Процесса интернационализации

В работе реализуется точка зрения, согласно которой носителями процесса интернационализации, его субъектами, являются национальные общности, понимаемые в качестве разновидности социальных общностей людей. Последние на уровне социально-философской теории рассматриваются как "объективно складывающиеся в обществе качественно целостные социальные образования, включающие устойчивые связи людей, выражающиеся в единстве их объективных и субъективных характеристик, в отношении к другим общностям, в определенном единстве образа жизни, тенденций и перспектив развития"[40]. Национальную общность неправомерно сводить к обыденному ее пониманию как совокупности
эмпирически фиксируемых индивидов. Она представляет некоторую целостность, многосвязную, по выражению П. А. Сорокина, социальную систему[41].

В отечественной литературе под национальной общностью обычно рассматривают нацию, а ее возникновение связывают с формированием капиталистических отношений. Понимание нации как социальной общности нашло свое развитие в многочисленных работах отечественных исследователей. Сложилось представление о ней как об устойчивой общности людей, характеризующейся единством экономической жизни в сочетании с общностью языка, территории, особенностями культуры, сознания и психологии[42]. Важной является также характеристика нации как формы общественного развития[43]. Именно такое определение выражает ее целостность и позволяет рассматривать как социальную общность в строгом смысле данного понятия.

До конца 1980-х гг. нация рассматривалась по преимуществу как форма этнической общности (этноса) наряду с исторически предшествующими ей племенем и народностью. В последнее время активно пропагандируется точку зрения, согласно которой нация понимается как согражданство, а понятие "национальный" употребляется в смысле "государственный"[44]. Данное предложение встретило серьезную критику со стороны представителей практически всех научных направлений, занимающихся национальной (этнической) проблематикой. Ряд авторов для акцентирования внимания на этнической природе нации стали использовать понятия этнонации, этнонационального[45].

Представляется обоснованным понимание нации как такого изоморфа системы социальных отношений, который базируется на этнической основе. В то же время мы считаем, что она не является формой этнической общности как таковой. Понятия "этнос" и "нация", на наш взгляд, фик­сируют несовпадающие друг с другом фрагменты социальной реальности. Данный вопрос будет подробно рассмотрен далее, здесь же обратим внимание на один существенно значимый результат оживленных дискуссий последнего времени по вопросу о сущности понятия "нация". Они четко обозначили выделение двух феноменов – нации-культуры и нации-го­сударства. Их различение связано, в частности, с социокультурными особенностями: в русском языке понятие "нация" употреблялось по преимуществу в этническом смысле, что стало своего рода традицией, на Западе (хотя и не во всех странах) – в основном в политическом (гражданском) смысле. Но всегда были исключения. Например, под национализацией у нас традиционно понимается превращение средств производства в общегосударственную собственность, в аналогичном смысле употребляется понятие национального дохода. В свою очередь, на Западе в последние годы происходит, по выражению В. А. Тиш­кова, пересмотр термина "национальность" в пользу этнокультурного смысла[46].

Но дело не только в терминологических тонкостях. Речь идет о разных способах существования нации: во-первых, как этнокультурной общ­ности, во-вторых, как государственно оформленной общности. Поэтому актуальной является, на наш взгляд, не конфронтация двух обозначенных концепций, а их рефлексивная коммуникация. По-видимому, национальное существует на разных уровнях социальной организации, в данном случае – на уровне отдельного этноса и на уровне целого государства. Такой вывод является очевидным применительно к государству, являющемуся по преимуществу моноэтническим, но он в известной мере применим и к полиэтническим государствам. Ведь свойственные отдельному государству единый язык, общность экономической жизни, элементы общей культуры и т. п. – это исходные признаки национальной общности.

Кроме того, сама государственность может пониматься по-разному. Например, в советский период нациями считались те из народов СССР, которые были титульными в союзных или автономных республиках, то есть имели республиканский статус (иначе говоря, определенную форму государственного устройства) в составе союзного государства.

