ОТ АВТОРА 2 страница

Vivace Совсем другая Англия -- Англия 1890 года -- и, однако, на удивленье таже. В чем-то неправдоподобная, бесконечно далекая от нас; а во многом --такая близкая, до ужаса близкая, сегодняшняя. Англия, чей дух окутанплотными туманами лицемерия, благополучия, ничтожности. Уж так богата этаАнглия, уж такая это могущественная морская держава! А ее оптимизм,способный посрамить даже Стивенсона, а ее праведное ханжество! КоролеваВиктория оседлала волю народа; имущие классы прочно уселись на шее народа. Врабочем классе понемногу начинается брожение, но он еще слишком напичканпроповедями Муди и Сэнки, еще весь под властью Золотого Правила: "Незабывай, Берт, дорогой мой, в один прекрасный день ты можешь стать во главенашего предприятия". На мелких буржуа, особенно на торговое сословие, деньгисыплются прямо как из рога изобилия, и они молят господа -- да продлит оннаше беспримерное процветание. Аристократия пока еще петушится и не унывает.Еще в большом почете Знатность и Богатство,-- Диззи умер не так давно, и егороманы еще не кажутся смехотворно старомодными, какой-то нелепой пародией.Интеллигенция эстетствует и поклоняется Оскару, или эстетствует ипоклоняется Берн-Моррису, или исповедует утилитаризм и поклоняется Хаксли сДарвином. Отправимся туда, где выпивка дешевле. Где я на фунт в неделю роско-о-шно проживу!. В мире столько всякой всячины, И мы, конечно, будем счастливы. Консоли опять поднялись в цене. Лорд Клод Гамильтон возглавляет Адмиралтейство -- и они с Уайтомстроят, строят, строят. Строят величественные развалины. Джордж Мур -- изящный скандал в двуколке; Харди --пасторально-атеистический скандал (никто еще не понял, что он смертельноскучен); Оскар исполнен небрежного высокомерия -- и ах, как остроумен, и ах,как разодет! Дивная старая Англия. Да поразит тебя сифилис, старая сука, ты насотдала на съедение червям (мы сами отдали себя на съедение червям). А все же-- дай, оглянусь на тебя. Тимон Афинский видел тебя насквозь. Уинтерборны не принадлежали к дворянскому роду, но часто вздыхали окаком-то былом великолепии, о каких-то никогда не существовавших благородныхпредках. Впрочем, это была благополучная буржуазная семья со средствами.Когда-то жили в Вустершире, затем переселились в Шеффилд. По женской линиипринадлежали к методистской церкви, по мужской -- к церкви англиканской.Молодому Джорджу Огесту -- отцу нашего Джорджа -- жилось недурно. Егомамаша, властная старая сука, задавила в сыне всякое мужество исамостоятельность, но в восьмидесятых годах прошлого века почти ни у кого нехватало ума посылать таких мамаш ко всем чертям. И Джордж Огест этого несделал. Пятнадцати лет он сочинил религиозный трактат, в котором послушноизложил взгляды своей дражайшей матушки (и трактат был напечатан). Также вполном согласии со взглядами дражайшей матушки он стал первым учеником вклассе. Ему очень хотелось поступить в Оксфорд, но он отказался от этоймысли: дражайшая матушка полагала, что это непрактично. И он сдал экзаменына поверенного: дражайшая матушка полагала, что ему нужна профессия и что всемье не мешает иметь своего юриста. Джордж Огест был третий сын своихродителей. Старший сын стал методистским священником, так как дражайшаяматушка в первую брачную ночь и все время первой беременности молила господабога наставить ее (разумеется, она никогда никому, даже собственному супругуне обмолвилась об этих неприличных обстоятельствах, но она и впрямь молилагоспода бога наставить ее) -- и на нее снизошло откровение: ее первенецдолжен принять сан. И он принял сан, бедняга. Второй был живой, бойкиймалый--дражайшая матушка сделала его совершенным бездельником. ОставалсяДжордж Огест, маменькин любимчик, которого она учила молиться боженьке, адобрейший панаша сек аккуратно раз в месяц, ибо в Писании сказано: ктопожалеет розгу -- испортит чадо свое. Добрейший папаша не имел определенныхзанятий, проживал свое состояние, был вечно в долгах и провел последниепятнадцать лет своей жизни, вознося в саду молитвы богу англиканскому, покадражайшая матушка у себя в спальне возносила молитвы богу Джона Уэсли.Дражайшая матушка восхищалась милым благочестивым мистером Брайтом и великиммистером Гладстоном; добрейший же папаша собирал и даже прочел все трудыдостопочтенного и высокоблагородного графа Биконсфилда, кавалера орденаПодвязки. И все же Джорджу Огесту жилось недурно. А он больше ни о чем и немечтал -- лишь бы чувствовать себя недурно. В двадцать четыре года он сталсамым настоящим дипломированным стряпчим, и тогда состоялся семейный совет.