Студопедия — ОТ АВТОРА 3 страница
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

ОТ АВТОРА 3 страница






Изабелла и Джордж Огест приводят меня в такое уныние, что я жаждупоскорей от них отделаться. Но ведь не зная родителей, нельзя понять исамого Джорджа. И потом, в чете Уинтерборнов-старших есть для меня дажекакая-то притягательная сила,-- такую они вызывают ненависть и презрение. Ясилюсь понять, откуда такая беспросветная тупость и ограниченность? Почемуони даже не пытались вырваться из этой лжи и обмана? Почему нимало нестремились стать самими собой? Да, разумеется, наши великодушные потомкибудут задавать себе те же вопросы относительно нас; но должны же онивсе-таки увидеть, что мы-то боролись, мы воевали с ложью и грязью жизни, светхими, истертыми прописями, как воевал и Джордж-младший. Быть может,Изабелла и пыталась сопротивляться, но сила инерции и неудержимая злостьвзяли верх. Быть может, двадцать два любовника и болтовня об агностицизме исоциализме (в которых она отродясь и до старости ровно ничего не смыслила)были для Изабеллы своего рода протестом. Но ее окончательно сразили причиныэкономические -- причины экономические да еще ребенок. Говорите что хотите,но бедность и ребенок в любой женщине подавят волю к самоутверждению инаиболее полному развитию своей личности,-- а если не подавят, то извратят.Они озлобили Изабеллу, исказили ее душу. Что до Джорджа Огеста --сомневаюсь, чтобы в нем оставались воля и стремление к чему бы то ни было,--разве только стремление жить недурно. Если он и достиг чего-то в жизни, толишь потому, что этого хотела и к этому вынуждала его Изабелла. В сущности,он был просто дрянь. А так как Изабелла была невежественна, упряма,непомерно тщеславна, а нежные заботы дражайшей матушки еще и озлобили иожесточили ее, она тоже стала дрянью по милости Джорджа Огеста. Однако якуда больше сочувствую Изабелле, чем Джорджу Огесту. В ней когда-то былочто-то человеческое. А Джордж Огест и не был никогда человеком, он простолодырь, нехищная разновидность жука-богомола, пустое место, нуль, которыйстановится величиной, лишь если рядом стоит какая-то другая цифра. Когда Изабелла поправилась настолько, что могла уже выдержатьпереезд,-- а может быть, немного раньше,-- они, уехавшие вдвоем,возвратились домой втроем. Между ними появилось еще одно звено -- не столькосвязующее, сколько разделяющее. Они стали "семьей", извечным треугольником отец-мать-ребенок,-- а этосочетание гораздо более сложное и неприятное, в нем гораздо труднееразобраться, и оно чревато куда большими бедами, чем пресловутый треугольникмуж-жена-любовник. После девяти месяцев близости Изабелла и Джордж Огесттолько-только начали привыкать друг к другу и к любви, как возникло этоновое осложнение. Чутье подсказывало Изабелле, что к нему тоже надо как-топривыкать, применяться, а благодаря ей и Джордж Огест смутно заподозрил, чтов их жизни что-то меняется. Итак, он принялся усиленно читать молитвы и всюдорогу от Южного побережья до Шеффилда внушал Изабелле, что семействуследует жить в любви и согласии, что каждый должен помогать другому нестибремя забот, что у них есть Ах-любовь, но им нужно обрести еще Терпение иСнисходительность. Не хотел бы я -- боже упаси! -- оказаться на местеИзабеллы, но я был бы не прочь минут пять поговорить за нее с ДжорджемОгестом и выложить ему все, что я думаю, в ответ на это егослащаво-миротворческое, непроходимо-дурацкое лицемерие. Итак, они возвратились втроем, и тут все снова пошли вздыхать, ипускать слезу, и читать молитвы, и просить бога наставить их на путьистинный, и благословлять ничего не понимающего Джорджа (он был еще слишкоммал и не мог показать им кукиш,-- за него это сделаем мы, его посмертныекрестные отцы и матери). Горькое разочарование в супружеской жизни, когдапошли прахом все ее иллюзии и честолюбивые мечты, и отменное здоровье присовершенной неразвитости умственной и духовной сделали Изабеллу превосходнойматерью. Она и впрямь полюбила жалкий, крохотный кусочек мяса, зачатый вгоре и разочаровании, в номере скучной гостиницы, в скучном городишке, наскучном Южном побережье скучной страны Англии. Она щедро изливала намладенца свою любовь и заботу. Когда она кормила маленького Джорджа и онтеребил ее грудь, она испытывала наслаждение несравнимо более острое иутонченное, чем от неуклюжих ласк Джорджа Огеста. Она была точно самка зверяс детенышем. Джордж Огест мог сколько угодно бахвалиться перед своимдобрейшим папашей, будто он "готов сражаться, как тигр, за свою дорогуюИзабеллу",-- а вот Изабелла и в самом деле готова была драться -- и дралась-- за своего малыша, как норовистая, бодливая, трогательная и безмозглаякорова. Едва ли можно считать это достижением, но она спасла маленькомуДжорджу жизнь -- спасла его для немецкого пулемета. На время в закопченном домишке в Шеффилде воцарился мир: Изабелла явнобыла еще очень слаба, и, как ни говорите, появление первого внука --немаловажное событие. Добрейший папаша был в восторге от маленького Джорджа.