поступление. Надо набраться силенок». При этом она тяжело вздыхала и закатывала глаза. «Актриса погорелого театра», – с раздражением думала Лора.

«Изображать сцены» Янина Васильевна умела и наивным папашей крутила, как могла. А могла она совсем неплохо – все было у Янины Васильевны: прекрасная квартира сталинской застройки, академическая дача на гектаре земли, машина с водителем и прислуга.

Все это, конечно, полагалось отцу и мужу – профессору и членкору Академии наук Князеву – вполне заслуженно.

Мать называла мужа гением – в лицо и за глаза. Никогда не перебивала, всегда соглашалась, кивая красивой, хорошо уложенной прической. А потом все делала по-своему! Да так, что профессор Князев и заподозрить ее в самовольности не мог. «Ты же так хотел, Петя?» – спрашивала она, заглядывая мужу в глаза.

Петя терялся, сомневался и… Соглашался – во всем.

Лора, наблюдая за матерью, искренне восхищалась: «Вот уж хитрюга! Всем в доме руководит, всем заправляет, а папашу выставляет действующим генералом! Ай да маман! Аплодисменты!»

Впрочем, ничего предосудительного Янина Васильевна не делала – женой была верной, подружек в дом не допускала, большую и нищую родню не привечала. Создавала мужу «условия труда». «Быть женой большого ученого – это вам не хухры-мухры», – говорила она, поднимая указательный палец с идеальным маникюром.

Ничего криминального – просто жила так, как ей нравится. С большим удовольствием и тайным сознанием того, как крупно ей повезло и какую золотущую рыбину ей удалось выловить из мутного пруда ненадежной и скупой на подарки жизни. Дорого, со вкусом обставила квартиру, привела в порядок разваленную дачу, ранее принадлежавшую дряхлому одинокому академику, построила водителя и прислугу. Покупала «качественные» вещи, отдавая предпочтение мехам, бриллиантам и старинной, антикварной мебели. Да и умница – если бы не она, жить им до сих пор не на Большой Грузинской, а в хрущобе на «Полежаевской», на пятом этаже.

В общем, понятно, кто генерал, а кто маршал.

Про нищее детство и многодетную семью Янина Васильевна вспоминать не любила. И как подцепила молодого аспиранта в районной поликлинике, выдавая ему, простуженному, медицинскую карту в регистратуре, тоже предпочла навеки забыть.

Сложилось – и слава богу! Свадьбу сыграли через три месяца после того больничного. Вернее, не свадьбу – так, посиделки. Будущая свекровь невестку оценила – умна, ловка и красива. Пете, в голове которого одна наука, такая жена – в самый раз. А если возьмет по себе, из ученого мира, погрязнут в грязи и в проблемах. В семье достаточно одного гения. Но невестке все же напомнила:

– Ты, милая, из грязи в князи! – Чтобы не зарывалась. На всякий случай.

Молодая Янина глаза потупила и тихо сказала:

– Знаю. И вам благодарна за ласку и за науку. Буду стараться.

И старалась – отменно, надо сказать, старалась.

А то, что свекровь свою возненавидела, – так это в душе. Никто не заметил, никто. Она, жена гения, должна была быть безупречна.

Итак, август, еще целых три недели до первого сентября. Маман настаивала на том, чтобы Лора сидела на даче. Счас! Вот уж полный бред – сидеть сутками под матушкины причитания о необходимости высшего образования и «дальнейшего устройства жизни». Но если с маман еще можно разобраться – меру она знает и регламент ей хорошо известен, – то с папахеном сложнее. Его не оборвешь и морду кислую не состроишь. Сразу скандал: бездельница, привыкла на всем готовом, жизнь – сплошные удовольствия, никакой ответственности и т. д и т. п.

Маман трещит про свежий воздух, горячее питание и прочую чепуху. И как ей объяснишь, что на питание Лоре решительно наплевать и на свежий воздух – тем более, когда в Москве телефон и коварный Рома.

Хотя пару дней можно похлебать матушкиного борща с пирожками и поваляться в любимом гамаке.

Дорогу со станции к дому она всегда любила – неширокая тропка вилась между старыми дачами, почти невидимыми за глухими елями и зарослями жасмина и сирени – только виднелись черепичные или жестяные крыши. Из-за заборов пробивалась на уличные просторы настойчивая малина, краснея еще не оборванными крупными, чуть припыленными ягодами. Свешивались тяжелые гроздья созревшей и почему-то никому не нужной черноплодки.