Присутствовали: дражайшая матушка, добрейший папаша, Джордж Огест. Никакойофициальности, разумеется,-- просто маленькое уютное семейное сборище послечаепития, у пылающего камина (в ту пору уголь в Шеффилде был дешев),репсовые занавеси задернуты, и в воздухе -- ощущение мирного семейногосчастья. Добрейший папаша открыл заседание: Ну, Джордж, ты уже взрослый. Мы с твоей дорогой мамочкой принеслибольшие жертвы, чтобы открыть перед тобою Поприще. Теперь ты --дипломированный адвокат, и мы гордимся,-- ведь правда, мамочка, мы гордимся?-- что у нас в семье есть свое юридическое светило... Но разве могла дорогая мамочка уступить добрейшему папочке хотя быподобие власти, хотя бы крохи почета в рамках Ограниченной СемейнойМонархии? Она немедленно вмешалась: Твой папа совершенно прав, Джордж. Теперь вопрос в том, как ты намеренподвизаться на своем Поприще? Мелькнула ли в бойком уме юного Джорджа Огеста мысль о бегстве? Илипривычка к недурному житьишку и боязнь ослушаться дражайшей маменьки ужевзяли в нем верх? Он пробормотал что-то о том, что хотел бы вступить вкакую-нибудь старую, уважаемую адвокатскую контору в Лондоне. При словеЛондон дражайшая матушка встала на дыбы. Правда, в Лондоне почти постояннопребывает мистер Гладстон, однако всем почтенным шеффилдским методистамхорошо известно, что Лондон -- гнездилище порока, что там полным-полнотеатров и неприличных женщин. А кроме того, дражайшая матушка вовсе несобиралась так просто выпустить Джорджа Огеста из рук; нет-с, пускай егопотрудится, пускай в поте лица доказывает, что он и вправду почтительныйсын. Нет, Джордж, о Лондоне я и слышать не хочу. Если ты в этом ужасномгороде собьешься с пути истинного, мое сердце будет разбито и горе сведет вмогилу твоего убеленного сединами отца (добрейший папаша терпеть не мог,когда ему напоминали о его лысине). Подумай, каково нам будет услышать, чтоты бываешь в театре!! Нет, Джордж, мы останемся верны родительскому долгу.Мы воспитали тебя в страхе божием, и ты должен остаться истиннымхристианином...-- и пошла, и пошла... Ну, и, разумеется, драгоценный Джордж Огест не поехал в Лондон. Он дажене завел собственной конторы в Шеффилде. Сошлись на том, что он никогда неженится (если не считать двух-трех шлюх, с которыми он тайком и не оченьудачно имел дело во время своих тайных и не очень удачных кутежей в Лондоне,Джордж Огест все еще был девственником), он будет всегда жить подледражайшей матушки, а также (об этом вспомнили в последнюю минуту) подледобрейшего папаши. Итак, дом немного перестроили. Пробили отдельный ход, ина новенько двери появилась новенькая медная табличка, на которой быловыгравировано: ДЖ. О. УИНТЕРБОРН адвокат Джорджу Огесту были отведены три комнаты, в какой-то мере обособленныеот остальной части дома,-- спальня, приемная и уютный рабочий кабинет. Надоли объяснять, что у Джорджа Огеста почти не было практики, если не считатьтех редких случаев, когда его дражайшая матушка в порыве честолюбиядобивалась, чтобы какая-нибудь ее приятельница поручила ему составитьзавещание или документ о передаче земельного участка в дар новойметодистской часовне. Каким образом Джордж Огест убивал все остальное время,сказать трудно: должно быть, считал ворон, читал Диккенса и Теккерея,Булвера и Джорджа Огеста Сала. Так продолжалось года три-четыре. Дражайшая матушка помыкала ДжорджемОгестом без зазрения совести; она присосалась к нему, как упырь, и былаочень довольна жизнью. Добрейший папаша возносил в саду молитвы, читалроманы достопочтенного, высокородного и прочая и был более или менее доволенжизнью. Джорджу Огесту жилось недурно, и он воображал себя ужасным повесой,потому что изредка ему удавалось улизнуть из дому и побывать в театре илипровести времечко с шлюхой и потихоньку приобрести какое-нибудь изданиеВизетелли. Но был тут один подводный камень, которого не предвиделадражайшая матушка. Добрейший папаша в юности получил весьма приличноевоспитание и образование; каждый год он на месяц-другой отправлялсяпутешествовать, повидал и поле Ватерлоо, и Париж, и Рамсгейт. После того какон сочетался браком с дражайшей матушкой, ему пришлось довольствоватьсяМэлверком и Рамсгейтом, ибо отныне ему уже не разрешалось ступать нагреховную землю континента. Однако так велика сила традиции, что ДжорджуОгесту ежегодно предоставлялся месяц каникул. В 1887 году он побывал вИрландии; в 1888 -- в Шотландии; в 1889 -- в краю озер и совершилпаломничество к святым местам, где упокоились два немеркнущих гения --Вордсворт и Саути. Но в 1890 году Джордж Огест совершил паломничество впатриархальный Кент, в край, где находилось поместье Дингли Делл и гдеупокоился сэр Филипп Сидней. А в патриархальном Кенте обитали сирены,подстерегавшие нашего Одиссея. Джордж Огест познакомился с Изабеллой Хартлии оглянуться не успел, как уже бесповоротно обязался жениться на ней -- неспросясь у дражайшей матушки. Hic incipit vita nova --> ¹.