Он купил пять дюжин портвейна, чтобы сохранить их до совершеннолетия внука,и тут же начал полегоньку к ним прикладываться, "чтобы проверить, хорош либукет". Он подарил Джорджу Огесту пятьдесят фунтов, которых у него не было.И каждый вечер, когда Изабелла укладывала малыша спать, дед со всейторжественностью дарил ему на прощанье свое благословение. Я знаю, бог благословит его! -- внушительно произносил добрейшийпапаша.-- Бог благословит всех моих детей и всех моих потомков! Можно было подумать, что он -- сам патриарх Авраам или личный советникгоспода бога; впрочем, сам он, наверно, думал, что так оно и есть. Даже дражайшая матушка на время попритихла. "Младенец укажет импуть",-- ядовито цитировала она; и Джордж Огест, вдохновясь этими святымисловами, сочинил еще одну диссидентскую брошюрку на тему о любви и согласиив семейной жизни. Первые четыре года своей жизни Джордж провел среди вечных перебранок,бестолковщины и скаредности,-- всего этого он, конечно, не сознавал, а длятого чтобы измерить, насколько от этого пострадало его подсознание,понадобился бы более опытный психолог, чем я. Могу себе представить, чтовлияние дражайшей матушки и добрейшего папаши вкупе с папой и мамой Хартли,а также и самих Изабеллы и Джорджа Огеста оказалось тяжкой гирей на егоногах, когда он впервые вышел на беговую дорожку жизни. Я бы сказал, что уДжорджа в этом забеге не было ни малейшей надежды завоевать приз, и ставитьна него пришлось бы разве что семь против ста. Но мое дело -- как можнодобросовестнее излагать события, а читатель пускай сам делает выводы иподсчитывает все "за" и "против". Джорджу не исполнилось еще и полгода, а в шеффилдском доме уже снова судвоенной силой и злостью разгорелись брань и свары. Дражайшая матушка былаубеждена, что отстаивает от самозванки и собственную власть, и учениепреподобного Джона Уэсли. Изабелла воевала за себя и своего ребенка и --хотя сама она этого и не понимала -- за те крупицы человеческого, которые,может быть, еще уцелели в Джордже Огесте. К этому времени Джордж Огест стал уже совершенно невыносим. Некто ГенриБалбери, которого он знавал еще студентом, возвратился в Шеффилд, купиладвокатскую практику и теперь преуспевал. Джорджу Огесту нечего было идумать с ним тягаться. Балбери прослужил три года в конторе одноголондонского стряпчего и уж так пускал пыль в глаза, словно в его, мистераБалбери, лице соединились лорд-канцлер, красавчик Брюммель и граф д'Орсейлета от рождества Христова 1891. Балбери похлопывал Джорджа Огеста по плечу,а Джордж Огест смотрел ему в рот и вилял хвостиком. Балбери знал наперечетвсе модные пьесы, и самых модных актрис, и модные книги. Он так и покатилсясо смеху, увидев, что Джордж Огест читает Диккенса и Лорну Дун, и познакомилего с Моррисом, Суинберном, Росетти, Рескином, Харди, Муром и молодымУайльдом. Джордж Огест пришел в величайшее волнение и сделался эстетом.Однажды на лекции заехавшего в Шеффилд Пейтера он был столь потрясенизумительными Пейтеровыми усами, что лишился чувств, и его пришлось отвезтидомой на извозчике. Наконец-то Джордж Огест обрел свое призвание. Он понял,кто он такой: мечтатель, опоздавший родиться, дитя иного века! Ему бы,подобно Антиною, под звуки флейт и виол плыть с императором Адрианом помедлительным водам вечного Нила! Ему бы восседать под благоухающим шелковымбалдахином на троне рядом с Зенобией, и пусть бы вереницы нагих чернокожихрабов с мускулистыми телами, лоснящимися от нарда и масел, слагали к егоногам сокровища пышного Востока. Он принадлежит седой древности. Онутонченнее самой прекрасной музыки; и в малейшем оттенке света, в движениитеней, в изменчивых очертаниях гонимых ветром облаков таится для негоглубокий смысл! В душе его оживали предания Вавилона и Тира, и он оплакивалтрагическую гибель прекрасного Биона. В Афинах, увенчанный фиалками, онвозлежал на пиру и слушал, как Сократ рассуждает с Алкивиадом о любви. Носильнее всего была в нем безмерная страсть к Флоренции средних веков иВозрождения. Он никогда не бывал в Италии, но любил хвастать, чтодосконально изучил план дорогого его сердцу города и не заблудился бы воФлоренции даже с завязанными глазами. Он не знал ни слова по-итальянски, ногромогласно восторгался Данте и "его кружком", критиковал Гвиччардини зачрезмерную педантичность, опровергал Макиавелли и был первым (после Роско)авторитетом во всем, что касалось эпохи Лоренцо Великолепного и Льва X. В один прекрасный день Джордж Огест объявил родным, что он решилоставить свое Поприще и посвятить себя служению литературе. В