Этот ничем не примечательный вечер и ничем не примечательный разговор сЭлизабет круто повернули жизнь Джорджа. Вечер этот, разоблачивший внутреннююсущность его знакомцев и царящую в их компании скуку, укрепил нарастающееотвращение Джорджа ко всем этим высокоумным бандитам, Своекорыстие, правда,присуще всему свету, но все же оно кажется особенно отталкивающим в тех,кто, казалось бы, не должен до него опускаться.. конечно, почему бы хорошемухудожнику или писателю и не преуспеть -- но как подумаешь, сколько интригтребуется в наши дни для успеха, поневоле отдашь предпочтение тому, кто несилой пробивает себе дорогу. Тщеславие не становится менее отвратительным оттого, что для него есть какие-то основания, хотя непостижимо, чем тутгордиться, если печатаешь книги или выставляешь картины,-- ведь в однойтолько Англии ежегодно выходит в свет две тысячи романов, а в Париже каждыйгод выставляют десятки тысяч полотен. Сплетни и пересуды остаются сплетнямии пересудами, даже если они и не лишены остроумия и жертвы их занимают болееили менее видное место в том крохотном мирке, что получает -- иливысокомерно отказывается получать -- газетные вырезки. Джордж полагал, чтоне так уж важно, которая талантливая леди сожительствует с тем или инымзнаменитым джентльменом. Его это так мало интересовало, что он тотчасзабывал большую часть услышанных сплетен, а то немногое, что помнил, нетрудился кому-либо повторять. Когда вам расскажут, захлебываясь отудовольствия и поблескивая маслеными глазками, что некий ваш добрый знакомыйудрал с любовницей художника Снукса, а знаменитый импресарио Пококотпраздновал рождение своего двадцать пятого незаконного ребенка, и выответите: "А какое это имеет значение?" -- люди почему-то очень обижаются:еще бы это не имело значения! А на что им самозабвенное копанье в личнойжизни великих людей? Она так же убога, как и жизнь первого встречного. Во всяком случае, человек искусства -- далеко не столь важная персона,как он сам воображает. Напрасно Бодлер уверял, будто человек может три дняпрожить без пищи, но ни дня -- без поэзии, это все вздор, пустая похвальба.Быть может, это справедливо для самого Бодлера, но уж никак не для всегочеловечества. В любой стране не так уж много найдется людей, интересующихсяискусством, да и те по большей части ищут просто развлечения. Если бы всеххудожников и писателей какого-нибудь государства внезапно унесла чумаегипетская или обратил в прах ниспосланный свыше ангел мщения, большинствограждан даже не заметило бы потери,-- разве что газеты подняли бы шумиху поэтому поводу. А вот попробуй булочники забастовать недельки на две... Будь ямиллионером, я, развлечения ради, платил бы всем гордым жрецам искусствапятьсот фунтов в год с условием, чтобы они замолчали. Авторское право на этуидею готов уступить всем желающим. Наш юный друг был, разумеется, полон прекраснейших иллюзий, он верил,что искусство превыше всего и художник вознесен над прочими смертными наголовокружительную высоту. Но были у него и два здравых соображения. Первое-- что художник, как и всякий человек, должен делать свое дело возможнолучше и не поднимать при этом лишнего шуму; второе -- что разбираться вискусстве и самому работать в какой-либо его области значит прежде всегосовершенствовать свой ум, остроту восприятия, богатеть опытом, делать своюжизнь все ярче и полнее. Сплетнями, нелепым чванством и стремлением во чтобы то ни стало сделать карьеру ничего этого не достигнешь. Поэтому он былсовершенно прав, когда испытывал некоторое презрение к гостям мистера Шобба.Жизнь Руссо-Таможенника бесконечно достойнее уважения, чем существованиекакого-нибудь модного портретиста, который рыщет в светском обществе,навязываясь высокопоставленным заказчикам. В автобусе, который вез их от Холлэнд-парка к Тотнем Корт Роуд,Элизабет и Джордж продолжали рассуждать. Как и полагается неугомонноймолодости, они были преисполнены здравого смысла. Совершенно ясно, сказалДжордж, что они далеко превзошли своих отцов и дедов, они твердо знают, какизбежать прискорбных ошибок и нелепых промахов предыдущих поколений, и ужконечно их жизнь будет полна радости и глубокого смысла. Боюсь, что всякого,кто в двадцать лет не был во власти этих приятных заблуждений, поклассификации Джорджа следует отнести к разряду жалких кретинов. Молодостьнесравненно ценнее, чем опыт, и уж конечно молодежь умнее искушенных ивидавших виды стариков. Что может быть поразительней и трогательней добротыи снисхождения, с какими молодость смотрит на тупоумие старших. Ибо,-- наэтот счет можете не сомневаться,-- даже величайшие умы с каждым годомтускнеют, и человек прекраснейшей души к сорока годам становится мерзок.