Так появился на свет Джордж Уинтерборн-младший. Семейство Хартли, вероятно, было куда забавнее Уинтерборнов.Уинтерборны за всю свою жизнь палец о палец не ударили и были уж до тогочопорно, тошнотворно, слащаво-ханжески скучны... тошнотворней и скучнее небывало и не найдется в наши дни семейства -- не скажу живого или хотя бычувствующего, но, во всяком случае, способного переваривать свои неизменныепудинги. Хартли -- совсем другое дело. Это была заурядная семья небогатогоармейского офицера. Папа Хартли обрыскал всю Британскую империю и повсюдутаскал с собою маму Хартли, вечно брюхатую и вечно разрешавшуюся от бременив самих неудобных и неподходящих местах--в пустыне египетской, на тонущемвоенном корабле, среди малярийных болот Вест-Индии, по дороге в Кандахар. Уних было немыслимое количество детей -- умерших, умирающих и выживших,любого возраста и пола. В конце концов старик Хартли со своей тощей пенсией,крохотным "личным" доходом и оравой потомков, громоздящейся на его отнюдь немогучей шее, решил осесть в патриархальном Кенте, где жила родня его жены.Мне кажется, он был женат раза два или три, и все его жены оказались ужасноплодовитыми. Без сомнения, предыдущие миссис Хартли погибли от чрезмернообильного деторождения, от "сверхплодовитости". Изабелла Хартли была одной из дочерей капитана Хартли -- неспрашивайте, которой по порядку и от которой из жен. Она была оченьхорошенькая, бывает такая вот броская и немножко вульгарная красота:мнимонаивные карие глазки и ослепительная улыбка, прелестный турнюрчик,оборочки, "свежий румянец", "вся так и пышет здоровьем". Даже не очень-тоискушенному Джорджу Огесту она казалась восхитительно невежественной. И приэтом характер еще покруче, чем у дражайшей матушки, и вдобавок --великолепная, непревзойденная жизнеспособность, которая заворожила,ошеломила, взвинтила размазню Джорджа Огеста, любителя тишины и спокойствия.Никогда еще не встречал он подобной девушки. По правде сказать, дражайшаяматушка и не позволяла ему ни с кем встречаться, кроме рыхлых методистскихдам средних лет да "очень милых" юнцов и девиц, отличавшихся примерным,чисто методистским тупоумием и сонливостью. И Джордж Огест влюбился без памяти. Он остановился в деревенской гостинице, недорогой, тихой и уютной, ижил в свое удовольствие. В эти свои каникулы он (подсознательно) был таксчастлив вырваться из-под маменькиного надзора, что чувствовал себянастоящим героем Булвера-Литтона. Мы сказали бы, что он распускает хвост; вначале девяностых годов, наверно, сказали бы, что он стал завзятымсердцеедом. Во всяком случае, он покорил сердце Изабеллы. Хартли не распускали хвост. Они и не пытались скрыть ни свою бедность,ни вульгарность, которую внесла в семью третья (или, может быть, четвертая)миссис Хартли. Они обожали свинину и с благодарностью принимали от всеховощи и фрукты -- дары, которые наши добросердечные провинциалы чуть ли несилой навязывают своим небогатым соседям. Они и сами возделывали обширныйогород, фруктовый сад и разводили свиней. Они варили впрок варенье из сливыи черной смородины и обшаривали всю округу в поисках грибов; и в доме незнавали никаких "напитков", если не считать "капельку грога", которой папаХартли втайне позволял себе полакомиться поздно вечером, дождавшись, покаего бесчисленные чада улягутся по трое, по четверо в одну постель. Итак, Джорджу Огесту нетрудно было распускать хвост. Он ухитрилсяпровести всех, даже Изабеллу. Он рассуждал о "моих родных" и о нашемзагородном доме. Он рассуждал о своем Поприще. Он преподнес семейству Хартлинесколько экземпляров методистского трактата, опубликованного им впятнадцать лет. Он преподнес маме Хартли четырнадцатифунтовую банку дорогого(два шиллинга три пенса за фунт) чаю, по которому она вздыхала с тех самыхпор, как они уехали с Цейлона. Он покупал Изабелле сказочные подарки --коралловую брошку, "Путь паломника" в деревянном переплете (из дерева отдвери приходской церкви, где некогда проповедовал Джон Беньян), индейку,годовую подписку на Приложение к Вестнику семьи, новую шаль, шоколадныеконфеты по шиллингу шесть пенсов коробка,-- и возил ее кататься