английском семействе возможны подчас размолвки -- ведь и лучшимдрузьям случается повздорить,-- но уж если дело серьезное, семейство всегдазаодно. На этот счет, слава богу, пока можно не беспокоиться: всякоеанглийское семейство единодушно выступит против любого из своих членов,который осмелится погрязнуть в бесстыдстве Литературы и Искусства (если несчитать той чистой литературы, где действуют шейхи, да изысканных картинкакого-нибудь преданного традициям Милле). Пусть подобными непристойностямизанимается бесстыжий континент, в нашем отечестве это пристало лишькаким-нибудь выродкам и декадентам, и не мешало бы полиции применить к нимсамые суровые меры, дабы очистить нашу жизнь от скверны, вносимой этимискандалистами. Великая английская средняя буржуазия, эта ужаснаянесокрушимая опора нации, изволит признавать только искусство и литературу,которые устарели на полстолетия, выхолощены, оскоплены, обстрижены цензурой,подслащены ложью и сентиментальным вздором, как то угодно энглизированномуИегове. Английский обыватель все еще представляет собою незыблемый оплотфилистерства -- тот самый, о который тщетно бился Байрон и над которымбессильны были взлететь даже крылья Ариеля. Итак, берегись, мой друг. Спешинадеть елейную маску истинно британского лицемерия и страха перед жизнью,или -- так и знай -- тебя раздавят. Ты можешь ускользнуть на время. Тебепокажется, что тут возможен компромисс. Ошибаешься. Либо тебе придетсяпродавать им душу, либо ее раздавят. Или же стань изгнанником, беги начужбину. Вероятно, во времена Джорджа Огеста дело обстояло еще хуже, но в концеконцов он был просто шут гороховый и не стоил того, чтобы о нем сокрушаться.Но вот в Изабелле ключом били жизненные силы -- и надо бы им найти выход, ане держать под спудом, чтобы они обратились в свирепый яд. И жалкие попыткиДжорджа Огеста заделаться эстетом и служить литературе тоже говорят очем-то, о какой-то внутренней борьбе, о стремлении создать какую-то своюжизнь. Разумеется, это было бегство, робкое, беспомощное желание ускользнутьв страну грез; но окажись вы в шкуре Джорджа Огеста и живи под эгидойдражайшей матушки в Шеффилде 1891 года, вы бы тоже всей душой жаждалиускользнуть. Изабелла воспротивилась этой новой блажи Джорджа Огеста, потомучто она тоже хотела сбежать. А для нее бегство было возможно лишь в одномслучае -- если бы Джордж Огест заработал достаточно, чтобы они с ребенкоммогли уйти от дорогих родителей и зажить своей семьей. Изабелла считала, чтопрерафаэлиты -- безмозглые слюнтяи, и была не так уж далека от истины. Онасчитала Томаса Харди писателем чересчур мрачным и безнравственным, ДжорджаМура -- чересчур легкомысленным и безнравственным, а молодого Уайльда --чересчур нездоровым и безнравственным. Но читала она их бессмертные книгилишь мимоходом, урывками -- зато в ней жила глубочайшая, бессознательная, нонепоколебимая уверенность, что у Джорджа Огеста отныне должна быть лишь однацель в жизни: обеспечить ее и ее ребенка и увезти их подальше от Шеффилда иот дражайшей матушки. Добрейший папаша и дражайшая матушка тоже считали новое увлечениеДжорджа Огеста бессмысленным и безнравственным. Дражайшая матушка, прочитавпервые страницы одного из романов Харди, отнесла "эту непристойность" накухню и спалила. Разразился ужасный скандал. Поддерживаемый коварным Балбери(который до того не переносил дражайшую матушку, что даже уступил ДжорджуОгесту несколько мелких и не слишком интересных для него самого дел, и такимобразом дал ему возможность заработать за полгода семьдесят фунтов), ДжорджОгест, прежде ни разу не пытавшийся отстоять собственную независимость, невступавшийся ни за Изабеллу, ни за что-либо действительно важное, теперьвступился за Томаса Харди и за свою фальшивую, жалкую позу эстета. Он запервсе свои драгоценные новомодные книги в шкаф и не расставался с ключом. Идолгие часы проводил за "служением литературе", затворившись в своем "уютномкабинете", а громы и молнии оскорбленного семейства бессильно бушевали задверью. Но Джордж Огест был тверд, как скала. Он накупил себе"артистических" галстуков, чуть ли не каждый вечер встречался с Балбери ипродолжал "служить литературе". Злодей Балбери дошел в своих кознях до того,что уговорил какого-то своего приятеля, из любви к искусству издававшего вЛондоне журнальчик эстетствующего направления, напечатать статью ДжорджаОгеста под заглавием "Клеопатра -- чудо, живущее в веках". За эту статьюДжорджу Огесту заплатили целую гинею, и все семейство на неделю притихло впочтительном изумлении. И все же ими владел такой злобный страх перед НеведомойНепристойностью, что скандалов было не миновать. А так как Джордж Огест, нежелая, чтобы с ним скандалили, наглухо запирался в своем уютном кабинете ипочти не выходил оттуда, даже когда дражайшая