Студопедия — Лечим ГРИБОК на ногтях там, где другим не доступно. Эффективное решение и ваша защита от разных видов грибка. 9 страница
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Лечим ГРИБОК на ногтях там, где другим не доступно. Эффективное решение и ваша защита от разных видов грибка. 9 страница






машина. Доносились приглушенные гудки, порой сильнее, когда машина шла по

направлению ветра, слабее, когда виток серпантина уводил ее за скалу.

Льевен стал всматриваться и удивленно сказал:

- Только двое, но возможно...

Взаимное приветствие было сдержанным.

К удивлению Фиолы и Кая, приехали О'Доннел и Шаттенжюс. Шаттенжюс -

злобно-серьезный, О'Доннел - весьма озабоченный.

Они остановились в ожидании и тихо переговаривались. О'Доннел еще раз

вернулся к дороге и через несколько минут пришел назад, качая головой.

Шаттенжюс сделал жест, означавший, что хватит ждать, и подошел к Фиоле.

- Давайте сверим часы.

- Шесть часов десять минут.

- Стало быть, десять минут сверх обговоренного времени. Я должен, к

своему прискорбию, заявить, что нам со вчерашнего вечера не удалось найти

виконта Курбиссона. Поэтому мы и не можем объяснить, по какой причине он не

явился. Судя по обстоятельствам, я пока могу сделать только один вывод, что,

должно быть, какой-то несчастный случай или совершенно неотложное дело

помешали виконту сообщить о себе. Прошу вас принять это мое заявление и до

выяснения подробностей не ставить нам в вину тщетность наших усилий.

Фиола был испуган и посмотрел на О'Доннела, а тот с выражением

безнадежности сказал:

- Он не ночевал дома...

Льевен положил руку на плечо Фиоле и стал прислушиваться. Все умолкли и

напрягли слух. Ветер донес до них шум еще одной машины.

- Доктор, - попросил Фиола, - нам не видно, кто едет, пожалуйста,

отойдите немного назад.

Кто-то торопливо к ним приближался. Шаттенжюс вдруг снова стал чопорным

и отошел в сторону. Между деревьями показался Курбиссон.

Он был бледен и взволнован. С почти отсутствующим видом поздоровался со

своими секундантами и заговорил с ними. Шаттенжюс хотел подойти к Фиоле,

однако Курбиссон остановил его усталой улыбкой. Он был совершенно сломлен,

однако у него еще хватило выдержки самому довести дело до конца.

 

За день до этого, когда все уже было согласовано, он хотел повидать

Лилиан Дюнкерк, однако утром ее не застал.

Во второй половине дня он пришел опять, настроившись на то, что Лилиан

Дюнкерк его не примет, и находя для этого тысячи причин.

К его удивлению, он был допущен к ней сразу. Он застал у нее веселую

компанию, чего тоже никак не ожидал, и не имел ни малейшей возможности

поговорить с ней с глазу на глаз о том, что рвалось у него с языка.

Она обращалась с ним так, будто бы ничего не произошло. Он

присоединился к гостям, силясь быть любезным, и ждал, пока все уйдут. Когда

оставалось всего несколько человек, ему удалось перехватить Лилиан Дюнкерк в

соседней комнате.

Курбиссон хотел попросить ее о встрече, но не успел: она сама любезно

подошла к нему и протянула руку.

- Прощайте, Рене. Пожалуйста, не надо мне ничего объяснять. Было бы

огорчительно видеть вас в трагических ролях. Прежде чем вы до этого дойдете,

вам предстоит прожить еще немало лет. У вас есть все данные. Прощайте...

Он хотел говорить с ней, убеждать, действовать, хотел совершить нечто

грандиозное, но все это стало ненужным: прощание было окончательным.

И он пустился часами бродить по улицам. Его окликали фиакры. Возле него

останавливались автомобили. Он чувствовал себя, как человек, у которого в

крови змеиный яд и он должен ходить, ходить, автоматически, без конца.