в открытомландо, которое пахло овсом и лошадиной мочой. Хартли вообразили, что он богач. Джордж Огест чувствовал себя до тогонедурно и был до того exalt --> ¹, что сам всерьез сталсчитать себя богачом. Однажды вечером -- то был прелестный сельский вечер, лимонно-золотистаялуна освещала прелестные, девически нежные и округлые линии холмов и равнин,и соловьи, как безумные, свистали и щелкали в листве,-- Джордж Огестпоцеловал Изабеллу в густой тени живой изгороди и -- храбрый малый -- просилее стать его женой. У Изабеллы, которая уже тогда отличалась пылкимтемпераментом, все-таки хватило ума не ответить поцелуем на поцелуй и недать Джорджу Огесту понять, что и до него иные славные малые целовали ее, аможет быть, пробовали зайти и подальше. Она отвернулась, так что он не виделее лица, а только хорошенькую головку, причесанную 1а маркиза Помпадур, ипрошептала -- да, именно прошептала, недаром она читала повести и рассказы,печатавшиеся в "Семейном уюте" и "Вестнике семьи": Ах, мистер Уинтерборн, это так неожиданно! Но затем здравый смысл и желание стать богачкой взяли верх наджеманством, почерпнутым из "Семейного уюта", и она промолвила (уж так тихо искромно!): Я согласна! Джордж Огест затрепетал от волнения, заключил Изабеллу в объятия, и онидолго целовались. Она нравилась ему несравненно больше, чем лондонскиешлюхи, но он осмелился только на поцелуи, не более того. Я люблю тебя, Изабелла! -- воскликнул он.-- Будь моей! Будь моей женой и свей для меня уютное гнездышко. Проведем нашу жизнь в опьянении счастья. О, если бы я мог сегодня с тобой нерасставаться! По дороге домой Изабелла сказала: Завтра ты должен поговорить с папой. И Джордж Огест, который чем-чем, а уж джентльменом-то был во всякомслучае, продекламировал в ответ: Я не любил бы так тебя, Не возлюби я честь превыше. На другое утро, как полагается, Джордж Огест явился к папе Хартли сбутылкой портвейна за три шиллинга шесть пенсов и со свежим окороком; долгоон мычал, и краснел, и ходил вокруг да около (как будто старик Хартли неслыхал от Изабеллы, о чем пойдет речь!) -- и наконец весьма торжественно ицеремонно предложил взять на себя заботу о благополучии Изабеллы до тойпоры, пока смерть не разлучит их. Быть может, папа Хартли отказал ему? Или заколебался? С величайшейготовностью, с радостью, с восторгом и упоением он тут же дал согласие. Онхлопнул Джорджа Огеста по плечу,-- это чисто солдатское изъявление дружескойблагосклонности удивило и слегка покоробило чопорного Джорджа Огеста. ПапаХартли объявил, что Джордж Огест ему по душе -- именно такого человека онсам выбрал бы в мужья своей дочери, именно такой человек составит еесчастье, именно о таком зяте он, папа Хартли, всегда мечтал. Он рассказалдва казарменных анекдота, отчего Джордж Огест приятно засмущался; выпил дваполных стакана портвейна; и затем пустился рассказывать длиннейшую историю отом, как во время Крымской войны, будучи в чине прапорщика, он спасбританскую армию. Джордж Огест слушал терпеливо, с истинно сыновнимпочтением; но проходили часы, а истории все не видно было конца, и онрешился намекнуть, что надо бы сообщить добрую весть Изабелле и маме Хартли,которые (оба джентльмена об этом и не подозревали) подслушивали у замочнойскважины, изнывая от нетерпения. Итак, дам пригласили в комнату, и папа Хартли произнес небольшую речь встиле старого генерала Снутера, кавалера ордена Бани, а затем папа поцеловалИзабеллу, и мама со слезами радости и восторга обняла Изабеллу, и папачмокнул маму, и Джордж Огест поцеловал Изабеллу; и перед обедом их наполчаса оставили вдвоем -- обед подавался в половине второго и состоял изотбивных котлет, картофеля, бобов, фруктового пудинга и пива. Хартли все еще воображал. что Джордж Огест богат. Однако, прежде чем покинуть патриархальный Кент, ему пришлось написатьотцу и попросить десять фунтов, так как у него не было уплачено по счету вгостинице и не осталось денег на обратную дорогу. Он извещал добрейшегопапашу о своей помолвке с Изабеллой и просил осторожно сообщить эту новостьдражайшей матушке. "Отец моей невесты -- старый воин,-- писал ДжорджОгест,-- а сама она -- прелестная девушка, кристально чистая душа, она нежнолюбит меня, а я ради нее готов сражаться, как тигр, и готов отдать за неежизнь". Он ни словом не упомянул о том, что у Хартли нет ни гроша, что онивульгарны и алчны, что у них куча детей. Добрейший папаша совсем быловообразил, что Джордж Огест женится на наследнице знатного рода. И добрейший папаша выслал Джорджу Огесту десять фунтов и осторожносообщил дражайшей матушке о помолвке сына. Против всякого ожидания, она неслишком взбеленилась. Быть может, она даже на расстоянии почуяла неукротимуюволю и решительность Изабеллы? Или подозревала, что сын потихонькураспутничает, и рассудила, что лучше уж законный брак, чем беготня к девкам?