Лора сорвала ромашку и стала обрывать белые лепестки. Выходило, что любит! Она заулыбалась и прибавила шагу. В конце концов, по родителям она даже соскучилась – а что, бывает и такое! К тому же, если разобраться, они у нее отнюдь не худшие.

Мать принялась ее зацеловывать:

– Ну наконец, слава богу!

Конечно, усадила за стол и принялась кормить:

– Лоронька, детка! На тебе же лица нет! Как похудела!

Лора жевала оладьи и лениво перебрасывалась с матерью:

– Да все нормально! Ну, что ты заладила, мам! Питаюсь нормально, сплю замечательно, занимаюсь – ну, разумеется. И вообще – отстань!

Все было враньем. Никак она не питалась – булочки и винегрет из кулинарии. Спала… Впрочем, о каком сне можно вообще говорить? Она только и мечтала, чтобы его, сна, не было вовсе, а чтобы рядом был Рома. И больше ничего не надо. А уж про занятия – вообще смешно!

Наивная мама думала, что синяки под глазами – от долгих занятий.

Хотя Янина Васильевна – дама догадливая, но… Когда человек не хочет думать о неприятном, он старается и не думать. А матушка, при всей ее мудрости и проницательности, неприятностей не любила и уверенно их от себя отгоняла.

Лора смотрела в окно: а ведь красота, правда! Тонкие березки, голубоватые сосны, несколько яблонь, увешанных зрелыми и яркими плодами.

– А это кто, мам? – спросила она и кивнула на худого, невысокого мужчину, собирающего в корзину янтарные сливы. – Новый садовник?

– Козлик, – ответила мать. – Какой садовник! Папин бывший аспирант. Теперь уже кандидат. Говорят, большой талант, с большими перспективами. Петя его обожает.

– Козлик? Это что – кличка? – не поняла дочь.

– Какая кличка! Козлик – это фамилия, – усмехнулась мать.

– Хороша фамилия, – прыснула Лора. – Не приведи господи. – Она встала из-за стола и направилась в сад. – Пойду поваляюсь, мам! После такого обжорства глаза закрываются!

Она улеглась в свой любимый гамак между двумя березками и блаженно закрыла глаза. Нет, определенно, своя прелесть во всем этом есть! Как ни крути! Ну, так – дня на два.

Лора задремала и вскоре проснулась от того, что почувствовала на себе чей-то взгляд. Она открыла глаза и увидела незнакомца. «Козлик, – вспомнила она. – Вот блин!»

Козлик этот смотрел на Лору из беседки. Увидев, что она проснулась, резко мотнул головой от смущения и углубился в свои бумаги.

Она раздраженно встала с гамака, оглядела участок и пошла в дом – нет покоя! Мужики посторонние на участке. Любит папахен притащить кого-нибудь в дом и возиться. «Любимый ученик!» Знаем таких, бывали у папаши страстные привязанности – на пару лет. Ученик тут же, как правило, пытался стать членом семьи – садился за стол, с аппетитом ел и вступал в беседы.

Янину Васильевну это все, разумеется, сильно раздражало – кормить, поить, стелить постель. Да и просто – чужой человек в доме. Но ни разу – ни разу! – муж не услышал от нее даже намека, что все это ее напрягает и раздражает.

Она обихаживала мужниных учеников и аспирантов с нежностью и терпением. Давала мудрые житейские советы, сватала, доставала приличные костюмы и свитера, отводила к своему парикмахеру. Словом, была родной матерью – не меньше. И муж в который раз ею восхищался, приговаривая, что Яня – святая.

Потом эти ученики вырастали, становились на ноги, обретали материальные блага, женились, заводили детей, разводились и создавали новые семьи. Всегда – ну, или почти всегда – держа в курсе перемен в своей жизни мудрейшую из мудрейших, прекрасную из прекраснейших, тонкую, благородную, тактичную, замечательную и родную Янину Васильевну, жену любимого учителя и шефа.

Некоторые из неудачников пропадали с научного и с жизненного горизонта. О таких изредка вспоминали, сокрушались и жалели – ну, бывает, что делать! Не у всех получается, не у всех! Судьбы, знаете ли…

И всегда добавлялось – так, между прочим: «Ну мы-то сделали все, что могли!»

«Ты – даже больше!» – уверенно и гордо заключал Петр Петрович Князев, с умилением глядя на любимую жену.