Подумайте, сколько огня, блеска, вдохновения было в гениальном молодомгенерале Бонапарте и каким выродившимся тупицей был император, с позоромотступавший от Москвы. Народ, полагающийся на мнимую мудростьшестидесятилетних старцев, безнадежно выродился. Аттиле было всего тридцатьлет, когда он одержал победу над дряхлым Римом,-- по крайней мере, емуследовало быть не старше. Элизабет и Джордж были очень молоды, а значит -- в высшей степени умны.Наверно, самой полной, самой напряженной жизнью всякий мужчина и всякаяженщина живут в начальную пору своей первой настоящей любви, особенно еслилюбовь эту не уродуют бредовые общественные и религиозные предрассудки,унаследованные от трусливых и завистливых стариков, и она не отравленабраком. Они вышли из душной, прокуренной комнаты на широкую улицу, ведущую кстанции метрополитена на Нотинг-Хилл. Дул теплый, влажный юго-западный ветер-- благодатный вестник Весны. Едкой, пронизывающей зимней сырости как небывало, и обоим чудился в воздухе слабый солоноватый привкус южных морей изапах свежевспаханного поля. Завтра будет дождь,-- сказал Джордж, невольно поднимая глаза, хотя нинеба, ни облаков не разглядеть было за ярким светом уличных фонарей.--Наконец-то весна! Скоро уже крокусы отцветут. Непременно пойду погляжу нацветы в Хэмптон-Корте. Пойдемте? Я бы с радостью, но ведь там, наверно, полно гуляющих? Смотря в какое время. Рано утром я бродил в парке со всем один, прямокак Карл Первый в те времена, когда Королевский сад действительнопринадлежал только королю. Вообще я бы не прочь пожить в летнем домикекороля Вильгельма. Я больше люблю те края, где все проще и суровее -- Хемпшир люблю, Экзмурские холмы -- большие, круглые, нелюдимые. И люблюморе у Корнуэла, там такие огромные прозрачные валы разбиваются о скалы. Корнуэла я не знаю, а меловые холмы, что за Сторингтоном, люблю идважды обошел Экзмур. Но сейчас меня что-то бесит вся эта сельская тишина,так называемая "природа". Боготворить природу -- все равно что боготворитьсамого себя, как Нарцисс -- глядеться в зеркало природы и любоваться собою.Эти поклонники природы чудовищные эгоисты! Все просторы и красоты, видители, должны принадлежать им одним, и они возмущаются и ахают, что батракам сфермы тоже понадобились вполне современные бакалейные лавки и ватерклозеты.Им угодно, чтобы деревня вечно пребывала в невежестве, они любуютсяживописными развалинами и воображают, что упадок -- это и есть красота! Ну, этих любителей опрощения я тоже терпеть не могу. Мы в детствепроводили каникулы на побережье, и там неподалеку была такая колония... А у вас есть братья и сестры? Сестра и два брата. А у вас разве нет? Вообще-то есть, но я о них никогда не думаю. Родственники ужасныйнарод. Они не вносят в вашу жизнь ничего хорошего и считают, что это дает имправо вечно вмешиваться в ваши дела. И еще нахально требуют, чтобы вы ихлюбили,-- кровь, видите ли, не вода. Может, она и не вода, но барахтаться вкрови для меня вовсе не удовольствие. Ненавижу пословицы, а вы? Всякоетиранство и всякую бессмыслицу и вздор можно подкрепить какой-нибудьпословицей -- опереться на коллективную глупость веков, вы это замечали? Да,но я вас перебил, простите, ради бога. Я все болтаю, болтаю, а вам не даюсловечка вставить. Нет, нет, мне очень интересно. Вы говорите такие занятные вещи. Не занятные, а только разумные. Но вы не давайте мне болтать безумолку. Понимаете, почти все люди действуют на меня угнетающе, и я невысказываю своих мыслей вслух. Так что обычно я просто молчу, но уж когдамне попадется сочувственно настроенная жертва... впрочем, вы уже на горькомопыте убедились, что я могу заговорить человека насмерть. Вот, опять менязаносит! Так что же вы хотели сказать про этих опрощенцев? Опрощенцы?.. Ах да... там была такая компания, они бежали от ужасоввека машин... ну, знаете, обычная публика, артистические натуры, поклонникиРескина и Уильяма Морриса... Ручные ткацкие станки, вегетарианство, длинные платья с вышивкой ибрюки из шерсти домашней выделки с Гебридских островов? Видал я таких. Всеони начитались "Вестей ниоткуда". Вот уж проповедь, которая не ведет никуда! Да, правда. Предполагалось, что они будут жить очень просто, часть днязаниматься физическим трудом, а остальное время -- искусством, разнымиремеслами и литературой. И они должны были показать всему свету, что такоеидеальная община. Они собирали крестьянских девушек и заставляли их водитьхороводы вокруг Майского дерева. А парни стояли в сторонке и насмехались. И чем все это кончилось? Да что ж, те, у кого не было средств, стали очень нуждаться и все времязанимали деньги у двух или трех состоятельных членов общины. Произведенияискусств и ремесел не находили покупателей, земля почти ничего не давала.