матушка властно стучалась вдверь и громко напоминала ему о его долге перед господом богом, роднойматерью и обществом, то скандалы неминуемо разыгрывались между дражайшейматушкой и Изабеллой. Однажды ночью, когда Джордж Огест уже спал, Изабелла тихонько подняласьи стащила у него из кошелька пять фунтов. Наутро она, как обычно, вышла сребенком на прогулку, добралась с ним до железной дороги и сбежала впатриархальный Кент к папе и маме Хартли. Это был, разумеется, не самыйдерзкий поступок в жизни Изабеллы -- впоследствии ей случалось сгорячавыкидывать еще и не такое,-- но, с ее точки зрения, быть может, самыйразумный. Это первая из ее отчаянных попыток принудить Джорджа Огеста кдействию. Это было ему напоминанием, что он взял на себя известнуюответственность, а ответственность -- это сама жизнь, и от нее нельзяуклоняться до бесконечности. Артиллерийским обстрелом Изабелла заставила еговылезти из блиндажа маменькиной тирании и в конце концов зенитным огнемсогнала с эмпиреев эстетства и "служения литературе". Но Изабелла не уронила ни себя, ни Джорджа Огеста в глазах семействаХартли. Она рассчитала -- и совершенно правильно,-- что он тотчас примчитсяза нею из страха перед тем, "что скажут люди". И она телеграммой известилапапу с мамой, что приедет на несколько дней повидаться с ними (они ужепривыкли к ее неожиданным выходкам и ничуть не удивились), а Джорджу Огестуоставила в спальне на туалетном столике записку, трагически закапаннуюсамыми настоящими (не поддельными) слезами. Она повезла родным кое-какиенедорогие подарки и так хорошо играла роль, что на первых порах даже мамаХартли лишь очень смутно подозревала неладное. Любящее и дружное семейство в Шеффилде было несколько испугано, когдаИзабелла не вернулась к завтраку; но всеми овладел настоящий ужас,-- адражайшей матушкой, разумеется, бешенство,-- когда Джордж Огест обнаружилзаписку Изабеллы и сообщил родителям ее содержание. Ее надо немедленно разыскать и вернуть,-- решительно объявила дражайшаяматушка, тотчас почуяв, что предстоит кровопролитие.-- Она опозорила себя,она опозорила своего мужа и опозорила семью. Я давно замечаю, что онарассеянна за молитвой. Хороший урок пойдет ей на пользу. Несчастье для всехнас, что Огест женился на женщине не нашего круга. Пусть теперь едет иизвлечет ее из этой мещанской семьи. Подумать только, что нашего милогокрошку окружают такие вульгарные, такие без-нрав-ственные люди! А вдруг она не захочет вернуться? -- спросил добрейший папаша, которогодражайшая матушка терзала столько лет, что он не мог не сочувствоватьИзабелле. Надо за-ста-вить ее вернуться,-- сказала дражайшая матушка.-- Огест! Тыобязан исполнить свои долг и утвердить свою власть как супруг и повелитель.Поезжай сегодня же. Но что скажут люди? -- пробормотал удрученный Джордж Огест. При этих роковых словах краска залила даже щеки дражайшей матушки,побледневшие за пятьдесят лет от затаенной злости и дурного нрава. Чтоскажут люди? Да, в самом деле, что-то скажут люди! Что скажет священник? Амиссис Стэндиш? А миссис Грегори? И мисс Стинт, у которой дядюшка --священник соседнего прихода? И кузина Джоан? От ее ястребиного взгляданичего не укроется, а нюх на скандалы и на все, что дурно пахнет, у неетакой, что даже изголодавшийся горный кондор -- и тот не мог бы с нейтягаться. Что все они скажут? Ну, ясно, они скажут, что молодая миссисУинтерборн сбежала с железнодорожным кондуктором Большой Западной. Скажут,что маленький Джордж оказался на четверть краснокожим (плодыпродолжительного пребывания капитана Хартли и его супруги в Вест-Индии), апотому молодую миссис Уинтерборн с младенцем спешно отправили в приют.Скажут, что семейство Уинтерборн страдает "ужасным недугом" и Изабеллабежала от них вместе с зараженным ребенком. Будут говорить также вещи, нестоль далекие от истины, а потому еще более неприятные. Скажут, чтодражайшая матушка совсем заела Изабеллу, вот та и не вытерпела и сбежала, и,может быть, даже не одна, а с каким-нибудь дружком. Скажут, что Джордж Огестне способен содержать семью и что Изабелле опостылел этот лодырь,помешавшийся на каких-то дурацких книжонках. Скажут... да чего только нескажут? А Уинтерборны -- разумеется, они одни во всем роде человеческом --были весьма чувствительны к тому, "что скажут люди". Итак, когда Джордж Огест удрученно вопросил: "А что скажут люди?", дажегрозное воинство тосканское (иными словами дражайшая матушка) на мгновеньеприуныло. Но вскоре вновь воспрянул несокрушимый дух, что прославилБританскую империю,-- и дражайшая матушка разработала план наступления истала отдавать приказания столь точные и ясные, что у нее следовало быпоучиться всем бригадным генералам, батальонным, ротным и взводнымкомандирам. Прислуге надо немедленно сказать, что миссис Уинтерборн-младшейпришлось неожиданно уехать к заболевшему отцу (это было сделано тотчас же,но, поскольку прислуга с восторгом подслушивала у дверей гостиной все время,пока длился военный совет, эта хитрость особого успеха не имела). Далее:дражайшая матушка нынче же навестит наиболее почтенных соседей и всюдусловно бы между прочим сообщит, что милочке Изабелле пришлось неожиданно...