Возможно, она надеялась помыкать не только Джорджем Огестом, но и его женой,а ведь две жертвы куда приятнее, чем одна. Она всплакнула и в этот вечер дольше обычного читала молитвы. Знаешь, папочка,-- сказала она,-- по-моему, нашим сыном руководило самопровидение. Надеюсь, мисс Изабелла будет ему хорошей женой и не сочтет нижесвоего достоинства штопать ему носки и смотреть за прислугой, хоть она иофицерская дочь. И, конечно, молодые должны жить здесь, у нас; поначалу ясама с удовольствием буду наставлять их в правилах семейной жизни ипозабочусь, чтобы жена Джорджа была истинной христианкой. Бог да благословитих обоих! Добрейший папаша -- в конце концов он был не так уж плох -- сказалтолько: "Гм!" -- и написал Джорджу Огесту вполне достойное письмо; он обещалсыну двести фунтов, чтоб было с чем начинать семейную жизнь, и советовалпровести медовый месяц в Париже или, может быть, на поле Ватерлоо. Свадьбу сыграли весной в патриархальном Кенте. На торжество съехалосьмножество Уинтерборнов, в том числе, разумеется, родители Джорджа. Дражайшаяматушка с ужасом, чтобы не сказать с омерзением, убедилась, что Хартли ведутсебя "неприлично, да, да, неприлично!"-- и даже добрейший папаша былошеломлен. Но отступить без скандала было уже невозможно. Провинциальная свадьба в 1890 году! О боги наших предков, что зазрелище! Увы, какая жалость, что в ту пору еще не изобрели кинематографа!Попробуйте представить себе это воочию. Обросшие бакенбардами старики вдопотопных цилиндрах; старухи в турнюрах и чепцах. Молодые люди с обвислымиусами, с пышными бантами вместо галстука и, надо думать, в серых цилиндрах.Молодые женщины в кокетливых турнюрчиках и шляпках с цветами. И подружкиневесты в белых платьях. И шафер. И Джордж Огест, вспотевший в своей новойвизитке. И Изабелла -- разумеется, "сияющая", в белом платье и сфлердоранжем. И приходский священник, и подписание брачного контракта, исвадебный завтрак, и праздничный перезвон колоколов, и "отбытие"... Нет, этослишком горько, это так ужасно, что даже не смешно. Это непристойно. Я отдуши жалею Джорджа Огеста и Изабеллу особенно Изабеллу. Что говориликолокола? "Спешите видеть......! Спешите видеть......! Но Изабелла -- это дрянцо -- наслаждалась чудовищной церемонией. Иподробно описала ее в письме к одному на своих "приятелей", которого она, всущности, любила, но которому дала отставку ради "богатств" Джорджа Огеста. "...День был пасмурный, но когда мы преклонили колена пред алтарем,солнечный луч проник в окно церкви и любовно осенил наши склоненныеголовы..." Как они дошли до такого несусветного вздора? Но они дошли, дошли,дошли. И во все это они верили. Хоть бы они не принимали этого всерьез --тогда для них не все было бы потеряно. Но нет. Они верили в тошнотворный,слащавый, лицемерный вздор, верили. Верили со всей сверхчеловеческой силою,на какую способно одно только невежество. Возможно ли измерить всю глубину невежества Джорджа и Изабеллы в час,когда они связали себя клятвой не расставаться, пока не разлучит их самасмерть? Джордж Огест не знал, как зарабатывать на жизнь; понятия не имел о том,как обращаться с женщиной, не знал, как жить с женщиной под одной крышей, незнал, как спать с женщиной -- даже хуже, чем просто не знал, потому чтоопыт, приобретенный им в общении с шлюхами, был скудный, гнусный иомерзительный; он не знал, как устроено его собственное тело, не говоря ужео теле женщины; представления не имел о том, как избегнуть зачатия;.......что означает понятие "нормальная половая жизнь";....... не знал, чтобеременность -- это болезнь, которая тянется девять месяцев, не подозревал,что роды должны стоить денег, иначе женщине не миновать тяжких страданий; незнал и не понимал, что женатый человек, который зависит от своих родителей иродителей жены, постыдно жалок и смешон; не знал, что заработать деньги набезбедное существование не так-то легко, даже если перед тобою и открытоПоприще; даже и здесь, на этом поприще -- в профессии адвоката -- егопознания были весьма ограничены; он очень плохо разбирался в условияхчеловеческого существования и совсем не разбирался в человеческойпсихологии; ничего не смыслил ни в делах, ни в деньгах,-- умел только ихтратить; понятия не имел о том, как