Потом как-то так вышло, что община разбилась на группы, пошли вражда,скандалы, сплетни, каждая клика уверяла, что другие своим эгоизмом губят вседело. Потом жена одного богатого члена общины сбежала с другим опрощенцем, иостальные богатые страшно возмутились и тоже уехали, и община распалась. Всядеревня радовалась, когда эти опрощенцы уехали. Фермеров и местнуюаристократию бесило, что они вели с батраками разговоры о социализме иидеальном государстве. А жен батраков бесило, что опрощенки старалисьукрасить их жизнь и навязывали им "художественную" обстановку для ихдомишек... Стоя у входа в метрополитен, они так увлеклись разговором, чтопропустили уже два автобуса. Подошел третий. Джордж схватил Элизабет заруку. Скорей, вот наш автобус. Идемте наверх. Империал был пуст, лишь на задней скамейке ворковала какая-то парочка.Джордж и Элизабет с гордым видом прошли вперед. Очень скучно смотреть на чужие романы,-- изрек Джордж. Да, очень. Это выглядит так примитивно и унизительно. А почему унизительно? Ну, потому что... Попрошу взять билеты! Автобус неуклюже подпрыгнул и рванулся вперед, но кондуктор ловкоудержал равновесие, прислонясь к передней стенке. Джордж рылся в кармане впоисках мелочи. Я сама за себя заплачу.-- И Элизабет протянула шестипенсовик. Нет, нет! Знаете что, я вас довезу до Тотнем Корт Роуд, а оттуда доХэмпстеда заплатите вы. Ну, хорошо. Расчеты с кондуктором нарушили ритм беседы. Теперь они молчали. Автобусшумно катил по неровной, блестящей, черной от гудрона мостовой; справатянулась таинственная тьма Кенсингтонского парка, слева -- не менеетаинственные Бейзуотерские меблированные комнаты. Там, куда падал светуличных фонарей, трава за садовой оградой казалась неестественно яркой,словно кто-то плеснул из ведра ядовито-зеленой краски. Медлительно изагадочно раскачивались на ветру вековые деревья, точно дикари в первобытнойпляске. Впереди на низко бегущих облаках дрожали багровые отблески огнейОксфорд-стрит, предвещая недоброе. Серое чудище -- Скука-воскресного-Лондона-- исчезло. Джордж снял шляпу, ветер ерошил ему волосы. И он и Элизабетразрумянились от влажной свежести ветра. Автобус замедлил ход, приближаясь кЛанкастер-Гейт. Вы в самом деле не любите прерафаэлитов? -- спросила Элизабет. Прежде любил. Года три назад я прямо с ума сходил от Росетти,Берн-Джонса и Морриса. А теперь не выношу их всех. Броунинга и Суинберна яеще могу читать: Броунинг чувствует жизнь, а Суинберн захватывает своимораторским пылом. Но я провел три месяца в Париже и помешался на новойживописи. Вы знаете Аполлинера? Нет, а кто это? Польский еврей, автор неплохих стихов, и потом он очень забавно рисуетсловами, он называет эти картинки -- калиграммы. Живет он тем, что пишет ииздает разные непристойные книжки, и он ярый защитник новых художников --знаете, Пикассо, Брак, Леже, Пикабиа. Это кубисты? Да. Знаю только понаслышке. Мне не приходилось видеть их картины. Я думала,они просто дикари и шарлатаны. Подождите лет десять, тогда увидим, посмеете ли вы назвать Пикассошарлатаном! Но разве вы не бывали в Париже? Была в прошлом году, в сентябре. Как странно, значит, мы были там в одно время! Жалко, что мы тогда невстретились. А мне было так скучно! Я ездила с папой и мамой, и все вокруг только отом и говорили, что скоро будет война с Германией. Один папин знакомыйслужит в Адмиралтействе, и он сказал папе по секрету, что этого не миновать. Экая чепуха! -- взорвался Джордж.-- Чепуха и бред! Вы не читали"Великое заблуждение" Нормана Энджела? Он очень убедительно доказывает, чтовойна наносит победителю почти такой же ущерб, как и побежденному. И онговорит, что в наше время система международной торговли и финансов крайнесложна и разветвлена, и поэтому война просто не сможет длиться большенескольких недель, она прекратится сама собой, потому что все государствабудут разорены. Если хотите, я дам вам эту книгу, почитайте. Я в этих вещах ничего не понимаю, но папин приятель говорил, чтоправительство очень озабочено создавшимся положением. Ни за что не поверю. Какой вздор! Чтобы в двадцатом веке народы Европыстали воевать друг с другом? Немыслимо! Мы для этого слишком цивилизованны.