Другой важный вопрос, активно обсуждаемый в последнее время, – вопрос о природе нации. Если брать во внимание современные дискуссии на этот счет, то здесь можно выделить две крайние позиции. Так называемый примордиалистский (или онтологический) подход рассматривает ее как реально существующую устойчивую общность, обладающую определенными признаками – общностью экономической жизни, языка, культуры и др. и выполняющую определенные социальные функции. Этот подход доминировал в мировой науке до 60-70-х гг. ХХ столетия, а в отечественных работах был единственным до начала 90-х гг.[47]

Согласно второму подходу, получившему название конструктивистского, а по сути являющегося предельно субъективистским, нация (а также и этнос) является искусственным, воображаемым коллективом, она как бы изобретается писателями, учеными, политиками для определенных, в основном политических, целей. Ключевую роль в мобилизации играют лидеры, в чьих интересах чаще всего она и конструируется. Данная позиция, характеризующая ситуативную природу рассматриваемого явления и опирающаяся на известную метафору Э. Ренана о том, что нация – это повседневный плебисцит, в начале 1980-х гг. была представлена в работах таких широко известных сегодня авторов, как Э. Геллнер, Б. Андерсон, Э. Хобсбаум[48].

В России конструктивистский подход наиболее активно отстаивает В. А. Тишков. По его мнению, термины "нация" и "национализм" не принадлежат к научным и политически операциональным категориям, а многолетние дискуссии по этим проблемам он называет глобальной и долговременной мистификацией[49]. То, что обычно понимается под этносами и нациями, он называет некими статистическими множествами и главным пороком примордиализма считает признание последних в качестве действующих субъектов истории. При этом он пытается опровергать базовые положения своих оппонентов и делать фундаментальные теоретические выводы о социальных явлениях на основе примеров, касающихся конкретных людей, по сути дела находясь на позициях номинализма[50].

Отметим прежде всего непоследовательность В. А. Тишкова. С одной стороны, он отстаивает идею о гражданском содержании понятия "нация", то есть признает ее наличие, хотя и специфически интерпретируя, с другой стороны, отказывает этому понятию в праве на существование, призывая забыть о нации, поскольку, как он выражается, ее "просто не существует", наконец, рассматривает ее как некоторую идеальную, искусственную конструкцию, то есть сводит к духовному явлению. Возникает вопрос, какому же из этих утверждений верить?

Позиция, в соответствии с которой нация обладает духовной природой, не является новой, в том числе для отечественной философии. В контексте рассматриваемых проблем особый интерес представляет трансформация понимания нации одним из создателей современной социологии П. А. Со­рокиным. Первоначально он, будучи выразителем позиции номинализма, отрицал объективность нации, был убежден в ее фиктивности, полагая, что не существует и специальной национальной связи[51]. Но впоследствии писал о нации следующее: «Нации, наряду с большими империями и обширными классами, являются сегодня наиболее могущественными социальными системами, деятельность и политика которых вполне ощутимо определяют ход исторических процессов, жизнь и судьбу миллионов человеческих существ»[52].

Представление о нации как о фиктивном, идеализированном объединении в действительности само является иллюзией, и таковой оно выступает уже потому, что эти объединения имеют вполне осязаемые социально-практические границы. Эффект подобной иллюзии описан Е. А. Тюга­ше­вым на примере корпораций студентов университетов европейских стран в ХII – XV вв., где данные корпорации назывались нациями[53].

Выделение духовного компонента при анализе природы этноса и нации является, на наш взгляд, вполне оправданным. Без него невозможна целостность предметного основания. "Духовный компонент является совершенно необходимым. Сознание или самосознание не эпифеномен этнической общности, а необходимое средство для его единства, для его существования в качестве такового"[54].

В то же время духовный компонент нельзя абсолютизировать, ибо тогда остается совершенно необъяснимым то, на базе чего возникает "воображенная" конструкция нации и что объединяет людей в "искусственный" коллектив. На самом деле все это возможно лишь благодаря тому, что существуют определенные предметные структуры. "Если убрать предметные структуры, то останется содержание, которое выражено или отображено в памяти, т. е. весь исторический путь движения этих предметных структур, этого бытия. Оно может остаться только как память культуры. Но память о предметных структурах, а не беспредметная ментальность, ибо таковой не существует"[55]. Совершенно справедливо обращая внимание на существенную роль лидеров национальных движений и национального сознания в формировании национальной идентичности, представители конструктивизма на этом и останавливаются, их интересует, по выражению В. В. Коротеевой, только область человеческих переживаний и "культурных смыслов", иначе говоря, лишь одна из сторон национального существования[56].

