Мы, чем взрослей, тем больше откровенны. Станция Зима
За это благодарны мы судьбе. И совпадают в жизни перемены С большими переменами в себе. И если на людей глядим иначе, Чем раньше мы глядели, если в них мы открываем новое, то, значит, Оно открылось прежде в нас в самих. Конечно, я не так уж много прожил, но в двадцать всё пересмотрел опять - что я сказал, но был сказать не должен, что не сказал, Но должен был сказать. Увидел я, что часто жил с оглядкой, что мало думал, чувствовал, хотел, что было в жизни, чересчур уж гладкой, Благих порывов больше, а не дел. Но средство есть всегда в такую пору набраться новых замыслов и сил, Опять земли коснувшись, по которой Когда-то босиком ещё пылил. Мне эта мысль повсюду помогала, на первый взгляд обычная весьма, Что предстоит мне где-то у Байкала С тобой свиданье, станция Зима. Хотелось мне опять к знакомым соснам, свидетельницам давних тех времён, Когда в Сибирь за бунт крестьянский сослан Был прадед мой с такими же, как он. Сюда Сквозь грязь и дождь Из дальней дали В края запаутиненных стволов с детишками и жёнами их гнали, Житомирской губернии хохлов. Они брели, забыть о многом силясь, Чем каждый больше жизни дорожил. Конвойные с опаскою косились На руки их, тяжёлые от жил. Крыл унтер у огня червей крестями, А прадед мой в раздумье до утра брал пальцами, как могут лишь крестьяне, Прикуривая, угли из костра. О чём он думал? Думал он, как встретит Их неродная эта сторона. Приветит или, может, не приветит, - Бог ведает, какая там она! Не верил он в рассказы да в побаски, которые он слышал наперёд, Мол, там простой народ живёт по-барски. (Где и когда по-барски жил народ?) Не доверял и помыслам тревожным, что приходили вдруг, не веселя, - ведь всё же там пахать и сеять можно, Какая-никакая, а земля. Что впереди? Шагай! Там будет видно. Туда ещё брести - не добрести. А где она, Украйна, маты ридна? К ней не найти обратного пути. Да, к соловью нема пути, На зорьке сладко певшему. Вокруг места, где не пройти ни конному, ни пешему, ни конному, ни пешему, Ни беглому, ни лешему. Крестьяне, поневоле новосёлы, Чужую землю этой стороны Сочесть своей недолей невесёлой Они, наверно, были бы должны. Казалось бы, с нерадостью большою они её должны бы принимать: ведь мачеха, пусть с доброю душою, - Она, понятно, всё-таки не мать. Но землю эту, в пальцах разминая, её водой своих детей поя, любуясь ею, поняли: Родная! Почувствовали: кровная, Своя... Потом опять влезали постепенно В хомут бедняцкий, в горькое житьё. Повинен разве гвоздь, Что лезет в стену? Его вбивают обухом в неё. Заря не петухами их будила - Петух в нутре у каждого сидел. Но, как ни гнули спины, выходило: Не сами ели хлеб, а хлеб их ел. За молотьбой, косьбой, уборкой хлева, за полем, домом и гумном своим, что вдоволь правды там, где вдоволь хлеба, и хватит с них вполне, Казалось им. И в хлеб, как в бога, веривший мой прадед, неурожаи знавший без числа, наверное, мечтал об этой правде, А не о той, которая пришла. Той правде было прадедовской мало. В ней было что-то новое, своё. Девятилетней девочкою мама Встречала в девятнадцатом её. Осенним днём в стрельбе, что шла всё гуще, возник на взгорье конник молодой, пригнувшись к холке, С рыжим чубом, бьющим Из-под папахи с жестяной звездой. За ним, промчавшись в бешеном разгоне по ахнувшему старому мосту, на станцию вымахивали кони, И шашки трепетали на лету. Добротное, простое было что-то, Добытое уже наверняка И в том, что прекратил блатных налёты приезжий комиссар из губчека, И в том, что в жарком клубе ротный комик изображал, как выглядят враги, и в том, что постоялец - рыжий конник - Остервенело Чистил Сапоги. Влюбился он в учительницу страстно и сам ходил от этого не свой, и говорил он с ней о самом разном, но больше всё - О «гидре мировой». Теорией, как шашкою, владея (по мненью эскадрона своего), он заявлял, что лишь была б идея, а нету хлеба - Это ничего. Он утверждал, восторженно бушуя, при помощи цитат и кулаков, что только б в океан спихнуть буржуя, всё остальное - Пара пустяков. А дальше жизнь такая, просто любо: построиться, знамёна развернуть, «Интернационал» и солнце - в трубы, и весь в цветах -
|