Со времен франко-прусской войны прошло больше сорока лет... Да, но ведь была еще русско-японская война, и войны на Балканах... Да, но это совсем другое дело. Ни за что не поверю, чтобы какое-нибудьбольшое европейское государство начало войну против другого. Конечно, всюдуесть свои шовинисты, юнкеры и джингоисты, но кто же на них обращаетвнимание? Люди не хотят войны. Ну, не знаю, просто я слышала, как адмирал Партннгтон говорил папе, чтонаш флот могуч и силен, как никогда. И он говорил, что у немцев огромная иочень сильная армия, и французы так напуганы, что продлили срок воинскойповинности до трех лет. И он сказал -- вот откроют опять Кильский канал,тогда берегитесь. Фу ты, бог ты мой, да неужели вы верите всему, что говорит какой-тонудный адмирал? Они на это мастера -- пугать людей войной, иначе как же имвыкачивать из страны деньги и строить свои нелепые дредноуты. Минувшим летомя познакомился с одним офицером береговой охраны; он изрядно выпил ипризнался, что у него есть при себе запечатанный приказ на случай войны. А яему сказал, что, по-моему, ему не придется взломать эту печать до Страшногосуда. А он что ответил? Покачал головой и спросил еще виски. Ну, это их дело. Нас это не касается. Да, к счастью, это нас не касается и не может коснуться. Теперь они катили по Оксфорд-стрит мимо наглухо закрытых ставнямивитрин магазинов. На тротуарах было еще немало прохожих, но экипажи почтиуже исчезли и опустевшие мостовые были особенно гулки. Когда автобус огибалмагазин Селфриджа, изогнутая линия огней посреди улицы показалась Джорджу иЭлизабет развернувшимся сверкающим ожерельем из ярких бусин. Выехали наОксфорд-Серкус, и впереди открылась нескончаемая старая Риджент-стрит -- дваряда светло-коричневых домов эпохи Регентства, среди которых резко выделялсянедавно выстроенный у площади Куодрент отель Пикадилли. Как это на нас похоже,-- сказал Джордж.-- Мы пытаемся строить город поединому плану -- и как ни скучен Джон Нэш, в его замысле есть, по крайнеймере, простота и достоинство,-- а потом берем и уродуем Куодрент вот такимбезобразным мнимосовременным отелем. А мне казалось, вы -- за все новое в искусстве. Да, но зачем же портить искусство прошлого, если этого можно избежать.И потом, я вовсе не считаю новой архитектурой такую вот подделку под дворцыРенессанса. Живой новой архитектурой может похвастать только один народ --американцы, да и то они сами этого не понимают. Но их небоскребы ужасны! Согласен, зато они оригинальны. Недавно я видел фотографии Нью-Йорка состороны гавани -- по-моему, это красивейший город в мире, что-то вродеогромной фантастической Венеции. Я бы хотел съездить в Нью-Йорк, а вы? Нет, я бы хотела поехать в Париж и жить в настоящем студенческомквартале, и еще мне хочется в Италию и в Испанию. Автобус остановился в конце Тотнем Корт Роуд. Они вышли, пересеклиулицу и стали ждать хэмпстедского автобуса. Послушайте,-- сказала Элизабет,-- зачем вам ехать в такую даль? Япривыкла обходиться без провожатых. Ничего со мной не случится. Ну, конечно, что может случиться. Просто мне ужасно хочется васпроводить. Я надеюсь, мы будем часто видеться, а мы еще не уговорились, гдеи когда встретимся. Но ведь обратного автобуса не будет. Пойду пешком. Я люблю пройтись. Отличное противоядие от духоты и всехглупостей, которых я наслушался у Шобба. А вот и автобус. Идемте. Они поднялись наверх и опять уселись на передней скамье. Расплачиваясьс кондуктором, Элизабет сняла с правой руки перчатку, а когда он отошел,Джордж ласково и несмело накрыл ее руку своей. Она не отняла руки.Соединенные этим пьянящим и опасным прикосновением, они на время умолкли.Крепкая холодная мужская рука нежно сжимала тонкие, еще теплые от перчаткипальцы Элизабет. В обоих поднимался восторг тайного, пробуждаемого Кипридойжелания, но им просто казалось, что в них растут жизненные силы. Первый шагпо дороге наслаждений -- как он отраден! Но куда она ведет? К неугасимымкострам вечного рабства или к выжженным мертвым пустыням равнодушия? НиДжордж, ни Элизабет не думали о будущем. Да и стоит ли задумываться? Умолодости, по крайней мере, хватает ума жить мгновеньем. Неуклюжий автобус тяжело катил по северным кварталам Лондона, авпереди, запряженная голубками, неслась серебряная колесница божественнойдочери города Пафоса. Сладостна улыбка Киприды, но и насмешлива и пугающезагадочна, подобно неизменной улыбке Аполлона Вейанского. Как всякий тонко чувствующий человек с живым воображением, Джорджотнюдь не был, что называется, предприимчив в делах любви. В нем слишкомсильна была мужская скромность, врожденное целомудрие, несравненно болеевластное и подлинное, чем та скромность, к какой с детства приучаютженщину,-- это кокетливое бегство нимфы, бросающей преследователю румяноеяблоко, чтобы он не отказался от погони. Странно, но, быть может,естественно, что наибольшим успехом у женщин пользуются как раз те мужчины,которые сильней всего их презирают. Должно быть, женщины втайне оченьсклонны к мазохизму во всех его видах -- от примитивной способности судовольствием сносить побои и до утонченного наслажденья муками ревности.