В действительности нация должна быть понята как духовно-прак­тическое образование. Данное представление имплицитно присутствует в примордиалистском подходе, поскольку одним из характерных признаков нации признается, наряду с предметными компонентами, сознание и психология. В то же время этой стороне дела следует уделить особое внимание при анализе современных проблем, так как своеобразие существующих информационных систем ведет к существенному возрастанию роли сознательной составляющей национальных процессов. Но эта новая роль духовной стороны не может отменить базисных оснований.

Такое положение во многом напоминает ситуацию в социальной исто­рии. В последнее время ее неотъемлемым элементом признается история человеческой субъективности – история ментальностей, которая тесно смыкается с исторической антропологией. Причем, в понимании самой ментальности произошел переход от представления о ней как о чистой мысли, мышлении к поведению, в первую очередь коллективному. В результате в контекст истории ментальностей непосредственно включается исследование народных движений, то есть практического компонента[57].

Определившись с природой нации, важно обратиться к вопросу о соотнесении ее с такими общностями, как племя и народность. Ранее уже обращалось внимание на то, что большинством авторов все они рассматривались в качестве исторических форм этнической общности. В настоящий момент в нашей стране ни в научных публикациях, ни в официальных государственных документах нет разделения современных этносов на нации и народности, всех называют теперь просто народами. Поэтому может показаться, что проблема соотношения племени, народности и нации перестала быть практически и теоретически значимой. Вместе с тем на международном уровне в последнее время все чаще ставится вопрос о племенных структурах, племенном образе жизни и т. п. Соответствующие положения нашли отражение в нормах международного права, в документах, касающихся коренных народов. Таким образом, кажущаяся устаревшей или имеющей значение лишь для исторической науки проблема приобрела ярко выраженную актуальность в связи с процессом современного самоопределения народов, стоящих на разных стадиях исторической эволюции.

Будучи едины в вопросе о выделении племени и народности как общностей, исторически предшествующих нации, исследователи расходятся во взглядах при определении их основных признаков. Из последних часто исключается общность экономической жизни. Например, И. П. Цамерян отмечает, что экономические связи между членами одной народности развиты слабо, поэтому говорить о наличии устойчивой экономической общности как признаке народности не приходится[58].

Более обоснованной является позиция, в соответствии с которой общность экономической жизни выступает необходимым признаком не только нации, но также племени и народности[59]. В работах, исполненных в рамках данной позиции, дается подробное описание характера экономических связей для каждой из этих общностей. Далее отметим некоторые моменты, существенные для аргументации данной точки зрения, но не нашедшие более или менее полного отражения в литературе.

Известно, что род не может существовать изолированно от других родов. Связи между родами не сводятся только к брачным контактам, а включают в себя хозяйственные отношения, выступающие, как правило, в своеобразной форме дарообмена. Наличие дарообмена связывается с существованием разделения труда в первобытном обществе[60]. Его специфика состоит в том, что оно осуществляется не между отдельными людьми, а между родами или общинами. Именно они вступают в отношение между собой как самостоятельные единицы в процессе обмена продуктами[61]. Сам факт разделения труда свидетельствует о существовании хозяйственных связей внутри племени между родами.

Практически никто из авторов не ставит под сомнение признание общности территории в качестве признака племени. Однако далеко не все из них рассматривают его в единстве с общностью хозяйственно-эко­но­ми­ческих связей, что представляется неправомерным.

Ф. Энгельс, характеризуя отдельное племя, выделяет прежде всего наличие у него собственной территории. Она включает в себя непосредственное место жительства племени, а также значительную область для охоты и рыбной ловли[62]. Существование собственной территории означает, что племя является ее владельцем (собственником). Для племени характерно общее присвоение земли, территории в процессе хозяйственной деятельности.

Контроль общества над природной составляющей своего социального пространства является необходимой предпосылкой материального производства племени, а значит, и существования его самого. В рамках присваивающего типа хозяйства (охота, рыболовство, собирательство и т. п.) основными материальными условиями труда выступают не продукты чело­веческой деятельности, как, например, в крупной промышленности, а добываемые трудом естественные продукты природы (звери, рыба и т. д.). Собственность на землю реализуется в присвоении в процессе материального производства природных ресурсов, так как "отношение" к земле как к собственности в самой первоначальной форме означает: "находить в ней сырье, орудии и жизненные средства, созданные не трудом, а предоставленные самой землей"[63]. Рассматривая собственность у пастушеских племен, К. Маркс писал, что, хотя непосредственно присваивается и воспроизводится у них только стадо, а не земля, эти племена "относятся к земле как к своей собственности, хотя никогда не фиксируют этой собственности. Такого рода собственностью является район охоты у диких индейских племен в Америке; племя считает определенный район своей областью для охоты и силой отстаивает его против других племен..."[64].