Он бродил по старому городу, поднимался по крутым улочкам, бродил без

отдыха, отчаявшийся и отупевший.

Внизу, на террасе казино, между пальмами, горели фонари, спускаясь к

самому морю. Вокзал сиял пестротой, будто детская игрушка, и на фоне моря

рисовалась округлая площадка для стендовой стрельбы.

Курбиссон тихо разговаривал сам с собой, произносил заверения, мольбы,

- все то, что не успел высказать. Была уже поздняя ночь, его одежда стала

влажной от тумана. Вдруг он почувствовал голод, такой сильный и необоримый,

что у него подкосились ноги. Он зашел в первую попавшуюся открытую дверь - в

маленькую харчевню, где сидели местные жители, спросил хлеба и фруктов,

жадно и быстро все съел, положил деньги на стол и отправился дальше.

В конце концов он очутился возле небольшого отеля. Ему показалось

невозможным проделать весь путь обратно и вернуться домой, он больше ни о

чем не думал, взял комнату и почти мгновенно погрузился в сон.

Один раз он проснулся, зажег свет и попытался сосредоточиться.

Вспомнил, что должен известить своих секундантов, и решил, что непременно за

ними заедет. Его судьба казалась ему теперь другой, чем накануне, та успела

куда-то отодвинуться, но пока еще недалеко.

Он понял, что сам во всем виноват, и ему показалось, что за последние

несколько часов он стал намного старше. В своем доселе беззаботном

существовании он углядел новые цели и в эту ночь принял важные решения.

Он надеялся, что уже переборол себя, и не понимал, что кризис только

усугубился, ибо за всеми его планами стояло желание отвоевать с их помощью

Лилиан Дюнкерк.

Потом он снова заснул и в крайнем изнеможении не услышал звонка

будильника. Своих, секундантов он на месте уже не застал, так как опоздал на

полчаса, и теперь погнал машину вверх, на плато, к площадкам для гольфа, с

еще неясным, внезапно пробудившимся намерением проявить себя наилучшим

образом и сделать что-нибудь значительное и верное.

До сих пор он без раздумий принимал расположение, каким дарила его

Лилиан Дюнкерк; теперь он понял всю ценность и незаслуженность этого подарка

и хотел задним числом показать, что он его достоин.

Он не чувствовал, насколько трогательно это его желание - запоздалый

порыв к чему-то, что уже потеряно.

В полной сумятице чувств прибыл он на место и торопливо сообщил

О'Доннелу и Шаттенжюсу, что повод для дуэли утратил свое значение.

О'Доннел вздохнул с облегчением. Шаттенжюс, надувшись от важности,

спросил:

- Стало быть, следует объявить, что вы отказываетесь от разрешения

конфликта...

- Да...

Курбиссон остановил Шаттенжюса и, с трудом овладев собой, проговорил

так громко, что его мог слышать и Кай:

- Я хотел бы заявить, что получил некоторые сообщения, делающие причину

моего вызова несостоятельной.

Фиола бросился к нему и поздравил с благоразумным решением.

Курбиссон покачал головой; вместе с Фиолой он подошел к Каю и посмотрел

на него, - он молчал и мучился в поисках слова.

Кай видел, как страдал молодой человек от своей потери, слишком гордый

для того, чтобы об этом сказать и соответственно действовать; как он, в силу

своего воспитания и своей порядочности, с тяжелым сердцем пытался подавить в

себе зависть к победившему сопернику.

Кай поспешил пожать руку Курбиссону и сказал, прежде чем тот заговорил:

- Мы оба переоцениваем ситуацию, вы с одной, я с другой стороны. Ваше

решение и то, каким образом вы его нашли, показывает, что вам известна

двойственность подобных вещей. Но тогда вы знаете и другое, - он понизил

голос, - что разрыв не всегда означает конец, а часто бывает ступенькой для

восхождения...

Курбиссон покраснел.