Как ужасна, если вдуматься, страсть женщин к военным! Рождать детей от того,кто убивал,-- брр! В мире пролито слишком много крови, от нее тошнит. Дайтемне цибета... И снова у них начался разговор -- оживленный, взволнованный, болеезадушевный, чем прежде. Еще не доехав до величавых зданий Кемден Тауна, ониначали называть друг друга просто по имени. К тому времени, как автобуспроезжал Морнингтон Креснт, они признались вслух, что ужасно нравятся другдругу и обоим хочется встречаться почаще. Взволнованный разговор их былбессвязен, они то и дело перескакивали с одного на другое, стараясьвысказать хоть малую долю всего, что рвалось наружу, и щедро растрачиваядушевный пыл. Они смеялись беззаботно-счастливым смехом. Джордж тихоньковзял Элизабет под руку и сжал ее пальцы, на сей раз с откровенной пылкостьювлюбленного. Казалось, оба вдруг чудесным образом расцвели -- и над головамиу них качаются и сверкают всеми красками целые гроздья цветов. Самый воздухвокруг них был по-особенному напоен жизнью -- чистый кислород желания, такойлегкий и такой плотный, что сквозь него не могло пробиться серое чудище --Скука-воскресного-Лондона. Правда, странно,-- воскликнул Джордж с глуповатым самодовольствомвлюбленного.-- Мы только сегодня познакомились, а у меня такое чувство,будто я знаю вас всю жизнь! У меня тоже. Он молча, благодарно стиснул ее пальцы, внезапно охваченный смущением,даже робостью; не скоро он осмелился вновь заговорить. Давайте будем встречаться почаще. Походим по картинным галереям, вКуинс Холл пойдем, в Хэмптон, в Окшот. Я вам буду доставать билеты навыставки новой живописи. Слыхали вы о Содружестве художников? Да, я в нем состою. Вы? Как же вы мне раньше не сказали, что и вы художница! Ну, я очень плохая художница... и потом, вы меня не спрашивали. Не в бровь, а в глаз! Вот что получается, когда бываешь слишком занятсобой! Простите меня. Непременно приходите ко мне как-нибудь в студию, я напою вас чаем ипокажу мои... мои, с позволения сказать, картины. Но только не будьтеслишком строгим критиком. Когда вы можете прийти? Когда вам угодно. Хоть завтра, Элизабет расхохоталась. Ох, какой вы скорый! Удобно вам в пятницу? Так долго? До пятницы еще сто лет ждать! Ну, тогда в четверг. Ладно, а в котором часу? Часа в четыре. Элизабет, вероятно, не знала Стендалевой остроумной теориикристаллизации, но бессознательно действовала в полном согласии с нею. Тридня и четыре ночи -- самый правильный срок. Назначить свиданье на завтрабыло бы слишком рано: кристаллы еще не успеют сложиться. А через неделю --это уже слишком долго, они, пожалуй, начнут распадаться. До чего хитроумныженщины! Надо признать, что без этого им и в самом деле не обойтись. Джордж проводил Элизабет до пансиона, где она жила, и записал адрес еестудии. Она повернула ключ в замке и протянула руку. Значит, до четверга. Спокойной ночи! Спокойной ночи! С минуту Джордж не выпускал ее руки, потом застенчиво, неловко поднес кгубам и поцеловал. И теперь уже испугалась Элизабет -- поспешно отвориладверь и скрылась, в последний раз бросив ему: "До свиданья, спокойной ночи!" Джордж в нерешительности постоял на крыльце. Им овладело отчаяние:кажется, он ее оскорбил! А за дверью Элизабет в волнении повторяла про себя: "Он поцеловал мнеруку, поцеловал мне руку! Он влюблен в меня, влюблен!" Внезапный испуг и бегство были искуснейшим маневром любовной стратегии:они оставили Джорджа во власти сомнений, надежда и страх перемешались в егодуше, а это очень помогает процессу кристаллизации. Джордж возвращался на Грик-стрит пешком, и в нем бушевали самыепротиворечивые мысли и чувства. Он выбрал дорогу через Фиц-Джон авеню иСент-Джонский парк. Все те же одолевающие всякого влюбленного вопросы --обиделась она или не обиделась? Полюбит или не полюбит? -- вились икружились в его мозгу, и мысль, отвлекшись на миг, опять и опятьвозвращалась к главному. До чего смешно самомнение Апджона, и этот вечер уШобба, никогда больше не стану ходить на их дурацкие сборища, Бобб простозлющий нахал, как изящна у нее линия от уха к подбородку и шее, хорошо