На веранде сидел отец и пил чай. Он критично оглядел дочь и только вздохнул.

– Привет, пап! – бросила Лора и уселась за стол. Мать торопливо вскочила и налила ей чаю.

– Козлик! – крикнула хозяйка. – Идите пить чай!

Дочь хмыкнула, взяла свою чашку и пошла наверх, в свою комнату.

Козлик-шмозлик. Очередной козлик на нашу голову. Впрочем, мне-то какое дело! Я завтра – тю-тю! Только меня и видели! Повидались, и будет. Хорошего понемножку. К Роме, к Роме! В Москву!

К вечеру Лора не выдержала и поплелась в сторожку. Телефон работал, как всегда, кое-как, и дозвониться до Ромы ей – увы! – не удалось. Что не прибавило настроения и прибавило только печали. Теперь она решила окончательно – в город завтра, прямо с утра. И никаких гвоздей. А то совсем здесь рехнешься.

Утром, когда она спустилась к столу, все уже были в сборе и заканчивали завтрак. Козлик, увидев ее, покраснел, как только что сваренный рак, и уткнулся глазами в чашку.

Отец сухо поздоровался с дочерью, мать ее радостно расцеловала. Лора спешно позавтракала и объявила, что возвращается в город. Мать разохалась, раскудахталась, расстроилась до слез и стала собирать продукты – в пакеты и банки.

Отец покачал головой и уточнил:

– А заниматься здесь, на природе, тебе что-нибудь мешает?

Козлик торопливо и неловко бросился помогать хозяйке с посудой.

Сумка, собранная Яниной Васильевной, оказалась неподъемной.

Дочь канючила, что тащить с собой «стратегический запас» на пару лет она не намерена.

Козлик, пунцовый от своей наглости, предложил донести сумки до станции. Янина Васильевна его горячо поддержала.

Чмокнув расстроенную мать и приложившись к щеке недовольного отца, Лора быстро зашагала по тропинке на станцию. Позади, обремененный тяжелой поклажей, торопливо семенил Козлик, почему-то не решаясь догнать ее и идти рядом.

Она шла, не оглядываясь на своего случайного провожатого. За полчаса пути ни разу не обернулась и не обмолвилась ни единым словом.

Он поставил сумки на платформе и побежал в кассу, за билетом.

– А как же вы там, в Москве? – взволнованно спросил он. – Легче-то они, – он кивнул на сумки, – не станут. Хотите, я вас провожу? До города? – пробормотал он и снова залился свекольной краской.

Лора посмотрела на него с удивлением:

– До города? Да вы что, смешно прямо. На вокзале есть носильщики, а дальше – такси. Доберусь как-нибудь. Или, – она рассмеялась, – выкину все это к чертовой матери! Прямо здесь, на платформе! Бродяги подберут или собаки. Вот порадуются! Столько закуски!

Теперь он побелел как полотно:

– Что вы такое говорите! Янина Васильевна так старалась! Разве так можно! – повторял он, качая вихрастой, ушастой, совсем мальчишеской головой.

– Шучу! – резко бросила Лора.

Тут подошла электричка, и она, резво подхватив сумки, не поворачивая на Козлика головы, вошла в вагон.

Состав тронулся через пару минут, и Лора не видела, как Козлик долго стоял на опустевшей платформе и смотрел вслед уже исчезнувшему с горизонта поезду.

Рому Лора выловила через несколько дней, совсем обессилев от переживаний и тоски. Он торопливо оправдывался, что дел по горло, скоро учеба, каникулы к концу. А надо еще заработать – не у всех, милая, папаши академики!

Чем зарабатывает Рома, Лора примерно представляла: мелкая фарца – джинсы, диски, книги. Впрочем, так жили московские студенты – не он один. Всем хотелось модно одеваться, слушать хорошую музыку, ходить в кафе и курить американские сигареты.

Она знала, что Рома живет с матерью, медсестрой в детской больнице. Квартирка крошечная, на краю Москвы. Мать замучена бытом и вечной нехваткой денег, а заработки сына ее, честную советскую труженицу, не только огорчали, но и здорово пугали. Оттого и постоянные стычки и ссоры.

Рома говорил, что мечтает вырваться из этого «душного» мрака. С жаром рассказывал, как живут люди там, на Западе.