Первоначальная форма собственности отличается тем, что она "имеет свою живую действительность в самом определенном способе производства, являющемся в такой же мере отношением индивидов друг к другу, в какой и их определенным действенным отношением к неорганической природе, их определенным способом труда..."[65]. Иными словами, собственность обнаруживает себя и в отношениях между людьми, и в отношениях людей к природе, т. е. в труде. Присвоение земли и ее естественных продуктов совпадает с процессом производства, так как племенная собственность реализуется в труде. Это относится как к присваивающему хозяйству охотников, рыболовов и собирателей, так и к животноводству и земледелию: "Та или иная территория становится районом охоты лишь потому, что племена там охотятся; лишь благодаря земледелию к земле относятся как к удлиненному телу индивида"[66]. Собственность ограничена фактическим пользованием, т. е. производством.

Таким образом, наличие у племени собственной территории для охоты, рыболовства и т. д. равнозначно существованию у него собственности на основные условия производства – землю и ее естественные продукты. Поскольку же собственность в рамках племени имеет общий, а не частный характер, постольку правомерно говорить об общности экономической жизни племени. Общая для всего племени собственность на условия производства выступает здесь основой общности экономических отношений.

Разложение первобытно-общинного способа производства связано с формированием новой общности людей – народности. Фундаментальным основанием данного процесса служит развитие разделения труда. Оно подрывает существующий в рамках племени совместный характер материального производства и присвоения, рождая производство и присвоение отдельными лицами, а следовательно, и обмен между ними. Развивается разделение труда и между отдельными племенами. С возникновением пастушеских племен межплеменной обмен интенсифицируется, превращаясь в постоянный социальный институт.

Экономические связи, существовавшие между племенами, не исчезают вместе с "растворением" их в более широкой общности – народности. Они сохраняются и продолжают развиваться, становясь теперь внутренними по отношению к вновь сформировавшейся общности. Эти связи вместе с единой территорией образуют основание народности как некоторой целостности. Ремесло и земледелие, торговля и судоходство выступают отдельными элементами единой экономической системы, образующей новую социальную общность. Лишь в совокупности они обеспечивают функ­ционирование и развитие народности.

Среди наиболее распространенных аргументов в пользу отрицания общности экономической жизни в рамках народности часто используется утверждение о том, что материальное производство феодального общества представлено отдельными натуральными хозяйствами. Это в принципе правильно. Однако имеет место несколько упрощенное представление о натуральном хозяйстве, понимание его как абсолютно замкнутого, изолированного, что не соответствует действительности. "Единицы натурального хозяйства, – отмечает Ю. И. Семенов, – меньше всего можно рассматривать как замкнутые и изолированные. Они являются узлами сложной сети отношений обмена, но только обмена не товарами, а помощью и услугами. Между ними идет непрерывная циркуляция труда и материальных благ"[67]. Применительно к первобытной Австралии, когда существовало натуральное хозяйств, Н. Н. Чебоксаров и И. А. Чебоксарова говорят о наличии традиционных путей обмена австралийцев, своеобразных "торговых дорогах" и центров торговли – "базарах"[68].

Возникающее с момента образования классового общества разделение труда представляет собой не что иное, как имеющий опосредованный характер общественный труд, существующий в условиях частной собственности. Опосредованность проявляется в том, что производство является относительно обособленным, а его общественная необходимость раскрывается на рынке в процессе обмена. Необходимыми были экономические связи между городом и деревней, земледелием и ремеслом, между различными общинами и регионами. Эти характерные для народности связи основательно изучены специалистами по истории отдельных народов.

Существующее в литературе отрицание экономического признака племени и народности во многом обусловлено сведением общности экономической жизни к одной из разновидностей экономических связей, а именно к связям, характеризующим развитую форму товарно-денежных отношений, существующую в эпоху капитализма и проявляющуюся в наличии мирового рынка, международного разделения труда и т. п. Поскольку в предшествующие эпохи таких связей не существовало, постольку многие исследователи считают, что об общности экономической жизни применительно к племени и народности говорить неправомерно. Другими словами, общность экономической жизни рассматривается лишь как данная в определенном качественном состоянии. На самом деле она сама должна быть понята как исторически развивающаяся.

