АРЦИЯ. ГРАН-ГИЙО. Вчерашний закат не солгал – утро было ветреным и недобрым

 

Вчерашний закат не солгал – утро было ветреным и недобрым. Ильда спала, Кати тоже заснула, едва он уложил ее на брошенные на пол подушки и сел рядом, взяв за руку. Рито смотрел, как по желтому от зари небу наперегонки мчатся клочковатые облака, он так устал, что не мог ни спать, ни думать, ни действовать, только сидеть и смотреть в окно. Катрин что-то пробормотала, повернулась, но руку не выпустила, наоборот, прижалась к ней щекой. Клотильда застонала и попросила воды, Рафаэль осторожно высвободился из цепких пальчиков племянницы и поднялся, с трудом сдержав стон – Жоффруа, или как его там, все же здорово его отделал. Клотильда позвала еще раз, Рито оглядел ночной столик, воды не нашел, но вино, которым его поила Катрин, стояло на видном месте, и мириец плеснул в стакан темно-красную, пахнущую югом жидкость.

Женщина была в сознании и сразу его узнала.

– Ты с ума сошел, – она говорила очень тихо, но внятно, – зачем ты вернулся?

– Захотел и вернулся, – Рафаэль приподнял Клотильду, приобняв за плечи, – где тут у вас вода, я не знаю. Это вино, авирское, насколько я понимаю, но сносное.

– А где…

– Все живы, – жизнерадостно соврал Рафаэль, – они внизу, а Катрин спит.

– Ты не должен меня трогать, – печально проговорила баронесса.

– Если б я делал только то, что должен, я бы по сей день торчал в Мирии. – Кэрна опустил больную на подушки и поставил кубок на стол. – Пока вы тут спали, мы с Катрин с чумой воевали. По-моему, я его отсюда выставил.

– «Его»? – изъязвленные губы недоверчиво дрогнули.

– Эта тварь вообразила себя герцогом Ларрэном и так вошла в роль, что пришлось швырнуть ее в камин, – объяснил Кэрна, – так что никакой чумы в Гран-Гийо больше нет. А раз нет чумы, я имею полное право обнимать женщин, тем более Эгон нас не видит.

Клотильда не выдержала и улыбнулась.

– Ты неисправим.

– Арде! Первый раз я сей приговор услышал от своей матушки, и было мне от роду года четыре. Сигнора, вам больше ничего не нужно? А то я хочу спуститься вниз.

– Ничего, – Клотильда посмотрела на свои руки, – странно, я думала, уже…

– Уже?

– Язвам уже пора открыться.

– Глупости, – сверкнул глазами Кэрна, – никаких язв! Жоффруа убрался, так что извольте пойти на поправку. До встречи, сигнора, я скоро вернусь.

Ильда молча кивнула, Рито, совершив еще одну глупость, поцеловал женщину в лоб, допил вино и вышел.

Уже совсем рассвело, ветер немилосердно трепал тополя, но Кэрну от него защищал каменный выступ. Мириец немного постоял, держась рукой за тяжелую бронзовую ручку. Все казалось каким-то бредом – хижина в болоте, неожиданное решение вернуться, дура, попросившая сделать ее женщиной, бешеная скачка, вырастающий из заката черный замок, ночная схватка, пустой двор, по которому ветер кружит золу и до срока опавшие листья… Хотелось упасть прямо здесь, на крыльце, и закрыть глаза, в которые словно бросили горсть горячего пепла, но надо было идти, искать Эгона, Шарло, Яфе с Николаем, всех остальных.

Рафаэль отпустил дверь и вышел из укрытия, ветер немедленно швырнул ему в лицо пригоршню какого-то сора, но это было правильно. Ветер в лицо на стороне тех, кто не сдается. Рито пересек двор, завернул за угол и столкнулся с человеком, закутанным в черное. Этого еще не хватало! Еще одна чума? Керна сделал шаг назад, рука сама собой метнулась к кинжалам.

– Во имя Баадука! – «черный» тоже отступил назад.

– Во имя Проклятого! Яфе!

– Я и впрямь вижу сына твоего отца? – атэв наклонил голову, но отступил еще на шаг. – Радость нашей встречи омрачена…

– Да знаю я, чума и все такое прочее. Мне Катрин рассказала.

– Мы просим сильных, чтобы они прикрыли слабых. Ты был в доме нашего хозяина, он еще чист?

– Не так, чтобы… Яфе, что на тебе за тряпки? Так надо? Ты здоров?

– Баадуку угодно, чтобы я проводил к Его Мосту многих и многих. Обычай моего народа требует скрывать свое горе под черным плащом. Милосердный судит приходящих к нему по их последним мыслям и читает о них в сердцах тех, кто остался. Те, кто жил в этой крепости, достойны любви сребровласых девственниц и покорности облачных коней.

– Кто уже умер? – тихо спросил мириец.

– Из тех, о ком сильнее всех болит твое сердце, никто. С тех пор как мы ушли к больным, мы боялись смотреть на дом, в котором оставили женщин, но сын Эссандера жив. Жив и мой удрученный жестокостью своего бога спутник, но Баадуку вновь потребовались лучшие из лучших. Он счел уместным призвать к себе хозяина крепости.

– Эгон?!

– День и две ночи назад он не смог подняться. Воля Эгона сильнее девяти пар быков, но тело его во власти чумы. Юный Шарлах стал настоящим господином. Когда пришла беда, хозяин хотел его увезти, но сын дея сказал, что Тагэре решают сами, когда уйти и с кем остаться.

– Сандер бы им гордился…

– Сердце Шарлаха – лучшая награда породившему его. Но как ты вернулся и нашел ли ты то, что искал, и где тот, кто называет себя деем жгучей травы и поедающих ее червяков?

– Скорее я нашел то, чего НЕ искал. Теперь мы точно знаем, что Александр жив, свободен и в безопасности. Серпьент нас найдет, когда будет нужно, а сейчас он идет по следам тех, кто пытался навести на Север отвратительные чары.

– Вы нашли спустившего с шести цепей шелудивого садана, рассыпающего чуму?

– Нет, я о другом, хотя… Как я об этом не подумал! Это не простая чума, Яфе!

– В год Беды все исполнено смысла, – согласился атэв, – но что сестра юного Шарлаха и жена нашего хозяина?

– Катрин здорова. Клотильда больна, но ей лучше, чем можно надеяться.

– Старый Абуна писал, что один из сотни здоровых не подвластен заразе, и два из сотни больных возвращаются с Порога. Да будет Баадук милостив к Эгону и благородной Лоттил. Но что ты будешь делать?

– А что сейчас делал ты?

– Я отдал огню тех, кто ушел ночью, и шел к тем, кому я нужен днем.

– Надеюсь, я тоже пригожусь. Проклятый, я должен увидеть Шарло и сказать ему про отца!