бынаписать ее портрет, в этой завтрашней статье надо бы как можно яснеерастолковать, чего же добивается новая живопись. Неужели ее и в самом делеоскорбило, что я поцеловал ей руку, надо подумать о статье, начну-ка я собъяснения того, что нельзя выразить средствами изобразительного искусства,да, именно так, к четвергу непременно куплю новый галстук, этот совсемистрепался. И так далее, опять и опять, без конца. Неподалеку от станции Малборо-роуд он остановился под газовым фонарем,попробовал написать первые в своей жизни стихи и с удивлением обнаружил, чтоэто совсем не так легко и что выходит у него совершенная чепуха. Из-за углавышел полицейский и подозрительно покосился на него. Джордж зашагал дальше.Немного погодя он стал напевать: "Оставь мне жизнь...", но оборвал наполуслове: срочно понадобилось записать на клочке бумаги кое-какие мысли длябудущего труда об анализе художественной формы. Потом зашагал дальше --стремительно, озабоченно, не замечая усталости. Готовясь пересечьОксфорд-стрит, он вдруг остановился и стиснул руки. Господи, какой я болван!Поцеловал ей руку в первую же встречу, она подумает, что я всем девушкамцелую руки, и больше не захочет со мной говорить. Эх, ладно, что сделано, тосделано. Хотел бы я поцеловать ее в губы. Не забыть в четверг сказать ей провыставку и Лестерской галерее... В ту ночь он долго лежал с открытыми глазами, не в силах уснуть, любовьк жизни переполняла его. Сколько всего предстоит увидеть, испытать,совершить, как много можно сделать и узнать! Как чудесно всюду бывать и всевидеть вместе с Элизабет! Конечно, забавно будет съездить в Нью-Йорк, но,пожалуй, сперва надо повидать Старый свет. Она что-то говорила про Париж иИспанию. Можно поехать вдвоем. Денег мало, вот проклятье. Ну, не беда, есличего-нибудь очень хочешь -- непременно добьешься. Видно, я в нее влюблен?Вот блаженство будет целовать ее, и коснуться ее груди, и... Ребенка,конечно, заводить нельзя, это был бы ужас. Надо разузнать. Хорошо бы нампоехать в Париж, в Люксембургском парке в эту пору все зеленеет... В ночной тиши где-то капала вода, упрямо вызванивала свою песенку.Снаружи долетали пронзительные свистки паровозов, такие далекие, чтоказались они чистой серебряной музыкой, и томили, и звали куда-то: "Поют,поют чуть слышно рожки в стране волшебной". Где он это вычитал? Ах да,Стивенсон. Забавно, братья Конингтон считали Стивенсона хорошим писателем... Доброй ночи, Элизабет, доброй ночи, милая, милая Элизабет, добройночи...
У нас перед глазами достойные сожаления примеры: Джордж Огест иИзабелла, папа и мама Хартли, дражайшая матушка и добрейший папаша --воплощение сексуальной неудачливости. Умнее ли мы, чем наши предки? Что за тема для британской прессы или дляэтих трех мушкетеров с их дешевой дурацкой славой, завоеванной в избитыхспорах по истрепанным поводам,-- для Шоу, Честертона и Беллока! Шоу -- да,перед этим пуританским Бомарше можно почтительно снять шляпу, но остальные!К богине Скуке, воспетой Александром Попом, возносятся стоны бриттов. Ктоизбавит нас от римско-католической тоски? Задачу можно сформулировать так: Обозначим через Икс брак дражайшей матушки и добрейшего папаши, иначеговоря -- типичную супружескую пару семидесятых -- восьмидесятых годов; обозначим через Игрек брак Джорджа Огеста и Изабеллы, иначе говоря --типичную супружескую пару девяностых -- девятисотых годов; а затем через Зет обозначим Элизабет и Джорджа, иначе говоря --типичную жизнерадостную молодую чету эпохи короля Георга и мировой войны; требуется доказать, равно ли Зет Иксу или Игреку или, может быть,больше или меньше одной или обеих этих величин. Веселенькая теорема, которую никак не решишь математически: уж очень вней много неизвестных. Я, естественно, отдаю предпочтение Зет, потому что и сам принадлежу ктому же поколению, но что думает об этом молодежь -- единственныйавторитетный судья? Ведь в конце концов -- будем говорить начистоту --добрейший папаша мирно испустил дух в собственной постели; Джордж Огест былубит при исполнении обязанностей верующего -- случай весьма прискорбный, новсе же именно несчастный случай; а Джордж, если вы согласитесь с моимистолкованием фактов, в сущности, двадцати шести лет от роду покончилсамоубийством. Правда, ни добрейшему папаше, ни Джорджу Огесту не пришлось участвоватьв мировой войне... Задача, как видите, почти неразрешимая -- без сомнения потому, чтовопрос поставлен неправильно. Попробуем выразить то же самое по-другому. Разве мы не можем, не мудрствуя лукаво, предположить, что хорошую жизньпрожила та чета, которая жила счастливо? Тут встает не только вопрос summum bonum или высшего блага, о которомстолько спорили в старину философы, есть еще иная трудность: кто можетрассудить, счастлив или несчастлив другой? Да есть ли оно на свете, счастье?