и так далее... и мимоходом прибавит, что "весьма важные дела" сегодняудерживают ее сына в Шеффилде, но завтра же он последует за супругой -- "онитакая нежная пара, знаете! Моя невестка с большим трудом уговорила нашегодорогого Джорджа не бросать важные дела ради того, чтобы сопровождать ее". Азавтра утром Джордж Огест отбудет в патриархальный Кент и доставит Изабеллудомой, подобно супругу кроткой Гризельды или какому-нибудь другому героюромана. Все это было исполнено в точности за одним только существеннымисключением. Когда Джордж Огест нежданным гостем явился в дом Хартли вразгар шумного и людного субботнего обеда (свинина, бобы, жареный картофель,яблочный соус и пудинг, но пива на сей раз ни капли), его встретила отнюдьне кроткая Гризельда. Да еще за его весьма нетерпеливую и разобиженнуюГризельду вступилось все ее разобиженное семейство, уже успевшее выудить унее, от природы не очень-то скрытной и замкнутой, долю правды о случившемся.Хартли были просто взбешены: оказывается, Джордж Огест никакой не богач!Подумать только, как ловко он их провел! Как завлекал Изабеллу, задаривая еешоколадом по шиллингу шесть пенсов фунт! И как высокомерно и осуждающе, свидом оскорбленной праведницы слушала дражайшая матушка невинные шуточкикапитана Хартли насчет их жизни в Индии, насчет некоего удальца (ха-ха!) ипарочки индусок (хи-хи!). А как невыносимо хвастал добрейший Папаша своимпортвейном шестьдесят четвертого года и поездками в Париж и на полеВатерлоо! И они, Хартли, вытерпели все эти унижения, а теперь оказывается,что Джордж Огест совсем даже не богат! Ужасно, просто ужасно! Итак, Джордж Огест эффектно появился на пиру, украшением которого былжирный поросенок; и хоть он не успел еще растерять все громы и молнии,которыми его вооружила дражайшая матушка, но сразу увидел, что выполнитьсвою миссию ему будет не так-то легко. Хартли-родители встретили его с натянутой и не слишком вежливойсдержанностью, и такое множество юных Хартли уставилось на него круглымилюбопытными глазами, что ему показалось, будто за его неравной борьбой спопавшемся ему (вернее, подложенным умышленно) жестким неаппетитным кускомсвинины укоризненным взором следит все несовершеннолетнее население земногошара. Надо ли говорить, что Изабелла и семейство Хартли наголову разбилиДжорджа Огеста, как разбил бы его наголову всякий, у кого нашлось бы на грошхрабрости и хоть капля характера. Он капитулировал. И условия сдачи были отнюдь не почетные. Он просил прощенья у Изабеллы. И у мамы Хартли. И у капитана Хартли. Мир был подписан на следующих условиях: Джордж Огест покоряется безоговорочно. Изабелла остаетсяпобедительницей. Ноги Изабеллы не будет отныне в доме дражайшей матушки и вообще она невернется в Шеффилд. Они снимут домик в патриархальном Кенте, неподалеку от Хартли. Джордж Огест съездит в Шеффилд и привезет оттуда в патриархальный Кентсвоих возлюбленных эстетов и всю мебель, какую ему удастся выпросить уродителей. Он продает свою "практику" в Шеффилде начнет "практиковать" впатриархальном Кенте. Джорджу Огесту делается уступка: ему разрешается некоторое время"служить литературе". Но если Литература окажется занятием невыгодным и себяне окупающим, то по прошествии какого-то времени, а какого именно -- этоопределят Изабелла и другие Высокие Договаривающиеся Стороны, ему придется"практиковать" более прилежно и извлекать из своей практики больше дохода. А если он прилежания не проявит и доходов не добьется, ему это так непройдет, и Изабелла взыщет с него по закону содержание на себя и на ребенка. Скреплено подписями и печатями и оглашено за квартой восточно-кентскогосветлого пива. Бедняга Джордж Огест! Вокруг него уже готовы были сомкнуться стенытемницы, хоть он этого и не подозревал. И досталось же ему от дражайшейматушки, когда он явился домой, поджав хвостик, один, без Изабеллы, исообщил, что они решили снять домик в патриархальном Кенте и... служитьлитературе! Услышав слово "литература", дражайшая матушка презрительнофыркнула: А прачке кто будет платить, хотела бы я знать? Джордж Огест, исполненный духа любви и всепрощения, пропустил этушпильку мимо ушей, и хорошо сделал, так как ответить все равно было нечего. На помощь пришел добрейший папаша. Он подарил Джорджу столько мебели,сколько посмел, и еще пятьдесят фунтов, которых у него не было. А Балберипозаботился о том, чтобы Джорджу Огесту заказали статью под названием"Друзья