– Понимаешь, живут! – повторял он. – Живут, а не копошатся, как муравьи, пытаясь достать палку копченой колбасы, туалетную бумагу или польскую рубашку.

Лора пыталась возражать:

– Все не так плохо! И никто не голодает, и все хорошо одеты.

– Ты еще скажи, что у нас нет безработных! – злился Рома и презрительно бросал: – Профессорская дочка! Валить надо отсюда, валить! Понимаешь? Хотя таким, как ты… – Он безнадежно махал рукой.

Лора обижалась, пыталась возражать, и получался скандал.

Она видела, что раздражает его – своей неопытностью, «детскими» и «тупыми» взглядами на жизнь, своей благополучностью и нежеланием смотреть правде в глаза.

В октябре они расстались. Ромина формулировка – несовпадение мировоззрения и взглядов на жизнь.

– А как же любовь? – горько плача, спросила Лора.

– Любовь приходит и уходит, – пошленько рассмеялся ее возлюбленный, – а кушать хочется всегда.

Крах первой любви Лора переживала долго, почти два месяца. Прогуливала школу, начала курить и пить сухое вино. Компанию ей составляла Сонька – тоже оставленная физруком Сережей, до смерти испугавшимся, что их история становится прозрачной и возможны непредсказуемые и очень опасные последствия.

Лора с Сонькой зависали в барах и кафе на Горького – денег, слава богу, на это хватало. Томно курили, потягивали коктейли, пили черный несладкий кофе и чувствовали себя умудренными опытом и глубоко разочаровавшимися взрослыми женщинами.

Конечно, ни о какой учебе не думали. В кафе и на улице знакомились с парнями. Были разборчивы: как одеты, студенты ли, есть ли что в кармане – это было видно сразу.

Родители по-прежнему жили на даче. Мать приезжала в город на пару дней – проконтролировать дочь, сходить к парикмахеру и просто прошвырнуться по магазинам.

Раз в неделю приходила домработница, убирала квартиру, потом докладывала хозяйке про дочкину жизнь.

Лора, опытный конспиратор, поводов для беспокойства не давала – ну, или очень старалась не давать. Про то, что дочь покуривает, Янина Васильевна догадывалась, а про спиртное, бары и кафе – нет.

На столе лежали учебники, билеты и прочий антураж, поддерживающий миф о старательной выпускнице.

Под Новый год Лора поехала на дачу. Все осточертели – и кавалеры, и Сонька, вечно ноющая, что все не так, как хотелось бы.

Дорога от станции была напоена сосновым воздухом и покоем. Узкая протоптанная тропка, петляющая между деревьев и сугробов, открывала вид на поселок с заснеженными крышами и струйками дыма из каминных труб. По забору пробежала пегая белка. За легкой дымкой облаков светило неяркое солнце. И от тишины, пустой и звенящей, в душе разливались покой и тихая печаль.

Лора толкнула рукой калитку и увидела мужскую фигуру в старом отцовском овчинном тулупе, сгребающую огромной лопатой с тропинки снег.

Мужчина обернулся и растерянно уставился на нее. «Козлик, – вспомнила Лора. – Все на местах, всё по-прежнему».

Она прошла мимо него и кивнула.

Он пробормотал тихо и растерянно:

– Здравствуйте, Лариса Петровна! С приездом!

Она остановилась и, обернувшись, рассмеялась:

– Лариса Петровна? Ну да, в принципе, правильно! Спасибо! – и хохотнув, зашла в дом.

Козлик, постоявший несколько минут в замешательстве, мотнул головой, словно смахнув с себя морок, и яростно продолжил свое дело. С еще большим рвением и усердием.

Впрочем, Лора этого не видела.

Мать, несказанно обрадованная неожиданным визитом дочери, засуетилась, забегала, принялась ставить пирог и доставать из холодильника яства.

– Господи, Лорка! На тебе же лица нет!

Лора, с аппетитом жуя жареную картошку, кивнула на улицу:

– А этот, смотрю, прижился! Да, мам? На хозяйстве, смотрю. Старается!

– Да мы бы без него… – вздохнула мать. – И двор чистит, и за хлебом бегает. И знаешь – все умеет! Я тут слегла на пару дней – температурила, так он и первое сварил, и кашу отцу на завтрак! И еще блинов напек! А уж про дрова я и не говорю. Счастье просто! А то – ты знаешь, как этих алкашей искать! Бегать по поселку и умолять хоть за бутылку, хоть за деньги! Нет, Витя – определенно находка.