У него за спиной Фиола улыбнулся Каю, и тот закончил:

- Я хотел бы еще раз с вами поговорить. Через несколько недель у меня

начинаются тренировки перед гонками на приз Европы, думаю, что тогда

разговор между нами еще многое прояснит...

С Курбиссоном внезапно произошла перемена. Он почувствовал, как с него

свалилась неимоверная тяжесть, на душе снова стало светло, он горячо жал

руки Каю с нежданно вспыхнувшей в глазах надеждой.

- Я приеду... - И он ушел вместе с Фиолой и своими друзьями.

Кай с Льевеном остались на площадке для гольфа. Трава блестела на

солнце. Коричневыми, с множеством оттенков, выступали скалы на фоне неба. На

них горбатился лес, блаженно подставляя зеленую спину потокам света. Внизу,

дерзко, как пестрые заплаты, среди серебристо-серых олив расстилались

цветочные поляны.

Бухта возле Вентимильи красновато мерцала в легкой дымке, но ближе к

Ницце был отчетливо виден каждый дом. В замке Монако окна пылали огнем. Дома

наверху, на скале, сияли отблесками солнца. На дорогах поблескивали

автомобили.

Льевен взял клюшку для гольфа и, размахнувшись, со свистом разрезал ею

воздух.

- Гольф - игра несомненно интересная, но автомобили мне нравятся

больше. Давайте постараемся выиграть приз Европы, Кай!

- Это будет захватывающая охота!

- Что вы думаете о Мэрфи?

- Всякое...

У Льевена вертелся на языке еще один вопрос. Но он предпочел

промолчать. Стратегией обходных маневров была осторожность. Лучше было не

спрашивать Кая про Мод Филби.

 

XI

 

 

Фруте слушала Кая с терпеливым превосходством бессловесной твари.

Сейчас она его еще не понимала, но пыталась до поры до времени успокаивать

хитрой миной, пока не удастся раскусить.

Кай долго ей что-то втолковывал. Но в конце концов прервал свою речь,

похлопал собаку по спине и сказал:

- Ты права, Фруте, я говорю как адвокат, имея в виду нечто совсем

другое. Тем не менее пусть так и будет: мы поедем в Санкт-Мориц, но

прихватим с собой Хольштейна.

Им понадобилось всего полчаса, чтобы собрать в дорогу ничего не

подозревавшего Хольштейна. Они с Каем очень сдружились и в веселом

настроении отправились в путь, чтобы самоуправно сдвинуть времена года и

вставить в весну несколько дней ядреной зимы. Перед ними простирались

красивые - протяженные и светлые - проселочные дороги, которым мотор

придавал новый оттенок романтики.

Глубокая долина осталась позади, и начали расти горы. Путники описывали

кривые и брали крутые повороты. Внезапно на них обрушился ливень такой силы,

что машина отфыркивалась и брызгала, как фонтан. Воздух стал непрозрачным

из-за стоявшего стеной дождя, видимость не превышала нескольких метров, и

Кай остановился на краю расплывающейся дороги. С обеих сторон поднятого

верха изливались на землю широкие потоки. Голубой сигаретный дым был заперт

в машине, - он не мог проложить себе путь в этом потопе. Поднятый верх

создавал островок защищенности.

Наконец шум дождя перешел в насмешливо-нежную музыку - тихое бульканье

стекающей по канавам воды; влажный туман понемногу уползал в расселины, небо

становилось все более ясным, пока вершины гор не залил почти слепящий свет и

покрышки машины не принялись с рабской покорностью опять печатать на полотне

дороги двумя параллельными лентами свой характерный узор.

Потом показались холодные, суровые гребни скал и снег. Сначала они

увидели его на склоне: он расстилался волнами, особенно дерзко свесив вниз

один лоскут, а дальше, уже немножко растрепанный и подтаявший, обрамлял

теплые коричневые проталины с оливково-зелеными вкрапленниками прошлогодней

травы. Между ними повсюду тянулись к солнцу крокусы всевозможных цветов: юг

и север - соседи, смело шагнувшие друг к другу.