А если и есть, можно ли утверждать, что именно вот такой счастливой жизни выи хотите для себя? Хотели бы вы быть тем стариком из Вероны, которого описалКлавдиан? Или мистером Джоном Д. Рокфеллером? Или мистером Майклом Арленом?Или еще кем-либо из общепризнанных счастливцев? Конечно, найдется сколько угодно охотников с жаром советовать или сважностью наставлять нас, как именно следует поступать, чтоб бытьсчастливым. Существует, к примеру, пресловутая коллективная мудрость веков,воплощенная в религиозных и философских учениях, в законах и обычаях нашегообщества. Экая неразбериха! Лавка старьевщика, набитая завалявшимсяпропыленным хламом! И как бы там ни было, "коллективная мудрость веков" ---лишь одна из бесчисленных уловок, при помощи которых правительство дурачитанглосаксов, внушая им, будто они -- народ свободный, просвещенный исчастливый. Но довольно этих хитроумных и бесплодных рассуждений... Важно одно:были ли Джордж и Элизабет (просьба в данном случае видеть в каждом из них непросто отдельную личность, но тип) лучше подготовлены к чувственной любви,чем их предшественники, были ли они умнее в этих делах или напутали ещебольше? Верно ли, что свободная игра страстей и ума -- залог болеесчастливой близости мужчины и женщины, чем система всяческих запретов итабу? Свобода против Ограничений. Мудрая Неразборчивость против Единобрачия.(Это превращается в трактат Нормана Хейра!) Тут я, конечно, вступаю в спор -- если не вступил давным-давно -- сдобродетельным британским журналистом. Сей Джентльмен тотчас сообщит нам,что о чувственной любви уже и так написаны горы книг, что задумываться ополовой жизни нездорово и отвратительно, что единобрачие установленорелигией и законом, а потому должно оставаться священным, и прочая, ипрочая, и что оно-то, единобрачие, и есть идеальное разрешение всехвозникающих в данной области вопросов, и прочая, и прочая. Более того, в технемногих случаях, когда брак оказывается неудачным, следует почаще обмыватьполовые органы холодной водой, а также на все лады гонять всевозможные мячипри помощи разнообразных палок и ракеток, в некоем подобии сражения; убиватьмелких зверьков и птиц; играть в бридж по маленькой; избегать танцев ифранцузского вина; хлеб с маслом посыпать селитрой; аккуратно посещатьцерковь и подписаться на добродетельный печатный орган нашегодобродетельного журналиста... На все это можно возразить, к примеру: что без частых и доставляющих удовольствие половых сношений жизньвзрослого человека искалечена и безрадостна; что общество лицемерно требует на людях избегать каких-либо разговорови упоминаний о половой жизни, однако, все мы, включая добродетельногожурналиста, немало о ней думаем, что спорт и аскетизм, предписываемые как лекарство от неудачного брака,помогают лишь тем, кто от природы ненормально холоден и что по милости этих-то лекарств, вкупе с системой разделения полов,экономическими трудностями и дикими предрассудками, главным образом ипоявляются портреты Дориана Грея и пучины одиночества,-- чем весьма напугани разгневан наш добродетельный журналист. А посему мы дружно даем добродетельному британскому журналисту хорошегопинка в то место, где пребывают его мыслительные способности, и возвращаемсяк нашим рассуждениям. Матерь Энеева рода, отрада богов и людей, Афродита, Ты, что изсвященной своей обители с жалостью взираешь на скорбные поколения мужчин иженщин, и все вновь осыпаешь нас розовыми лепестками утонченногонаслаждения, и ниспосылаешь нам блаженный сон, не оставь нас вовеки, обогиня, одари счастьем тех, кто чтит Тебя и взывает к Тебе! Утоли нашужажду, несравненная дочь богов, ибо мы жаждем красоты. До которой папе и маме Хартли и прочим им подобным поистине как дозвезды небесной далеко... Я говорю от имени военного поколения. J'aurais pu mourir; rien ne m'ett plus facile, J'ai encore crire ce que nous avons fait... (Bonaparte Fontainebleau -- admirez l'rudition de l'auteur!) --> 1. Но для чего нам скорбеть, о Зевс, и для чего радоваться? Для чегорыдать, для чего насмехаться? Что такое поколение людей, стоит ли егооплакивать? Как листья, как листья на деревьях, возникают, распускаются иопадают поколение за поколением, говорит поэт. Нет! Как крысы на утломкорабле Земли, что несется сквозь звездный хаос навстречу неизбежной судьбесвоей. Как крысы, мы