– Витя? – переспросила дочь. – В смысле – Козлик?

Мать кивнула.

– Козлик, Козлик. Его все так и зовут. А он и не обижается.

– На что тут обижаться? Фамилия такая! На бога надо обижаться. И еще – на родителей. За такую внешность и такую фамилию. – усмехулась Лора, ставя на стол пустую чашку.

Она пошла на второй этаж, и мать растерянно смотрела ей вслед.

Утром, подойдя к окну и сладко потягиваясь, она увидела, как Козлик снова сгребает наваливший за ночь густой, свежий снег. Нелепый – тощий, мелкий, с растрепанными вихрами, красным, вспотевшим лицом, в старых трениках с пузырями и широком, самовязаном свитере, который на нем болтался как мешок, Козлик смотрелся смешно и нелепо.

За завтраком, на который Лора, естественно, опоздала, еще с полчаса валяясь и нежась в уютной и мягкой «девичьей» постели, отец с Козликом о чем-то горячо спорили.

Лора удивилась – с профессором Князевым спорили не многие маститые коллеги, а уж про учеников и говорить нечего.

А вот Козлик смешно горячился, стучал сухим, почти детским, кулачком по столу, говорил на повышенных тонах и в порыве гнева так шлепнул чашку о блюдце, что оно треснуло ровно пополам и аккуратно развалилось. Тут он смутился, опять залился краской и испуганно замолк.

Отец вышел из-за стола и пошел в кабинет. Мать посмотрела на Козлика с укоризной, но осколки блюдца убрала и только тихо произнесла:

– Козлик! Ну вы бы поосторожней, ей-богу! Все-таки ломоносовский фарфор!

Козлик опустил голову, хлюпнул носом и… из его глаз выкатилась слеза.

– Весело у вас тут, – прокомментировала Лора. – Вот хоть обратно беги.

Козлик выскочил из-за стола, не забыв попутно опрокинуть стул.

Янина Васильевна посмотрела в окно:

– Господи! И куда он? В тапках и свитере! Кошмар какой-то, честное слово!

– Мама! – проговорила Лора, откусывая бутерброд. – Вот я вас с отцом не понимаю, правда! Держите какого-то придурка возле себя. Нелепого, странного! Сирого какого-то. Приютили – а он и прижился. Вот скажи мне, зачем тебе это надо?

Мать раздраженно махнула рукой:

– При чем тут я? Это надо папе. Он говорит, что такого ученика у него еще не было! Он гений, этот нелепый придурок, как ты выражаешься. Гений, понимаешь? А гении имеют право на странности. Потом, он – вполне милый, скромный и воспитанный человек. И папе он безумно интересен. Он говорит, что Козлик – человек колоссального ресурса и о нем еще услышит весь мир! Да и мыслит он нестандартно. И отец с ним часто не соглашается. И даже не всегда его понимает. Хотя… – Янина Васильевна тяжело вздохнула, – а когда гении мыслили стандартно? На то они и гении. А потом… У Козлика такие разработки! Ну ты понимаешь! А публиковаться он сам не может. А вот совместно с учителем, профессором Князевым…

– Ясно, – припечатала дочь. – Эксплуатируете свежие мозги. Пользуетесь, так сказать, чужой гениальностью. А гений вам заодно и дорожки почистит, и баньку протопит. Хорошо устроились, нечего сказать.

– Как ты можешь? – возмутилась мать. – Он человек одинокий, сирота. Растила его бабушка. А здесь, у нас, – она обвела глазами столовую, – он обрел кров. Дом и стол. Семью обрел! И еще – расположение самого Князева!

– Ну, вы у меня просто святые! – рассмеялась Лора. – Святое семейство. Честное и бескорыстное.

– Ты многого не понимаешь! – возмутилась мать и, пытаясь скрыть раздражение, стала яростно мыть грязную посуду.

Козлик появился спустя полтора часа – околевший, трясущийся и еще больше виноватый. Счастливая хозяйка отпаивала его горячим чаем, впихивала мед и требовала попарить ноги.

К обеду спустился Князев и потребовал сладко спящего Козлика на аудиенцию.

Заспанный Козлик жмурился от яркого света, не поднимал на учителя глаз и был похож на провинившегося пионера, вызванного на совет дружины.