Машина невозмутимо катила сквозь этот символический ландшафт, взбираясь

все выше.

Приземистые хижины, вид на широкую сияющую долину, за нею - серебряные

вершины, склон, плато, темные, коричневые дома, деревня, каменные коробки

отелей: Санкт-Мориц.

Фруте так стремительно выскочила из машины, что перекувырнулась в

снегу. Вторым прыжком она чуть не сбила с ног юную Барбару и начала

одолевать ее такой бурной нежностью, что девушка не могла и шагу ступить и

лишь издали, смеясь, приветствовала Кая, пока собака, немного успокоившись,

не освободила ей хоть часть дороги.

Кай молча смотрел на Барбару. Сердце его билось не чаще, чем обычно. Он

не был взволнован, хотя полагал, что непременно будет. Только сильнее и

непосредственней ощущал тишину, которую Барбара носила с собой. Лицо у нее

загорело, и потому линии его стали более четкими, чем раньше, ее движения

были раскованными и непринужденными, легкими и свободными. Она держалась

спокойно, как дама, и все-таки это была девушка.

Они шли рядом по снегу. Кай впечатывал в него каблуки.

- Мы давно не видели снега, Барбара, - в Средиземноморье цветут мимоза

и нарциссы.

Она улыбнулась.

- Здесь на склонах уже цветет крокус, нарциссы, наверно, тоже можно

будет скоро увидеть.

Они попали в плен к вертящейся стеклянной двери, разделенной на шесть

частей. Секунду Кай и Барбара стояли рядом, словно в стеклянном шкафу. Потом

хрусталь и латунь крутанулись дальше и выдули их в прохладный холл, который

казался полутемным после ослепительно сиявшего снега.

- Я выбрала для вас хорошие комнаты, Кай. У вас там прекраснейший вид и

прекраснейшие шезлонги.

- Но, Барбара, это же просто замечательно, когда о тебе так заботятся.

Они условились встретиться через час. Кай быстро переоделся и спустился

в холл, Хольштейн между тем еще плескался в ванне. Внизу Кая уже дожидалась

Барбара, одетая в лыжный костюм. Рядом с ней сторожко сидела Фруте, так и не

отходившая от нее ни на шаг.

Кай на миг остановился. Это была картинка: девушка, которая стояла,

прямая и стройная, как ива, изящно вскинув голову над облекавшей ее плечи

жесткой тканью костюма - какая же она тоненькая! - а рядом с нею сидел дог,

уши торчком.

- Вы, Барбара, единственный человек, с кем Фруте мне изменяет.

Собака с несколько виноватым видом встала и недоуменно взглянула на

Кая. Потом предпочла стать у него за спиной и напоминать о себе, лишь

тихонько похлопывая его хвостом по ногам.

Барбара оттащила ее за ошейник к себе и взяла в руки ее голову.

- Я часто думала - у нее ведь серовато-желтые глаза. Это наверняка

заколдованная собака.

- Навряд ли. У нее слишком уж естественное пристрастие к сырому мясу.

Барбара рассмеялась.

- Это чудесно, Кай, что вы приехали.

- Я тоже радуюсь тому, что мы здесь. Вы оказываете особое воздействие

на человека, Барбара: когда находишься рядом с вами, жизнь перестает

казаться сложной.

Она призадумалась и чуть улыбнулась.

- По-видимому, у вас она очень сложная?

- Лишь изредка. Но и тогда не слишком долго. Чем старше становишься,

тем проще она выглядит. Словно ты вырос из костюма и в конце концов кажешься

смешным, если принимаешь это слишком всерьез. Но не стоит говорить о таких

вещах, давайте прихватим Хольштейна и покатаемся на лыжах.