Лоренцо Великолепного" и другую -- "Мои странствия по Флоренции". Онже присоветовал Джорджу Огесту написать книгу -- либо "Историю упадка игибели Флорентийской республики", либо роман на необыкновенно новую иоригинальную тему -- о Савонароле. В придачу Балбери снабдил егорекомендательным письмом к одному из тех предприимчивых молодых издателей,которые снова и снова появляются в Лондоне с намерением покорить мирблагородными и возвышенными произведениями, а года через два-три неизменнокончают банкротством и судом и оставляют за собой скорбный след неоплаченныхсчетов, разочарованных авторов и загубленных репутаций. Итак, Изабелла сняла в патриархальном Кенте очень милый домик, и ДжорджОгест обосновался здесь в качестве писателя. (Видели бы вы, в каких "артистических" галстуках расхаживал ДжорджОгест, пока он был писателем! У вас бы дух захватило!) Но будем справедливы: Джордж Огест и впрямь трудился, служа литературе-- ровно три часа в день, как все великие писатели. Он сочинял статьи,сочинял рассказы, приступил к "Истории упадка и гибели Флорентийскойреспублики" и к роману о Савонароле, насыщенному такими ужасами, что кровьстыла в жилах; роман начинался так: "Однажды в ненастную декабрьскую ночь14... года на Пьяцца делла Синьория во Флоренции можно было увидеть двефигуры в черных плащах: они пересекали площадь, направляясь от Ор Сан Микелек резиденции Лоренцо Великолепного, известной ныне под названием ПалаццоСтроцци". Бедняга Джордж Огест! Уверяю вас, таких, как он, великое множество. Емупредстояло многому научиться. Ему предстояло узнать, что сколько-нибудьстоящая книга всегда возникает прямо из жизни и писать ее надо собственнойкровью. Ему предстояло узнать, что каждая эпоха кишит подражателями,которые, рабски копируя тех, кто писал кровью сердца и создал образец,подражанием неминуемо на краткий срок убивают подлинных художников и ихвлияние. А все-таки с год он был владельцем домика в патриархальном Кенте и --писателем. Сбылась его мечта -- хоть и дурацкая и выхолощенная мечта. Неженись он на Изабелле и не награди ее младенцем, он мог бы стать вполнесносным литературным поденщиком. Но горе тому, кто связал себя семьей!Позаботься о своих........, и уж твоя судьба о тебе позаботится. Что до Изабеллы, то она была счастлива -- в первый и, может быть,последний раз в своей жизни. Она обожала свой домик в патриархальном Кенте.Что за важность, если Джордж Огест и убивает зря время на свою Литературу? Унего еще оставалось около ста семидесяти фунтов, да несколько гиней в месяцон зарабатывал статьями и рассказами. А для нее это была такая радость,такой восторг -- быть хозяйкой в своем доме! Она сама обставила его --наполовину громоздкой старомодной мебелью красного дерева, которую ДжорджОгест привез из Шеффилда, наполовину ужасной крикливой дрянью по своемувкусу и шаткими бамбуковыми столиками и этажерками. Джордж Огест уговаривалее создать "артистический стиль", и получился хаос из огромных тяжеловесныхшкафов и комодов красного дерева сплошь в вычурной резьбе и завитушках -- илегкомысленного бамбукового вздора, пальм, цветастых ситцев и фотографии врамочках: дикая смесь, которая в полминуты привела бы покойного мистераОскара Уайльда в полнейшее уныние. Зато Изабелла была счастлива. У нее былдом, был Джордж Огест, с которого она не спускала глаз и которого держалапод башмаком, был сынишка -- она обожала его со всей силой эгоизма чистойженщины, а самое главное -- тут не было дражайшей матушки, которая быизводила ее, и язвила, и придиралась бы к ней с утра до ночи на каждом шагу.Милочка Изабелла, как счастлива была она в своем скро-омном, ую-утномдомике! Поставьте-ка себя на ее место. Что, если бы вы оказались одним избесчисленных чад огромного семейства и должны были страдать от всех ужасныхнеудобств, не имея своего угла?.. Что, если бы это вам пришлось такбезрадостно зачать и так мучительно родить на свет ребенка, и потом вамикомандовала бы, и помыкала, и изводила, и поедом ела бы вас дражайшаяматушка,-- разве не были бы вы рады и счастливы после всего этогообзавестись своим домком, пусть самым скромным, пусть кое-как построенным напеске "служения литературе" и артистических галстуков? Еще как были бы рады!