Петр Петрович признал в утреннем споре правоту Козлика и протянул ему руку. Тот опешил, побледнел, покраснел, снова побледнел, засуетился, принялся торопливо и несвязно оправдываться, извиняться и минут пять тряс профессорскую руку.

Мир был восстановлен, и за обедом выпили полбутылки армянского пятизвездного коньяка. После первой же рюмки Козлика так развезло, что смеялись над ним уже все – и профессор, и Янина Васильевна, и зашедший на обед сосед академик Яванский. Не смеялась только Лора. Она смотрела на Козлика с таким явным пренебрежением и даже брезгливостью, что мать на нее поглядывала с испугом, зная за дочерью острый язык и некоторую бесцеремонность, нередко граничащую с откровенным хамством.

Когда Лора собралась в Москву, ее никто не задерживал – даже мать. Всем было неловко от недавнего скандала.

Козлик вообще старался не попадаться ей на глаза. Да и слава богу! Видеть его ей отчего-то было противно. Слизняк, психопат и истерик. Да и вообще – придурок. Если все гении такие идиоты, так пусть их терпят маман и папаша. У них свои резоны.

В Москве Лора с Сонькой продолжали прожигать жизнь. Снова кафе, новомодные бары, только что появившиеся дискотеки. Часто собирались у кого-нибудь из знакомых. К себе Лора звала нечасто – точнее, звать совсем перестала после одной неприятной истории. Пропали какие-то цацки маман – не слишком ценные, но «памятные» – и пара серебряных подстаканников. Кто свистнул – понять было сложно. Слишком много случайных людей набивалось порой в профессорскую квартиру. Мать скандал устроила, но отцу не донесла – берегла его нервы. А вот дочери строго указала – никаких компаний! А то…

Лишиться свободы совсем не хотелось.

Никакой учебы, понятно, не было. Два раза в неделю Лора ездила к преподавателю литературы и русского. Поступление было намечено в областной пед – без претензий. Дочкины возможности все понимали. Отец, похоже, готов был смириться с тем, что чадо его единственное надежд не оправдало – увы! Ни о каком МГУ речи не было – кланяться Князев, невзирая на мольбы и уговоры жены, не хотел. Прекрасно понимал, что за фрукт его дочь, и справедливо решил – пусть будет скромный педагогический институт. Все – образование. А что там дальше будет с «этой дурой»… В крайнем случае будет горбатиться в школе.

Конечно, в душе он страдал – единственная дочь не взяла ни грамма способностей в точных науках. Ну просто генетическое издевательство! Гуманитариев он считал пустыми бездельниками – в филологи идут только самые неспособные. Головой думать не надо, масштабно мыслить тоже – прочел материал и сделал выводы. Чаще всего – не свои, а чужие. Литература – не наука, и относиться к ней можно вполне субъективно. А субъективность и отсутствие доказательств – путь наиболее легкий.

Преподаватель литературы, учитель с огромным стажем и жизненным опытом, пожилая и очень интеллигентная дама, оказывала уважение известному математику, Лориному отцу. Человек старой закалки и незыблемых принципов, она бы давно отказалась от безразличной ученицы, тоскливо позевывающей и постоянно смотрящей на часы. Филологиня любила, чтобы у учеников «горели глаза». Деньги ее интересовали меньше всего. Даже такие немалые, как деньги за репетиторство.

Янине Васильевне она честно сказала:

– Поступит – возможно. Все, что от меня требуется, я вложу. А вот учитель из нее не получится! Нет у нее ни желания, ни способностей. Очень равнодушная девочка! И ориентирована она, простите, совсем на другое.

– На что? – испугалась Янина Васильевна.

Учительница затянулась папиросой и с тяжелым вздохом ответила:

– На любовь, милая Янина Васильевна. На любовь! Это если интеллигентно. А так – на гулянки, свидания и прочие удовольствия.

Янина Васильевна вздохнула:

– Что ж, ничего плохого! В конце концов, для женщины главное – семья. А карьера… Да бог с ней! Я и сама карьеры не сделала. И «верхнего» образования не получила. А кто осмелится сказать, что моя женская судьба не удалась и личная жизнь не сложилась?

«Правда, – мысленно добавила она, – и характер у меня Лоркиного получше, и мозгов на эту тему побольше… Ладно, окончит она этот чертов пед, сунет диплом отцу под нос, а там… На все воля божья! Может, и пошлет ей судьба хорошего человека! Мне же послала! Не поскупилась!