Ландшафт предстал перед ними, будто застывший взрыв, - необоримое

извержение света, белизна, умноженная белизной, сияние и блеск. Разноцветные

свитеры ползали по этой белизне, кружили и сжимались в комочки возле ледяных

прудов, пестрые, как амазонские попугаи. Встречались смелые женщины, что

расхаживали в клетчатых бриджах в обтяжку и не испытывали стыда, но зато

сеяли его за собой. Странно смотрелись на загорелых лицах очки в золотой

оправе. Кай уверял, что нигде не видел таких сияющих лысин, как здесь. Они

светились, словно звезды.

Барбара болтала о том, о сем. Она была прелестна, а потому могла

говорить все, что ей вздумается. Снег она расшвыривала ногами, мяла в руках,

стряхивала с тяжело нагруженных им еловых лап, пристально разглядывала,

нюхала, уверяла, будто что-то нашла, в итоге подбрасывала вверх и под

падающими снежками пролетала дальше.

Но нечто совсем невероятное творилось с Фруте. Как бешеная, грызла она

снег и гоняла его с хитрой миной, тщетно пытаясь настичь торопливыми

прыжками. Это опять-таки давало юной Барбаре повод побегать - девушка и

собака ловили друг друга и забрасывали снегом, пока не падали, запыхавшиеся

и обессиленные, а собака при каждой попытке девушки встать мягкими лапами

опрокидывала ее обратно и носилась вокруг, издавая короткий, отрывистый лай.

Эта забава длилась недолго, Хольштейн тоже принял в ней участие -

началась перестрелка снежками, собака скакала от одного к другой, а Кай

стоял и всех подстрекал. Однако сам он не вмешивался и при этом не мог

отделаться от безотчетного чувства, странного и не то чтобы неприятного, -

от какого-то легкого стеснения, чего-то, что его сдерживало помимо

собственной воли.

 

Вечером они пошли танцевать. У моря и в горах легкие бывают

торжественно настроены благодаря мягкому шелесту дневного воздуха, кожа

словно выдыхает солнечное тепло, и часы, проведенные между прихотливыми и

резкими линиями гор, горизонтов и далей, придают вечернему общению отблеск

такого деятельного и гармоничного здоровья, что кровь бежит по жилам и поет,

что мысли вроде бы сами пританцовывают и во всем теле пульсирует упоение

самим собой.

Отблески в стаканах, скрипки, завешанные гардинами окна, за которыми

стояли горы, небо, ночь и бесконечность, - Барбара и Хольштейн ни разу не

упустили случая ступить на танцевальный квадрат.

Кай испросил себе освобождение от танцев. Он занялся приготовлением

коктейля - это была кропотливая работа. Прежде чем выпить, он чуть иронично

и благожелательно подмигнул стакану.

Всякий раз, когда Барбара проносилась в танце мимо него, глаза ее из-за

плеча Хольштейна останавливались на нем. Он неизменно отвечал на этот взгляд

с почти флегматичной отвагой и чувствовал себя неуютно, но все-таки был рад.

С Барбарой к нему возвратилась тишина, с нею были связаны платаны перед

домом в степи, красный закат на равнине, ночи без пробуждений, леса, звезды,

ранний свет, ясный день. Но с нею возвратился и конфликт, какое-то

внутреннее торможение и необъяснимая робость.

Становилось поздно. По Хольштейну было видно, как он устал. Кай сделал

знак им обоим.

- У нас позади напряженный день, Барбара. Особенно у Хольштейна,

давайте-ка отправим его спать. До завтрашнего, заметьте - раннего - утра,

Хольштейн!

Попытавшись вначале протестовать, юноша послушался и ушел. Барбара

положила руку на плечо Каю.

- Может быть, мы немного пройдемся? Я это делаю каждый вечер...

Кай надел на нее пальто. Воздух был настолько холодный, что это уже не

чувствовалось - не было ветра. Лапы Фруте неуверенно ступали по промерзшей

земле, как беспомощные детские ножки.