И вот Изабелла с грехом пополам присматривает за ребенком, и стряпаетчудовищные несъедобные обеды, и ее всячески надувают лавочники, и счета всерастут и растут, приводя ее в ужас, и маленький Джордж по ее недосмотру едване умирает от крупа, и она предоставляет Джорджу Огесту увиваться за Музой,прерывая его всего только раз пять-шесть за утро, не больше... и онасчастлива. Но все мы, кто суетится и хлопочет на этом планете, вращающейся вокругСолнца, склонны забывать (среди многого другого) о двух немаловажныхобстоятельствах. Мы, обитатели Земли, существуем лишь потому, что день заднем поглощаем материальные продукты своей планеты; мы -- члены кое-каксбитого коллектива, распределяющего эти важнейшие, необходимые для нашейжизни продукты согласно причудливым правилам, которые с великими мукамиродились из хаоса, царящего в наших примитивных мозгах. Джордж Огест, вовсяком случае, забыл об этих обстоятельствах -- если вообще когда-либо имело них представление. Мужчина, женщина и их отпрыск не могут вечно жить наодни и те же сто семьдесят фунтов плюс еще несколько гиней в месяц. Это былоневозможно даже в девяностых годах прошлого века и даже при строжайшейэкономии. А Изабелла совсем не умела экономить. Да и Джордж Огест тоже неумел. Он был скуп, но при этом любил, чтобы ему жилось недурно, а понятия онедурном житье у него были довольно широкие. Раздираемый противоречивымичувствами (ибо он весьма уважал достопочтенного лорда Теннисона, какизвестно, всякому другому вину предпочитавшего портвейн, но в то же времяпреклонялся и перед мистером Алджерноном Чарлзом Суинберном, которыйотличался не столь прославленным, но откровенным пристрастием к коньяку),Джордж Огест под конец стал оригинальным и вернулся к своему излюбленномукларету. Но кларет даже и в девяностых годах был дороговат, и три дюжиныбутылок в месяц пробивали изрядную брешь в доходе, колеблющемся от четырехдо шести гиней. К тому же Изабелла была неопытна. А в хозяйстве неопытностьбьет по карману! Итак, пришло время, когда от ста семидесяти фунтов почтиничего не осталось, и дополнительных гиней с каждым месяцем становилось небольше, а меньше. Потом маленький Джордж подхватил какую-то детскую болезнь;Изабелла совсем потеряла голову и потребовала врача; врач, как и любойанглийский обыватель, полагал, что всякий литератор -- наивный дурачок сденьгами, с которого можно без зазрения совести драть семь шкур, а потому оннавещал больного гораздо чаще, чем следовало, и прислал такой счет, какогоне осмелился бы прислать ни одному биржевику или миллионеру. Потом ДжорджОгест заболел гриппом и вообразил, что умирает. А потом у Изабеллы началоськровотечение, и ее тоже необходимо было лечить. И на счету в банке вместоостатка в несколько гиней образовалась задолженность во много фунтов; илюбезный управляющий очень быстро стал на удивленье нелюбезен, когда в ответна его вежливые намеки по поводу такого перерасхода не посыпалась маннанебесная во образе новых приходных чеков. Изабелла поняла -- и, наверно, это давным-давно понял бы всякий, кромеДжорджа Огеста,-- что ax-любовь и "служение литературе" в загородном домикепотерпели полный крах. Итак, добрейший папаша снова раскошелился -- на фунт в неделю, и папаХартли добавил внушительную лепту -- еженедельных пять шиллингов. Но этоозначало нищету, а Изабелла твердо решила, что, раз уж она вышла за ДжорджаОгеста ради его "богатства", он будет богат -- или ляжет костьми в погоне заэтим самым богатством. И она пустила в ход весь арсенал истинно женскогооружия, а в придачу кое-какие запрещенные приемы и удары исподтишка,способные в нравственном смысле отбить противнику почки,-- все, чемувыучилась у дражайшей матушки. Джордж Огест пытался не опускаться до этойпрезренной материальной прозы, но, как я уже говорил, Изабелла подбила егозенитным огнем и заставила приземлиться. Когда в лавках им пересталиотпускать в кредит даже мясо и хлеб, Джордж Огест сдался и согласилсявозобновить свою адвокатскую "практику". Он хотел вернуться в Шеффилд, гдеему и теперь жилось бы недурно под башмаком у дражайшей матушки. Но Изабеллаосталась непреклонна -- и правильно сделала. В Шеффилд она не вернется.Джордж Огест женился на ней обманом, прикинувшись богатым. А он совсем небогат. Он попросту нищий. Но раз уж ты берешь на себя обязательствопрокормить женщину, да еще делаешь ей ребенка, забудь и думать о недурномжитье под крылышком дражайшей матушки. Твое дело -- поскорее разбогатеть илиуж, во всяком случае, зарабатывать столько, чтобы жена и ребенок жили вдостатке. Несокрушимая логика, и возразить нечего, никакие софизмы непомогут. Итак, они (тоже по совету Балбери) перебрались в дрянной приморскийгородишко, как раз начавший "бурно развиваться", и Джордж Огест сновавывесил медную табличку. Все напрасно, клиенты не появлялись. Надвигаласькатастрофа -- но тут как раз помер добрейший папаша. Он не оставил своимдетям состояния, но оставил каждому по двести пятьдесят фунтов -- и, как нистранно, эти деньги у него и вправду нашлись. Дражайшая матушка осталась в"довольно стесненных обстоятельствах" -- но, во всяком случае, она былаобеспечена настолько, что могла до конца дней своих ни с кем ни капельки нецеремониться. Эти двести пятьдесят фунтов, да еще дело Оскара Уайльда как раз испасли положение. На двести пятьдесят фунтов они могли жить целый