Хотя что говорить… Лорке до меня далеко. Это мне хотелось из нищеты вырваться. До спазмов, до судорог ненавидела свою жизнь: ботинки одни на двоих с младшей сестрой, два куска сахару на день, карамель по большим праздникам. А у этой… Все есть и с первого дня. Вот в чем разница».

Выпускные экзамены Лора сдала кое-как. Видела, как физик кривится при ее невнятном ответе и переглядывается с комиссией. Вытянули на тройку. Математику она списала, но тоже на троечку. Математичка, объявляя результаты, посмотрела на нее с таким сожалением, что Лоре стало смешно.

На выпускной отец идти отказался – сказал, стыдно. И аттестат ее, пробежав глазами, с раздражением бросил на стол.

Экзамены в институт Лора выдержала – тоже кое-как. Но подключилась Янина Васильевна, нашла нужных людей, пощеголяла известными именами, и Лору зачислили.

Отец отнесся к этому скептически и радости не проявлял. На требование жены поздравить дочь скривился и показал фигу. Янина Васильевна с мужем не разговаривала несколько дней – случай из ряда вон.

Сонька пошла в ПТУ на парикмахера – ей, слава богу, по поводу образования париться не пришлось. Ее разумная мамаша расценила правильно – нет мозгов, получай специальность. Не всем быть академиками. А с ножницами и расческой сыта будешь всегда.

В Лориной группе учились, разумеется, одни девицы. Да и те – скучные очкастые зубрилы, яркие кандидаты в старые девы. Было два мальчика – ну там вообще запредел. Один заика, другой хромой очкарик…

Короче – родные братья Козлика. Поставь рядом – не различишь.

К первой сессии у Лоры была куча хвостов и прогулов. Еле упросила пересдачу. Выкарабкалась. И еще подумала – и вот так пять лет? Не приведи господи. Лучше застрелиться. Зато личная жизнь кипела, бурлила и фонтанировала.

Кончался один роман и сразу начинался другой. Лора расцвела, еще больше похорошела, налилась, что называется, соком. Она видела, как разглядывают ее проходящие мимо мужчины. Кто-то останавливался и продолжал смотреть ей вслед. Кто-то краснел, кто-то бледнел, кто-то терялся, а кто-то хорохорился и пытался острить.

Она долго разглядывала себя в зеркало, поворачивая голову то вправо, то влево. Откидывала волосы назад, забирала их в высокий хвост, капризно надувала губы и хмурила брови. Любая гримаса была ей к лицу. И любой цвет. И любая помада. И зима, и осень, и весна и лето. Все было ей к лицу.

Такое вот счастливое и благодатное женское время…

Такое яркое, стремительное, оглушительное, прекрасное и…

Короткое.

О чем Лора, конечно, еще не догадывалась. Время не пришло.

Козлика она по-прежнему встречала на родительской даче.

Когда заканчивалась зима и наступала неизбежная весна, он обрезал кусты и деревья, посыпал песком дорожки, рубил для камина дрова.

Летом пропалывал грядки с укропом, подкармливал яблони, осенью собирал опавшие листья и обрывал сливу. Потом разжигал на улице костер и варил с Яниной Васильевной сливовое повидло – любимое лакомство любимого учителя.

При виде Лоры он по-прежнему замирал, немел, каменел, словом, впадал в ступор. И раздражал ее по-прежнему – всем своим видом, да и просто своим существованием на этой земле.

Теперь он, правда, был посмелее – приносил плед, когда она засыпала в гамаке, или чашку чая.

Лора милостиво это принимала, не забывая тяжело вздохнуть – от раздражения, что ли… Козлик раздражал ее всем своим видом, всем своим существом. Ей казалось, что нелепее и смешнее человека она не встречала. Но если бы она хоть на секунду задумалась, то вряд ли даже себе ответила бы на вопрос, а что, собственно, было в нем такого нелепого и смешного, что вызывало такое физическое неприятие.

И руки росли у него из того места, и мозги имелись такие… Ну, по словам отца. А вот уж он, строгий папаша, никого и никогда просто так не похвалит. И никем просто так не очаруется.

Значит, неприятие Козлика, раздражение и пренебрежение, граничащее с брезгливостью, были вызваны только одним – физиологией.

Впрочем, задумываться над всем этим Лора не пыталась. И анализ не проводила – во-первых, ей это было несвойственно, а во-вторых… Ну, не про Козлика же рассуждать! Много чести!