содержать дом в чистоте, сколько стоитпровизия, как держать в руках топор или молоток, как обставить квартиру, неумел делать покупки, растопить камин, прочистить трубу, чтоб не загореласьсажа, не знал высшей математики, греческого языка, не умел браниться сженой, делать хорошую мину при плохой игре, накормить младенца, играть нарояле, танцевать, заниматься гимнастикой, не умел открыть банки консервов,сварить яйцо, не знал, с какой стороны ложиться в постель, когда спишь сженщиной, не умел разгадывать шарады, обращаться с газовой плитой, не знал ине умел еще бесчисленного множества вещей, которые необходимо знать и уметьженатому человеку. Должно быть, скучнейшая была личность. Что до Изабеллы -- почти все человеческие знания оставались для неекнигой за семью печатями. Поистине загадка -- что же она все-таки знала? Онадаже не знала, как покупать себе платья,-- мама Хартли всегда делала это занее. Среди многого другого она не знала, в частности, как и почему рождаютсядети; как спать с мужем; как притворяться, что при этом испытываешьнаслаждение, когда на самом деле его не испытываешь; не умела шить, стирать,стряпать, мыть полы, вести хозяйство, покупать провизию, подсчитыватьрасходы, добиться послушания от горничной, заказать обед, рассчитатькухарку, определить, чисто ли убрана комната; не умела управляться сДжорджем Огестом, когда он не в духе; дать ему пилюлю, когда у негоразыграется печень; кормить, купать и пеленать младенца; принимать гостей иотдавать визиты; вязать, вышивать, печь; отличить свежую селедку отпротухшей и телятину от свинины; не знала, что не следует готовить намаргарине; не умела постелить постель; следить за собственным здоровьем,особенно во время беременности; отвечать с кротостью, дабы отвратить гнев,как сказано в Писании; содержать дом в порядке; не счесть всего, чего ещеона не знала и не умела и что непременно надо знать и уметь замужнейженщине. (Право, не знаю, как бедняга Джордж вообще ухитрился появиться на свет) Впрочем, и Джордж и Изабелла умели читать и писать, молиться богу,есть, пить, умываться и наряжаться по воскресным дням. И оба неплохо зналиБиблию и молитвенник. И потом, у них была "ах, любовь"! Они "ах, любили" друг друга. Любовь-- это главное, она возместит всю глупость невежества, она будет кормить ипоить их, усеет их путь розами и фиалками. Ах-любовь и бог. Потерпит неудачулюбовь -- останется бог не преуспеет бог -- останется ах-любовь. По всемправилам, я полагаю, бог должен бы стоять на первом месте, но в 1890 годубрак состоял сплошь из ах-любви и бога, так что было уже не до здравогосмысла, не до азбучных истин и сведений о том, что такое пол, и не докаких-либо иных сведений, которые мы, мерзкие современные декаденты, считаемобязательными для всех мужчин и женщин. Прелестная Изабелла, дорогой ДжорджОгест! Они были уж так молоды, уж так невинны, уж до того чисты! И разве,по-вашему, адские муки -- не слишком слабое возмездие для безмозглыхслюнявых лицемеров (обоего пола в устрашающих бакенбардах или в пышныхчепцах,-- для тех, кто послал эту пару навстречу своей судьбе? О Тимон,Тимон, почему не дано мне твое красноречие! Кто осмелится,-- где тот зрелыймуж, что, не покривив душой, осмелится встать и сказать......? Не дайте мнесойти с ума, о боги, не дайте мне сойти с ума. Медовый месяц они провели не в Париже и не на поле Ватерлоо, а на одномиз курортов Южного побережья, в прелестном уголке, где Изабелла всегдамечтала побывать. Им надо было проехать десять миль лошадьми до железнойдороги и затем два часа поездом, который останавливался на каждой станции.Усталые, смущенные и разочарованные, они остановились в скромной, нопочтенной гостинице, где заранее заказан был двойной номер. Первая брачная ночь жестоко обманула их надежды. Впрочем, этого иследовало ожидать. Джордж Огест старался быть пылким и восторженным, нооказался неуклюжим и грубым. Изабелла старалась быть скромно послушной ипокорной, а была просто неловкой. Джордж Огест неумело изнасиловал ее,доставив много лишних, бессмысленных страданий. И, как многие прелестныеновобрачные в доброй старой Англии в золотые дни славной королевы Викки, онадолгие часы лежала без сна, вытянувшись на спине рядом с храпящим ДжорджемОгестом и думала, думала, и слезы медленными ручейками стекали у нее повискам на подушку... Это слишком мучительно, поистине, слишком мучительно -- вся этадурацкая "чистота", и лицемерие, и ах-любовь, и невежество. И глупыеневежественные девушки, отданные во всем своем прелестном неведенииневежественным и