плодимся, как крысы, деремся за кусок пожирнее, каккрысы, грыземся друг с другом и убиваем себе подобных... И -- о бурноевеселье! -- раздается голос некоего последователя Фомы Аквинского: Мир вам, влюбленные, спи с миром, о Джульетта! В ту пору, о которой я пишу,-- года за три -- за четыре до войны,--все, что касается секса, занимало молодых мужчин и женщин не меньше, чем внаши дни или в любое другое время. Они бунтовали против домашнего очага сего извечной моралью, "предписывающей продолжение рода",-- установка, припомощи которой государство превращает всех взрослых граждан в пролетариат всамом прямом смысле слова -- в простых производителей потомства. И почти втакой же мере они бунтовали против "идеализма" Теннисона и прерафаэлитов,для которых любить, кажется, только и значит -- держась за руки,прогуливаться в садах Гесперид. Но, не забудьте, фрейдизм (не путать сФрейдом, об этом великом человеке все говорят, но никто его не читает) в тупору почти еще не был известен. Люди еще не додумались все на светепереводить на язык сексуальных символов, и если вам случилосьпоскользнуться, наступив на банановую кожуру, никто не спешил объяснить вам,что в этом выразилось ваше тайное желание подвергнуться операции, безкоторой человек не может перейти в магометанскую веру. Люди думали, чтозаново открыли, как много значит чувственная сторона любви; им казалось, чтопри этом они не утратили и нежности, без которой ведь тоже нельзя, исохранили мифотворческий, поэтический дар влюбленных -- источник того, чемуимя -- красота. В конце апреля Джордж и Элизабет поехали в Хэмптон Корт. Встретилисьоколо девяти утра на вокзале Ватерлоо, доехали поездом до Теддингтона ипошли через Буши-парк. Они захватили с собой очень скромный завтрак -- и отбезденежья и потому, что оба разделяли пифагорейское заблуждение, будто веде необходима умеренность. Они шли по траве длинными вязовыми аллеями. Какое небо голубое! -- сказала Элизабет, запрокинув голову и вдыхаявесеннюю свежесть. Да, а посмотрите, как сходятся вершины вязов,-- настоящие готическиеарки! Да, а смотрите на молодые листочки -- какая ослепительно яркая,нетронутая зелень! Да, и все-таки сквозь листву еще виден стройный остов дерева: юность --и старость! Да, и скоро зацветут каштаны! Да, а молодая трава такая... Смотрите, Элизабет, смотрите! Лань! И двадетеныша! Где, где? Я не вижу! Да где же они?! Вон там! Смотрите, смотрите, бегут направо! Да, да! Какие забавные эти маленькие! А какие грациозные! Сколько им? Я думаю, всего несколько дней. Почему они такие красивые, а грудныемладенцы так безобразны? Не знаю. Говорят, они всегда похожи на своих отцов, правда? Сдаюсь! Но тогда, мне кажется, матери должны бы ненавидеть этихзверюшек, а они их любят. Не всегда. У одной моей подруги в прошлом году родился ребенок, она егоне хотела, но все уговаривала себя, что полюбит его, когда он родится. Акогда она увидела новорожденного, ее охватило такое отвращение, что ребенкапришлось унести. Но потом она заставила себя о нем заботиться. Она говорит,что этот ребенок загубил ее жизнь и что она в кем ничего хорошего не видит,но все-таки она привязалась к нему и не перенесла бы, если б он умер. Вероятно, она не любила мужа. Нет, она мужа любит. Безумно любит. Ну, так, может быть, это не его ребенок. О-о! -- Элизабет была немного шокирована.-- Конечно же это его ребенок!Просто она невзлюбила маленького, потому что он разлучил их с мужем. А долго они были женаты, когда родился ребенок? Не знаю... меньше года. Какое идиотство! -- Джордж даже стукнул тростью о землю.-- Пол-ней-шееидиотство! Какого черта они взяли и сразу навязали себе на шею младенца?Ясное дело, она несчастна и они "разлучились". Так им и надо. Но что же они могли поделать? То есть.. я хочу сказать... раз уж такслучилось... Боже милостивый, Элизабет, что у вас за допотопные понятия! Ничего недолжно было "случиться". Есть разные способы... Все-таки, по-моему, это довольно противно. Ничего подобного! Вам так кажется, потому что вас с детства пичкаливсяким чувствительным вздором насчет девической скромности. Это все тоже --табу, система запретов. А по-моему, если мы -- люди, а не животные, мы недолжны допускать, что бы для нас это было просто дело случая, как дляживотных. Деторождением надо управлять. Это страшно важно. Может быть, этосамая важная задача, стоящая перед нашим поколением. Но не думаете же вы, что никто не должен иметь детей? Ну конечно, нет! Я так говорю иногда, когда падаю духом и становитсятошно смотреть, до чего выродилось человечество: мы уже не люди,