А в-третьих, своих забот хватало выше крыши. И переживаний – и по поводу бесконечных романов, и по поводу института, учиться в котором было противно до тошноты. На первой же сессии третьего курса эта проблема разрешилась сама собой – из института Лору попросили.

Ни минуты не печалясь, она облегченно вздохнула и спрятала тетрадки и учебники на антресоль.

Родителям, разумеется, ничего не сказала – как-нибудь, когда-нибудь… При случае.

Жизнь пошла вроде бы и свободная, но такая однообразная…

Да и с Сонькой пути разошлись – та жила гражданским браком с фарцовщиком Юриком, а тот шарахался от любых знакомых и гостей не признавал.

– Товар хранится дома, понимаешь? – жарко шептала Сонька в телефонную трубку. – А если кто-нибудь?.. Ну стукнет, в смысле?

Однажды в квартиру Юрика Лора все же попала – тот уехал по делам в Питер, и Сонька зазвала подругу.

Однокомнатная квартирка на окраине была завалена тюками, коробками и пакетами. В коробках лежали яркие-синие, красные, ядовито-зеленые платки в сочных розах и люрексе. Платков было море – пачки, пачки – до потолка.

– Это что? – испуганно спросила Лора. – И вообще – для кого?

– Самый ходовой товар, – с пренебрежением к недотумке-подруге обяснила Сонька, с шумом выпуская сигаретную струйку. – Таджики и узбеки берут пачками – по триста штук. Везут в свои аулы и там гонят втридорога. Не бизнес, а сказка! Навар с платка – рубчик. А если покупатель – лох, то и два. Если партию сразу сдать… Вот теперь и считай! За день можно отбить пятихатку!

– Ни фига себе! – покачала головой обалдевшая Лора. – Вот на таком говне!

В тот вечер они хорошо расслабились. Вспомнили былые времена и поболтали о жизни. Сонька говорила, что Юрика она любит, а вот связывать с ним жизнь… Рискованно как-то. «Принять» его могут в любую минуту. «Принять» и «закрыть». И еще она пойдет как соучастница. Поди докажи этим волчарам.

Про институт родители узнали к лету – позвонили из деканата и попросили забрать документы, а Янина Васильевна оказалась, как назло, дома, в Москве, и взяла трубку.

Скандал был грандиозный. Не помогли ни слезы, ни оправдания, ни увещевания «у меня все будет хорошо, мама».

Мать была в гневе и с отчаянием бросила:

– Какая ты у нас… В кого – непонятно!

Требовала восстановления и грозилась обо всем рассказать отцу.

Дочь, отрыдавшись, спокойно ответила:

– Ну и рассказывай! Что он, меня убьет, что ли? Вот выйду замуж, и вы мне будете не указ!

Ей показалось, что она нашла выход из ситуации.

Мать посмотрела на нее испуганно, а спустя пару минут сказала:

– Ну и дура ты, Лорка! И какая дура! Вот точно – в кого? – А потом обреченно махнула рукой: – Ты ведь и замуж выйти с головой не сможешь. Опять дров наломаешь… И на это мозгов не хватит!

Лора обещание свое выполнила, и довольно скоро. То ли боялась гнева отца, то ли захотелось окончательной свободы – как казалось ей тогда.

Жених оказался из тех, кто первым подвернулся под ноги. И влюблена она в него не была, и жених был весьма средний, неважный был женишок, что говорить. Заканчивал МАИ, что заведомо не предвещало никакой материальной устойчивости. Какие зарплаты у рядового инженера? Слезы.

И семья жениха была так себе, средненькая была семейка. Мамаша-почтальон, гордившаяся сыном-студентом, и папаша-крановщик. Обычный работяга, не гнушавшийся беленькой. Люди они были простые, невредные и… никакие.

Янина Васильевна от будущих родственничков пришла в ужас, а уж Петр Петрович… Тот просто замолчал и весь свадебный вечер просидел молча, не выпив ни одной рюмки и не съев ни одной ложки салата.

Свадьба была нервной – свекровь, видя реакцию новоявленных родственников и стесняясь своей родни, быстро напилась и полезла в бутылку. Цеплялась к сватье и невесте, громко пела, а после громко рыдала.

Свекор окидывал гостей мутным и тяжелым взором и наконец, услышав рыдания родной жены и оценив свое унижение, подошел к Князеву и громко спросил:

– Что, не пара? Не пара твоей… прынцесс