неловким молодым людям, которые по своему невежеству,мучают и терзают их. Слишком больно об этом думать! Бедная Изабелла! Какоепосвящение в тайны супружества! Но, разумеется, у этой ужасной ночи были последствия. Прежде всего онаозначала, что брак законным образом завершился и не может быть расторгнутбез вмешательства суда по бракоразводным делам,-- уж не знаю, можно ли былодобиться развода в золотые дни великого мистера Гладстона, да благословитего бог и да будет ему жарко в аду. И затем она привела к тому, что Изабелладо конца дней своих старалась избегать физической близости с ДжорджемОгестом; а так как она была женщина отнюдь не холодная, будущее оказалосьчревато двадцатью двумя любовниками. И, наконец, Изабелла была здорова,насколько может быть здоровой молодая женщина, вынужденная затягиваться вневыносимо тугие корсеты и носить, в ущерб чистоте и пользе, длиннейшиеволосы и длиннейшие юбки и весьма смутно представляющая себе, что такоегигиена пола,-- а потому эта nuit de rve --> ¹ наградила еепервым ребенком. Младенца нарекли Эдуард Фредерик Джордж: Эдуард -- в честь принцаУэльского (впоследствии его величество король Эдуард VII), Фредерик -- вчесть деда, Джордж -- в честь отца. Изабелла хотела назвать его Джордж Хартли, но дражайшая матушкапозаботилась о том, чтобы от Хартли в ее внуке было поменьше. Тягостно думать о том, как Изабелла и Джордж Огест провели первые годысовместной жизни. Она началась обманом -- прежде всего потому, что к этомупринудили их родители и общественные условности; к сожалению, они и вдальнейшем строили ее на обмане. Обоих не только жестоко разочаровала таужасная ночь после свадьбы, обоим отчаянно надоел весь медовый месяц. Наэтом прелестном курорте, о котором так мечтала Изабелла, скука цариласмертная. Джордж Огест даже самому себе не хотел признаться, что к роли мужаон почти так же плохо подготовлен, как к обучению белых мышей военнымманеврам. Изабелла в глубине души понимала, что первый шаг оказалсянеудачным,-- понимала скорее чутьем, чем рассудком,-- но самолюбиезаставляло ее молчать. Она прекрасно понимала, что в неудаче обвинят ее же ичто ей не от кого ждать сочувствия, меньше всего -- от своих родных. Развене вышла она счастливо замуж за человека, который ее ах-полюбил,-- ах, бракпо любви! -- да еще за богача? Итак, она утешала себя мыслью, что ДжорджОгест богат, и оба они, как и положено в медовый месяц, писали восторженныелживые письма родным и знакомым. А раз ступив на путь, уводящий прочь отчестности и уменья смотреть правде в глаза, они попались на всю жизнь --теперь они тоже обрекли себя на безрадостное существование во лжи иax-любви. Ох уж эта болтовня о боге и о любви! Родители Изабеллы вечногрызлись между собой -- как это не послужило ей предостережением? Как незамечал Джордж Огест, что под тонкой пленкой благочестия и супружескогосогласия, будто бы связующего дражайшую матушку и добрейшего папашу, кипитключом неукротимая ненависть? Почему никто из них не попытался вырваться иустроить свою жизнь как-то иначе и хоть немного лучше? Но нет, они пошли попроторенной дорожке: у них есть ax-любовь, есть бог, а стало быть, все будетк лучшему в этом лучшем из миров. Пока длился медовый месяц, Джордж Огест продолжал разыгрывать богача.За неделю до свадьбы ему впервые в жизни разрешили открыть собственныйтекущий счет в банке. Добрейший папаша положил на его имя двести фунтов, нодражайшей матушке они с Джорджем сказали только про двадцать. К этомудражайшая матушка прибавила от щедрот своих еще пять фунтов -- на черныйдень, хотя только бог и ах-любовь ведают, спасут ли такие крохи в черныйдень. Итак, счастливые молодожены начали новую жизнь, имея двести пятьфунтов и ни малейшей надежды заработать хоть грош,-- разве что Джордж Огестперестанет разыгрывать богача, откажется от тишины и уюта, решится взглянутьправде в глаза и помаленьку примется за дело. За время медового месяца они потратили немало -- гораздо больше, чемследовало. В кошельке у Джорджа Огеста была куча соверенов и две бумажки попять фунтов, и он ими невыносимо чванился. Изабелла никогда еще не виделастолько денег сразу и больше прежнего уверовала в богатство своего супруга.