год. А суднад Уайльдом так перепугал Джорджа Огеста, что он и думать забыл обэстетизме и о литературе. Как! За то, что люди любят зеленый цвет, ихотправляют на виселицу? Тогда Джордж Огест будет ходить весь в красном. После приговора Джордж Огест, как почти вся Англия, решил, чтоискусство и литература -- занятие если и не для жеманных модников, то длябезмозглых молокососов. Нет, он не сжег свои книги и галстуки, но сзамечательным проворством убрал их подальше, чтоб никому не попадались наглаза. Глас Английского Народа прозвучал ясно и недвусмысленно -- и ДжорджОгест не остался глух к предупреждению. Да и как ему было остаться глухим,если Изабелла твердила ему это в одно ухо, а дражайшая матушка -- нежданная,но с радостью принятая союзница,-- то же самое, но уже письменно, твердила вдругое ухо? Нация мореплавателей и спортсменов, вполне естественно, достигласовершенства в двух родственных видах искусства: в умении бежать с тонущегокорабля и бить лежачего. Спустя три месяца после приговора по делу Уайльдавы просто не поверили бы, что Джордж Огест когда-то мечтал о служениилитературе. Он одевался как примерный филистер -- право же, он носил ужтакие высоченные крахмальные воротнички и уж до того неказистые, дажеуродливые антиэстетские галстуки, что они казались отмеченными печатью Иуды.По настоянию Изабеллы он заделался масоном, Чудаком, Лосем, Сердцем Дуба,Бизоном, Друидом и членом бог весть каких еще загадочных обществ. ЗабросилФлоренцию, забыл даже непогрешимого Савонаролу и на каждом шагу молилгоспода бога наставить его па путь истинный. Каждое воскресенье они сИзабеллой дважды посещали службу в "лучшей" местной церкви. Сначала медленно, потом все быстрее стала расти адвокатская практикаДжорджа Огеста; и им овладела страсть к накоплению. Теперь они уже неютились в одной комнате позади конторы, а сняли небольшой, но оченьприличный дом в жилом квартале города. Два года спустя они сняли дачу вМартинс Пойнте -- местности, куда выезжало на лето лучшее общество. А ещечерез два года приобрели большой загородный дом в Пэмбере и еще дом,поменьше, за чертою "удивительного старинного городка" Хэмборо. Джордж Огестпринялся покупать и строить дома. Изабелла, чье личное имущество в ту пору,когда она вышла замуж равнялось нулю, теперь жаловалась, что ей дается "набулавки" всего только "каких-то тысяча двести фунтов" в год. Короче говоря,они процветали, и еще как процветали -- пока... У них родился еще один ребенок, и еще один, и еще, и еще. Мужчина иженщина, которым больше нечего делать, всегда могут производить на светдетей,-- и если они состоят в законном браке и имеют возможность прокормитьсвое потомство, кажется, нет пределов их способности к п







Дата добавления: 2015-08-30; просмотров: 341. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Шрифт зодчего Шрифт зодчего состоит из прописных (заглавных), строчных букв и цифр...

Картограммы и картодиаграммы Картограммы и картодиаграммы применяются для изображения географической характеристики изучаемых явлений...

Практические расчеты на срез и смятие При изучении темы обратите внимание на основные расчетные предпосылки и условности расчета...

Функция спроса населения на данный товар Функция спроса населения на данный товар: Qd=7-Р. Функция предложения: Qs= -5+2Р,где...

Влияние первой русской революции 1905-1907 гг. на Казахстан. Революция в России (1905-1907 гг.), дала первый толчок политическому пробуждению трудящихся Казахстана, развитию национально-освободительного рабочего движения против гнета. В Казахстане, находившемся далеко от политических центров Российской империи...

Виды сухожильных швов После выделения культи сухожилия и эвакуации гематомы приступают к восстановлению целостности сухожилия...

КОНСТРУКЦИЯ КОЛЕСНОЙ ПАРЫ ВАГОНА Тип колёсной пары определяется типом оси и диаметром колес. Согласно ГОСТ 4835-2006* устанавливаются типы колесных пар для грузовых вагонов с осями РУ1Ш и РВ2Ш и колесами диаметром по кругу катания 957 мм. Номинальный диаметр колеса – 950 мм...

Принципы резекции желудка по типу Бильрот 1, Бильрот 2; операция Гофмейстера-Финстерера. Гастрэктомия Резекция желудка – удаление части желудка: а) дистальная – удаляют 2/3 желудка б) проксимальная – удаляют 95% желудка. Показания...

Ваготомия. Дренирующие операции Ваготомия – денервация зон желудка, секретирующих соляную кислоту, путем пересечения блуждающих нервов или их ветвей...

Билиодигестивные анастомозы Показания для наложения билиодигестивных анастомозов: 1. нарушения проходимости терминального отдела холедоха при доброкачественной патологии (стенозы и стриктуры холедоха) 2. опухоли большого дуоденального сосочка...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.011 сек.) русская версия | украинская версия