Барбара рассказывала про старого господина фон Круа, про брата и сестру

Хольгерсен, про кобылу, которая принесла белоснежного жеребенка с

треугольным черным пятном на лбу, - в Египте его наверно объявили бы

священным животным, - про своих собак, про парк, про соседей и друзей. Кая

словно охватило тепло погожего летнего дня. Он молчал, не зная, что сказать,

кроме обычного в подобном разговоре набора слов.

Они повернули обратно. В холле Барбара остановилась.

- Спокойно ночи, Кай...

Она посмотрела на него таким странным безличным взглядом, что на миг

стала уже не Барбарой, а какой-то совсем чужой женщиной, потом знакомое,

близкое вернулось.

- Спокойной ночи.

 

Пошли дни, когда Кай все утро сидел в отеле. Говорил, что должен

написать письма. Тогда Барбара и Хольштейн шли без него кататься на лыжах.

Они быстро привыкли друг к другу - ведь оба были очень молоды.

Порой, выходя вместе с ними из дома, Кай ловил на себе взгляд юной

Барбары, который его тревожил и показывал: в своих мыслях он слишком мало

считался с тем, что она не только принцип, не только ребенок, но что сейчас

она в таком возрасте, когда жизнь за один месяц продвигает человека дальше,

чем позднее за несколько лет.

Дни для него тянулись долго, если он оставался один. Он ложился у себя

на балконе, а остальное предоставлял солнцу.

К ланчу Кай являлся поздно, надеясь, что когда он выйдет на веранду, то

застанет там Барбару и Хольштейна. Если их места оказывались пустыми, он был

разочарован, но при этом не мог удержаться от улыбки.

Для него всегда резервировали маленький столик так же, как и для других

гостей. Однажды он спустился вниз и нашел зал в волнении. Фруте все утро

бегала одна, на воле, и, кроме того, подружилась с персоналом кухни. Когда

пробил гонг, она точно вовремя побежала к столику Кая, чтобы его

приветствовать. Однако там его не нашла и улеглась под столиком, дожидаясь

хозяина.

Целая компания американок, ничего не подозревая, направилась в аккурат

к этому столику, чтобы с непринужденностью этой нации его аннексировать.

Когда они были от него в двух шагах, Фруте зашевелилась, стоило им сделать

еще один шаг, как она встала, а когда рука одной из них легла на спинку

кресла, собака так недвусмысленно обнажила верхние зубы, что вся компания

остановилась.

Менеджер объяснил, что этот столик занят, а для них оставлен другой. Но

в руководительнице группы разом взыграла гордость всех женских объединений

ее родины. Она потребовала, чтобы собаку убрали. Зал был полон

растерянности, злорадства и громких звуков этого оригинального языка, когда

вошел Кай.

Дог перестал скалить зубы, но продолжал сторожить место и навстречу Каю

не бросился. Только когда он подошел к столу, собака подпустила его к

креслу. Кай беглым взглядом оценил обстановку и спокойно уселся, словно

ничего существенного для себя не заметил.

Протест мягко сошел на нет. Кивая головами и довольно хмыкая, компания

двинулась к соседнему столу. За едой руководительница группы особенно

пеклась о двух девушках, как будто им угрожала смертельная опасность. По

поводу каждого блюда сначала проводилось короткое совещание.

Фруте растянулась у ног хозяина и потягивала носом. Руководительница

группы явно беспокоилась о том, как бы ей уладить дело. Она пошепталась с

девушками, отрезала кусок котлеты и, со странным присвистом, чмокая губами,

протянула его собаке. Дама исполнилась решимости завязать короткие

отношения.

Фруте на миг повернула голову и наставила уши. Потом больше не обращала

внимания на этот призыв, однако легким царапаньем напомнила Каю, что пора бы

сделать ей бутерброд. Кусок котлеты был убран, но елейный голос все еще не

сдавался: американка в профессиональных выражениях расхваливала хорошо

воспитанную собаку. Кай приготовился к дальнейшим атакам.