Как было показано, отсутствие международного разделения труда и мирового рынка в докапиталистические эпохи вовсе не означает полного отсутствия экономических связей внутри народности и племени. Речь просто идет об ином их качестве. Эти связи хотя и были здесь своеобразными, тем не менее являлись столь же необходимыми, как и экономические связи в рамках нации. Мало того, именно общностью экономической жизни, как утверждает ряд исследователей, может быть объяснена общность языка, территории, культуры не только нации, но также племени и народности[69].

При исследовании основополагающих признаков племени, народности и нации принципиально важным является установление факта наличия и определение необходимого характера экономических связей внутри каждой общности. Положительное решение данного вопроса позволяет рассматривать экономический признак в качестве характерного для всех этих общностей. Выявление качественного своеобразия экономических связей в рамках племени, народности и нации представляет собой уже другой вопрос, касающийся определения их отличий между собой. Такие отличия, несомненно, существуют, поскольку различные общности изначально относятся к различным ступеням развития человеческого общества. Но их изучение предполагает переход на иной уровень анализа и связано с решением других, более конкретных задач.

Признание общности экономической жизни в качестве необходимого признака племени и народности наряду с общностью территории, языка, культуры и сознания дает основание отнести их вместе с нацией к одной и той же разновидности социальных общностей, а именно к общности, в рамках которой воспроизводится целостность жизни определенной совокупности людей и которая поэтому представляет собой форму общественного развития.

Подобная точка зрения на соотношение исторических общностей
людей существует и среди зарубежных исследователей. Так, И. М. Лью­ис под нацией понимает, как и многие другие западные антропологи, некоторую культурную единицу. По его мнению, отличие "трайбов", "этнических групп" и "наций" – не в структуре и функционировании, а лишь в их размере. Для их различения нет оснований, поскольку они представляют собой единицы одного вида[70].

Придя к такому выводу, мы должны определить название данной
разновидности социальных общностей. В литературе этот вопрос решается неоднозначно. Устоявшимся является определение племени, народности и нации как исторических форм общности людей. Но историческими выступают не только данные, но и все другие социальные общности,
такие как семья, класс, государство и т. п.[71] Определение их как исторических недостаточно. Оно не специфицирует племя, народность и на­цию среди других социальных общностей, а следовательно, не совсем точно.

Как уже отмечалось, широкое распространение получило определение рассматриваемых общностей как этнических. Такое понимание специфицирует племя, народность и нацию в ряду других социальных общностей. Однако оно не фиксирует их целостность, а потому является неполным.

Этническая общность определяется преимущественно как совокупность людей, обладающих общими культурой и языком, осознающих свою принадлежность к данной общности и отличие от людей, принадлежащих к другим подобным общностям (самосознание)[72]. При этом под культурой понимаются, как правило, традиционно-бытовые компоненты образа жизни.

Казалось бы, приведенных положений достаточно для того, чтобы понять неполноту определения племени, народности и нации как этнических общностей, поскольку они выражают жизнедеятельность определенной совокупности людей с гораздо более широкой точки зрения, чем представлено в этнической общности. В частности, в последней не фиксируются такие признаки, как экономический и политический. Но проблема значительно сложнее.

Дело в том, что этническая общность отождествляется обычно с этносом[73], а последний понимается неоднозначно. Наиболее полно пробле­ма этноса исследована в отечественной литературе в работах Ю. В. Бро­м­лея. Он разделяет узкое и широкое значение данного понятия. В первом случае, т. е. в узком смысле, понимание этноса совпадает с приведенным выше определением этнической общности и обозначается термином "этникос". Как отмечает автор, "для существования этникоса важнейшее значение имеют межпоколенные (диахронные) связи, а также самосознание составляющих его людей, включающее в той или иной форме представление об общности исторических судеб их предков"[74]. Для этникоса не являются обязательными ни территориальная целостность, ни общность экономической жизни[75].

Территориальная (политическая) и экономическая общность, по мнению Ю. В. Бромлея, фиксируется в этносе, понятом в широком смысле слова, как этносоциальный организм. Последний возникает тогда, "когда этникос (целиком или большей частью) входит в состав одного "социального организма" – основной ячейки всемирно-истори­чес­кого процесса (племени в доклассовом, государстве в классовом обществе)"[76].