Посему она немедленно принялась рассылать "полезные подарки" бесчисленнымчленам оскудевшего семейства Хартли; и Джордж Огест, хоть и не без досады --по природе он был скуповат,-- не мешал ей. Всего они истратили за две неделитридцать фунтов, а после того как куплены были билеты первого класса доШеффилда, от вторых пяти фунтов почти ничего не осталось. Первым тяжким ударом для Изабеллы оказалась первая брачная ночь. Второйудар испытала она при виде неказистого закопченного домишки "богачей"Уинтерборнов -- по всей улице стояли точно такие же разрекламированные навсе лады десятикомнатные виллы из желтого кирпича. Третьим ударом былооткрытие, что Джордж Огест ни гроша не зарабатывает на своем Поприще, что унего нет других денег, кроме остатка от пресловутых двухсот пяти фунтов, ичто Уинтерборны вряд ли многим богаче Хартли. Горькие дни настали для бедной Изабеллы, когда она в этом унылом домеждала первого ребенка; ее супруг считал ворон, сидя уже не в своем "уютномкабинете", как до женитьбы, а в "конторе", и делал вид, что работает,добрейший папаша читал молитвы, а дражайшая матушка с ядовитой улыбочкойшпыняла и язвила ее на каждом шагу. Горькие дни, когда по утрам ее тошнило,а свекровь уверяла, что "пошаливает печень". Это все чересчур обильная и жирная еда,-- говорила она невестке.-- Вы-то, милочка, не привыкли дома к такому роскошномустолу.-- И прибавляла игриво и колко: -- Видно, придется нам просить вашегодорогого муженька, чтобы он своей супружеской властью немножко сдержал вашаппетит. А на самом деле у Хартли стол был грубый, без затей, но куда болеесытный и разнообразный, чем изысканно тощее меню дражайшей матушки, котораятряслась над каждой черствой коркой. И, конечно, пошли перебранки и свары. Изабелла взбунтовалась иобнаружила первые признаки неукротимого нрава и уменья злобно иизобретательно браниться,-- впоследствии она достигла гималайских высот вэтом мало приятном для окружающих искусстве. Даже дражайшая матушка нашла вней достойную противницу -- но перед тем она почти два года мучила Изабеллу,отравляла ей жизнь и портила характер. Да благословит тебя бог, дражайшаяматушка, ты "молила бога наставить тебя на путь истинный", ты "хотела толькодобра" -- и превратила Изабеллу в первоклассную суку. Джордж Огест был огорчен, глубоко огорчен и изумлен этими ссорами. Емувсе еще жилось недурно, и он не понимал, чего не хватает Изабелле. Будем по-прежнему жить дружной семьей,-- повторял он,-- будемснисходительны друг к другу. Каждый из нас несет бремя забот (например,считает ворон и читает толстые романы) -- и нужно только немножко большеЛюбви и Снисхождения. Надо молиться, чтобы господь дал нам Силы и наставилнас на Путь истинный. Поначалу Изабелла выслушивала эти проповеди довольно кротко. Онаверила, что должна "почитать" своего супруга, и ей все еще внушал робостьего неизменный тон превосходства, позаимствованный у героев Булвера-Литтона.Но однажды ее не слишком надежная выдержка изменила ей, и она высказалаУинтерборнам все, что о них думала. Джордж Огест -- трус, негодяй иобманщик! Никакой он не богач! Он -- нищий, беднее церковной крысы! А ещеважничал, делал вид перед ее отцом, будто он богатый джентльмен и у негоесть Поприще, а на самом деле не зарабатывает ни гроша и женился на двестифунтов, которые дал ему папаша! Она не вышла бы за него, нипочем не вышла,если бы он не улещал ее подарками и катаньями в коляске и не врал, будтосделает ее настоящей знатной леди! Лучше бы ей умереть, чем выйти за него,да, да, лучше бы ей умереть! Лучше бы ей вовек не знать никакихУинтерборнов! Вот тут-то и поднялась буря! Вмешалась дражайшая матушка. Затаив довремени in petto --> ¹ громы и молнии по адресу мужа и сына(оба преступника оцепенели, пораженные ужасом оттого, что обман с двумястамифунтами раскрылся), она обрушила шквальный огонь на обезоруженную Изабеллу.Изабелла неотесанна и груба, она дурная христианка, дурно воспитана инеобразованна, она корыстная душа,-- сама в этом призналась! -- коварнособлазнила Джорджа Огеста, женила его на себе и тем загубила его жизнь и егоблестящую карьеру... Тут Изабелла упала в обморок, и, к великому несчастью для нашегоДжорджа, опасность выкидыша миновала -- благодаря не столько неумелымзаботам мужа, свекра и свекрови, сколько здоровью и жизнеспособности самойИзабеллы. Один лишь добрейший папаша был искренне огорчен и пустил в ход всежалкие крохи своего влияния, чтобы хоть как-то защитить Изабеллу. ДжорджОгест -- тот сразу пал духом и только беспомощно лепетал: Матушка! Изабелла! Будем любить друг друга! Будем жить в согласии!Будем облегчать друг другу бремя наших забот! Но его сбило бурным потоком ненависти, вырвавшейся из самой глубиныдвух душ во время этой поучительной сценки. Даже дражайшая матушка забыла освоем диссидентском лицемерии и вновь вспомнила о нем, лишь когда Изабеллаупала в обморок. По совету д