Барбара и Хольштейн не пришли к ланчу. Они попросили упаковать им с

собой жареное мясо, фрукты, ломтики поджаренного хлеба, масло и оставили Каю

записку, чтобы он присоединился к ним наверху. Он представил себе картину:

они сидят где-то там в снегу, а мир сияет вокруг их юных шевелюр.

- Что нам делать, Фруте?

Он бродил с собакой вокруг отеля.

- Ты не поверишь, Фруте, но вот уже несколько дней, как я чувствую себя

старым. Человек действительно стар, если простое кажется ему трудным только

оттого, что оно такое простое. Видишь, наш Хольштейн знает, что надо, и он

это делает. Я же сначала сам строю себе барьеры, а потом удивляюсь, что

дорога перекрыта. Можешь ты себе представить, что этот человек рядом с тобой

с помощью не вполне пристойного блефа покорил Агнессу Германт, а потом почти

целый месяц морочил ей голову, уверяя, что не сможет ее удовлетворить? И вот

теперь он стоит здесь возле тебя совершенно беспомощный и не знает, что

делать. Странно получается с женщинами, которых ты знал детьми и которые

выросли у тебя на глазах: к ним трудно найти подход. Трудно бывает

установить новые отношения с людьми, которых знаешь давно.

Американская группа вывалилась из отеля и уже компанейски ухмылялась

Каю. Это окончательно испортило ему настроение. Он весь день просидел у себя

в комнате, пока Барбара его оттуда не вытащила.

Вечером Фруте отличилась еще в одном приключении. Кай допоздна читал и

потому забыл запереть комнату на ночь. Фруте воспользовалась случаем,

открыла дверь и предприняла вылазку в коридор. Кай испугался, услышав чей-то

подавленный крик, а когда увидел, что собаки нет, бросился в коридор.

Наискосок от своей комнаты он увидел мужчину в пижаме, который не

осмеливался закрыть за собой приотворенную дверь, потому что прямо у его ног

стояла собака. Кай подозвал ее к себе, а пижама улизнула с такой быстротой,

что Кай не успел извиниться за собаку. Он решил сделать это завтра утром и

запомнил номер комнаты.

Однако, когда он спросил у портье, кто там живет, тот назвал ему имя

некой дамы из Пенсильвании и тем избавил от дальнейших расспросов.

 

Последний день Барбара пожелала провести в горной хижине. Фруте они

оставили в отеле, а сами еще ночью пустились в путь с фонарями. Снег был

бледно-серый, как утопленник, а круги от фонарей из-за его бесчувственности

казались маленькими и бесконечно сиротливыми.

Через два часа над горными вершинами забрезжил свет. Некоторые из них

стали более различимы, возле других можно было увидеть завесу тумана. Потом

они опять потемнели, зато воздух под ними посветлел и от них отодвинулся. В

этой игре света и тьмы победили опять вершины. Красные лучи солнца коснулись

их и заструились у них по плечам, вниз по склонам, туман заблистал

перламутром, все искрилось и сверкало, резко обозначились, словно застывшие

в полете, позлащенные зарею гребни, - свет сокрушал крепости, над горами

всходило солнце.

Холод отступал. Барбара вскоре сняла шапку. Хольштейн начал

расстегивать куртку. Кай предложил проделать всю эту работу сразу. Куртки и

свитера перекочевали в рюкзаки, рукава были закатаны, и Барбара в тонкой

белой блузке шагала впереди, похожая на мальчика, и направлялась к хижине,

которая лепилась к склону, маленькая, коричневая и затерянная.

Сначала гости попадали в кухню с плитой и дровами, чтобы ее топить. К

одному из стенных бревен был прикреплен листок с доброжелательными

наставлениями. За кухней следовала спальня. Вдоль южной стороны дома

тянулась лавка. Они обследовали территорию вокруг и собрали хворост, дабы

пополнить запасы топлива, - таков был закон хижин. Потом каждый улегся на

солнце, где ему хотелось.

После полудня Барбара принялась возиться с кастрюлями и горшками.

Сильный запах кофе взбудоражил Хольштейна.