Подобное разграничение широкого и узкого смысла понимания этноса не совсем корректно, поскольку в том и другом случае одним термином обозначаются разные явления. Ведь этникос – это совсем не то, что есть этносоциальный организм. Первый означает совокупность людей одной национальности вне зависимости от того, где они живут, в одной стране или в нескольких, причем, возможно, с разными социально-эконо­ми­чес­ким и политическим строем. В принципе этникос характеризует общность людей, рассмотренную с точки зрения отдельных представителей одной и той же национальности. В противоположность этому этносоциальный организм рассматривается как некоторая социальная целостность,
характеризующаяся единым социально-экономи­чес­ким и политическим строем.

Таким образом, термины "этникос" и "этносоциальный организм" выражают разные явления. Но почему тогда эти разные явления обозначаются одним и тем же термином "этнос"?

Очевидно, что здесь существует проблема. Связана она с разными уровнями абстрагирования в рамках различных предметных подходов. "Теоретико-познавательная деятельность предполагает активное конструирование понятий, однако ее содержание в конечном счете определяется содержанием объекта. Теоретические конструкции не произвольны, их формирование и отбор осуществляется путем сопоставления с отображаемой стороной действительности. Это выражается, в частности, в наличии объективных границ абстрагирования в рамках каждого научного предмета. Каждая наука имеет свой предел абстрагирования, за которым утрачиваются специфические для изучаемого процесса характеристики"[77].

Сопоставление терминов "этникос" и "этносоциальный организм" с отображаемой ими стороной действительности приводит к выводу о том, что они характеризуют различные предметные подходы: первый – в рамках этнографии, второй – социально-философского анализа.

Действительно, этнос (этническая общность) в собственном значении этого слова, как утверждает Ю. В. Бромлей, есть не что иное, как этникос[78]. Он представляет собой общность, определяемую прежде всего языком, культурой и самосознанием[79]. Эта общность изучается этнографией. Ее основным предметом является традиционно-бытовая культура (обычаи, обряды, народное искусство, устное творчество и т. п.), выполняющая наряду с языком этнические функции, отличающие один этнос от другого[80]. Не случайно поэтому этническое, как таковое, характеризуется Ю. В. Бромлеем как этникосное [81].

Та сторона действительности, которая зафиксирована в термине
"этносоциальный организм", не составляет предмета изучения этнографии. Она принадлежит к предметной области социальной философии, поскольку выражает не отдельные проявления жизнедеятельности людей,

а определенную социальную целостность. Но если это так, то отмеченная сторона действительности должна быть отражена не через понятие этнографии, а в категориях социальной философии. Представляется, что таким понятием выступает понятие "национальная общность", характеризующее определенное сообщество людей, взятое в единстве всех связей и отношений. Понятие "национальное" выражает более высокий уровень абстракции, чем понятие "этническое". Последнее содержится в националь­ном в снятом виде – в виде субстрата, данного в единстве с социально-ор­га­низ­ми­ческим.

Данной точке зрения соответствует понимание национального как единства этнического и социального[82]. Как представляется, используемый в настоящее время термин "этнонация" применяется прежде всего для того, чтобы зафиксировать субстратно-этническую основу нации, являющуюся в целом своеобразной экономической и политической общностью.

Из всех социальных общностей как национальную обычно рассматривают нацию. Племя и народность большинство исследователей считают этническими явлениями. Но понятие "этническая общность" лишь односторонне отображает указанные общности, поскольку фиксирует только традиционно-бытовую сторону их культуры, в то время как они представляют собой и социальные (социально-экономические) общности. Поэтому более точной является квалификация не только нации, но и племени и народности как национальных общностей. Этот подход излагался в литературе и раньше (наиболее последовательно его выразил А. А. Са­ты­балов[83]). Нами показано, что племя, народность и нация обладают одними и теми же признаками, но отличаются друг от друга уровнем их развитости и спецификой проявления. Нация представляет собой высший продукт развития национальной общности. Наличие общих признаков позволяет выделить единое основание для их сопоставления и отнесения к одной разновидности социальных общностей.

