ТАЯНА. ГЕЛАНЬ. Последний кубок был поднят два дня назад: в Таяне пили после победы, а не до нее
Последний кубок был поднят два дня назад: в Таяне пили после победы, а не до нее. Высокий Замок притих, словно приготовившаяся к прыжку рысь. Все знали, что делают, лица были сосредоточенными, движения быстрыми и точными. Обоз выступил ночью, конница уходила в полдень, а пехоты, пехоты в Таяне не было, разве что в гарнизонах, зато у них были союзники из Южного Корбута, которые ждали у неведомой еще Глухариной. Луи Трюэль с самого утра болтался по Замку, решая для себя очень важный вопрос. На одной из лестниц он столкнулся с одетым по-походному Александром. – Вот и начался наш путь домой, – глаза Тагэре ярко сверкнули, – пусть в обход, но начался. – Арде, – кивнул Трюэль и, спохватившись, добавил: – То есть Жабий хвост! Ты куда? – Поднимусь к Ликэ. – Вы еще не простились? – участливо спросил Луи Трюэль. – Я забыл сказать ей одну вещь. Встречаемся во дворе, – Сандер поставил было ногу на ступеньку, но передумал и повернулся к другу. – А ты не будешь прощаться с Беатой? – Нет, – отрезал Луи, но Александра это не удовлетворило. – Почему? – Потому что мне не шестнадцать, потому что я ухожу на войну и вообще… Жабий хвост, ну чего пристал?! – Пристал, потому что ты творишь глупости. Пойди к ней и все скажи! – Я творю глупости? – Луи показалось, что он ослышался. – Кто бы говорил! – Я тебе это говорю. Осел, который однажды угробил любовь из-за вбитой в голову чуши. Твой дед призывал учиться на чужих ошибках. Вот и учись! – Ты соображаешь, кто я? Изгнанник и друг изгнанника, нам еще воевать и воевать, что я могу ей дать?! – Счастье! – отрезал Сандер. Ответить Луи не успел, Тагэре исчез. Луи постоял, словно продолжая безмолвный спор, сделал шаг в направлении лестницы, по которой поднимались к сестрам Ракаи, но отпрянул, словно наступив на змею, и пошел к себе. Впрочем, «к себе» это было слишком сильно сказано, комнаты, отведенные послу графа Лидды, были обставлены таянской мебелью, на стенах висело таянское оружие и корбутские шкуры, а присутствие Луи было обозначено разве что содержимым нескольких вьюков, да и оно по большей части было подарено Лиддой и Лосем. Своего у графа Трюэля не было ничего, кроме меча, графской цепи да пары колец. Даже конь принадлежал пропавшему Рито. Собирать арцийцу было нечего, терять тоже… Луи посмотрел, как играют солнечные зайчики на медвежьих шкурах, подмигнул усатому дану с картины, лихо сносившему башку здоровенному гоблину со знаком Рогов на одежке, немного подумал и решил написать письмо Беате, но отчего-то вывел на листе бумаги: «Дорогой Рорик! Мы с Александром уходим на войну, если нам удастся до осени разбить билланцев, весной Таяна и южные орки направят нам на помощь…» Робкий стук в дверь отвлек графа от перечисления будущих союзников. Луи пригладил каштановые волосы и крикнул. – Проше дана! Это был не дан, а даненка! Беата! Девушка вошла довольно смело, но сразу же отчаянно покраснела. Руки она отчего-то прятала за спиной, а на лице застыла странная смесь решимости и смущения. – Сигнора! – Дан Луи, – девушка вдохнула поглубже, – дан Луи… Вы ж на войну идете, так я принесла… Она принесла плащ, на котором красовался старательно вышитый герб Трюэлей, правда, совершенно непохожий на тот, что был выбит на фронтоне мунтского особняка. В Таяне были свои понятия о геральдике, здесь рысь была именно рысью, лис – лисом, меч – мечом. В интерпретации Беаты Лежащий Бык и Ветка Яблони превратились в очаровательную картинку, где могучий, освещенный солнцем рогач развалился под цветущими ветками. На самом деле на сигне Трюэлей были не цветы, а плоды, а бык лежал в позе, более напоминающей львиную, и был не рыжим, а коричневым, но какое это имело значение?! – Сигнора… Неужели это вышивали вы? – Конечно, – она казалась удивленной. – Но это же долго! – Я начала шить, – Беата зарделась еще сильнее, – в тот вечер, как увидела дана. Я спросила дана про консигну, и он сказал, что бык и ветка яблони. Я все правильно сделала? – Да, так и есть. – Проклятый, если он вернется в Арцию, бык Трюэлей будет лежать только под весенними деревьями! – Как красиво. – Дан примерит? Еще бы дан не примерил?! Луи сбросил плащ с «волчьей» сигной – Сандер простит – и накинул обновку. – У дана есть зеркало? Зеркало было и послушно отразило темноволосого воина со счастливыми глазами. Плащ пришелся впору. – Дан Луи очень красивый, – сказала Беата, повергнув внука барона Обена в сильнейшее смущение. Так его еще не называли. Красавцами были Артур и Рито, а остальные, остальные были просто «волчатами». Были и нет. – Дана, – тихо сказал Луи, – я благодарю за подарок, но я не могу его взять. Голубые глаза наполнились слезами, и Луи, сам не соображая, что делает, схватил девушку за руку: – Беата, ты не поняла! Понимаешь, нас было много. Нас звали «волчата», мы носили синие плащи с консигной Сандера, а теперь все погибли. Осталось только двое… И еще трое в разных местах, может, они живы, а может, и нет. Если я сменю «волчий» плащ на твой, я их предам. Пойми, я, я… Ты не представляешь, как я тебе благодарен, как я… Беата Ракаи была таянкой, дочерью, сестрой и племянницей воинов, ее старший брат погиб. И отец тоже. Она поняла. – Но дан может в бой надевать свой плащ, а в дороге, когда не жалко, этот. Правда? – она улыбнулась. – А когда дан вернется, я вышью ему волка и луну. – Беата, – Луи захлестнула благодарность к самой лучшей на свете девушке. – Сигнора… От признания отделяло одно мгновение, но незапертая дверь распахнулась и на пороге застыла Гражина в роскошном синем платье, расшитом голубками, в руках сестра Беаты держала что-то, похожее на скатанный шарф. Нежная улыбка на прелестных губках медленно гасла, а в глазах загорался нехороший огонек. – Беатка, что ты тут делаешь? – Дана была так любезна, – начал Луи, но Беата не дала ему договорить. – Я пришла проводить дана Луи, и я вышила ему плащ, а что нужно тебе? – Ты… – голос младшей сестры не сулил ничего хорошего, но старшая ее опередила: – Тебя послали за мной? Хорошо, идем. Луи не успел оглянуться, как Беата взяла Гражину за руку и буквально выволокла из комнаты, не забыв прикрыть дверь. Арциец привалился к стене, лихорадочно соображая, что он должен был сделать или сказать. Хваленая смекалка Трюэлей отказала напрочь.
|