- У цивилизации есть свои прелести, - объявил он так ошеломляюще

неожиданно, что Кай зашелся от смеха, и пошел на кухню. Попозже они листали

книгу записей, а Хольштейн дал блистательный концерт на губной гармонике.

Вечер настроил Кая на меланхолический лад. Он наблюдал снаружи, как

армия теней окружила свет, который обратился в бегство и уже готов был

сдаться в плен, покамест одним прыжком не вознесся с крыши хижины прямо в

небо.

Молчание волновало его, - он чувствовал, что остался один, и, когда до

него донесся из хижины приглушенный разговор Барбары и Хольштейна, им

завладело ощущение глубокого одиночества.

Он с сомнением посмотрел своей жизни в глаза, и ему показалось

невеликой заслугой собирать урожай, не сея. Поселянин, возделывающий свое

поле, более честен и правдив, а может быть, и героичней. Вершить свой

повседневный труд и довольствоваться малым, конечно, хорошо. Только все это

ложь, ибо первое столь же непритязательно, как второе, и ни так, ни эдак

ничего не добьешься. Кай отколол палкой кусок снежного наста, который

перекувырнулся и покатился вниз.

Кай задумчиво следил за катящейся ледышкой и забрел в область

символики, подбирая сравнения, что напрашивались сами собой, так что он

начал скатываться к безвкусице. Конца между тем не предвиделось, ибо такие

сравнения подобны четкам, где одна бусина автоматически тянет за собой

другую.

Вдруг он услышал свое имя - Барбара звала его, и он вернулся в хижину.

К балке на кухне была подвешена керосиновая лампа, под конфорками плиты

полыхало пламя. Барбара, высоко засучив рукава, готовила еду в закопченных

кастрюлях и сковородках. Хольштейн мешал ей советами.

Тем не менее ужин получился.

На ночь они мобилизовали все теплое, что у них было, - одеяла, свитера

и куртки. Первым заснул Хольштейн. Голос Барбары еще несколько раз прозвучал

в темноте, потом послышалось ее ровное дыхание.







Дата добавления: 2015-08-30; просмотров: 296. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Картограммы и картодиаграммы Картограммы и картодиаграммы применяются для изображения географической характеристики изучаемых явлений...

Практические расчеты на срез и смятие При изучении темы обратите внимание на основные расчетные предпосылки и условности расчета...

Функция спроса населения на данный товар Функция спроса населения на данный товар: Qd=7-Р. Функция предложения: Qs= -5+2Р,где...

Аальтернативная стоимость. Кривая производственных возможностей В экономике Буридании есть 100 ед. труда с производительностью 4 м ткани или 2 кг мяса...

Ситуация 26. ПРОВЕРЕНО МИНЗДРАВОМ   Станислав Свердлов закончил российско-американский факультет менеджмента Томского государственного университета...

Различия в философии античности, средневековья и Возрождения ♦Венцом античной философии было: Единое Благо, Мировой Ум, Мировая Душа, Космос...

Характерные черты немецкой классической философии 1. Особое понимание роли философии в истории человечества, в развитии мировой культуры. Классические немецкие философы полагали, что философия призвана быть критической совестью культуры, «душой» культуры. 2. Исследовались не только человеческая...

Понятие и структура педагогической техники Педагогическая техника представляет собой важнейший инструмент педагогической технологии, поскольку обеспечивает учителю и воспитателю возможность добиться гармонии между содержанием профессиональной деятельности и ее внешним проявлением...

Репродуктивное здоровье, как составляющая часть здоровья человека и общества   Репродуктивное здоровье – это состояние полного физического, умственного и социального благополучия при отсутствии заболеваний репродуктивной системы на всех этапах жизни человека...

Случайной величины Плотностью распределения вероятностей непрерывной случайной величины Х называют функцию f(x) – первую производную от функции распределения F(x): Понятие плотность распределения вероятностей случайной величины Х для дискретной величины неприменима...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.012 сек.) русская версия | украинская версия