Национальная общность выступает как снятие этнических общностей, на базе которых она формируется, означающее одновременно и отрицание этносов, и сохранение их в преобразованной и латентной форме. В ходе дальнейшего развития и при определенных условиях этнические характеристики могут вновь проявить себя в качестве актуально значимой реальности, что и наблюдается сейчас на всех континентах планеты. Подобное происходит, в частности, и с потестарными структурами, которые, однажды возникнув, продолжают свою долгую жизнь в последующих состояниях социума[84]. Многочисленные примеры употребления понятия "национальный" в этническом смысле и понятия "этнический" в национальном смысле следует объяснять не только определенным несовершенством категориального аппарата, отсутствием необходимой строгости в реализации конкретно-предметных подходов, но и реальной взаимообусловленностью и взаимопроникновением этнического и национального[85].

Национальная общность существует на разных уровнях социальной организации. Она возникает как охватывающая родственников, представителей нескольких родов, находящихся в тесных контактах и говорящих на одном языке. Именно для обозначения социальной группы, объединенной общим происхождением, в Древнем Риме употреблялся термин "нация" (в русском языке это близко понятию "племя")[86]. Таким образом, изначально национальная общность конституируется в качестве целостности системой этнических отношений, играющих доминирующую роль. Впоследствии на первое место могут выходить территориальные, экономические или политические признаки. Но все они так или иначе существуют в разных формах национальных общностей. Причем исходно доминирующий признак присутствует в развитых формах в качестве внутренних опосредований. Таким образом, в качестве национальной общности можно рассматривать племенную организацию, объединяющую людей общностью происхождения, нацию, в отечественной традиции понимаемую как этнонацию, и нацию, в западной традиции понимаемую как согражданство. Все эти образования, на наш взгляд, представляют собой разные исторические формы национальной общности.

Важным представляется сопоставление понятия национальной общности с понятием этносоциального организма (в литературе этносоциальное часто отождествляется с национальным[87]). Понятие этносоциального организма, введенное Ю. В. Бромлеем, отражает взаимопроникновение этноса и социального организма и характеризуется им в сущности теми же признаками, что и содержание понятия "отдельный социальный организм"[88]. Национальная общность соотносится с социальным организмом несколько иначе.

Под отдельным социальным организмом принято понимать конкретное, единичное общество, т. е. определенным образом ограниченную
систему отношений, существующую рядом с другими такими же ограниченными системами. Социальный организм представляет собой относительно самостоятельную единицу исторического развития, он объединяет всю систему общественных отношений того или иного формационного типа[89], причем, безотносительно к национальной определенности конкретного общества. Национальная специфика является несущественной для характеристики отдельного социального организма.

Национальная общность представляет собой иное социальное образование. Данную ситуацию хорошо проясняет введенное Ю. И. Се­ме­но­вым разграничение понятий "демосоциальный организм" и "геосо­ци­альный организм". Первый из них обозначает безгосударственный тип социальных организмов, в основе которого лежат родственные отношения. Его границами выступают границы круга людей, входящих в состав племени. Геосоциальный организм характеризует другой тип социальных организмов – с государством. Его границами служат границы территории, которую он занимает. Такой социальный организм именуется обычно государством[90]. Если демосоциальный организм является одновременно и национальной общностью, то геосоциальный организм включает в себя, как правило, несколько национальных общностей, поскольку большинство существовавших и ныне существующих государств являются многонациональными.

Понятия этнической и национальной общности соотносятся между собой прежде всего как принадлежащие к разным научным дисциплинам – соответственно этнографии и социальной философии. Каждая наука обладает своим собственным предметным подходом, состоящим в отражении специфической системы закономерных связей объекта, и гносеоло­ги­чес­кий статус этих подходов различен. Более общим является социально-философский подход, позволяющий вычленить существенные харак­теристики рассматриваемых общностей. Их анализ на уровне этнографии предполагает конкретизацию социально-фило­соф­ского подхода и со­ставляет иную, более специальную предметную область исследований с со­ответствующей ей вполне определенной системой понятий. Непосредственное перенесение последних на более общий уровень приводит к сме­шению разнопредметных подходов, а следовательно, и разных явлений.

В этой связи не является бесспорным сделанное в конце 1980-х гг. Ю. В. Бромлеем утверждение о том, что для исследования национальной проблематики может быть использован сложившийся в последнее время в этнографии понятийный аппарат[91]. Его поддержал и В. А. Тишков: "Для того, чтобы основательно обновить наше теоретическое хозяйство как ми­нимум необходимо задействовать потенциал профилирующей в этой области науки – эт