И брал двустволку.

Конечно, мало было в этом толку,

Но мне брелось раздумчивее с ней.

Садился в тень и тихо гладил дуло.

О многом думал,

и о вас я думал,

мои дядья,

Володя и Андрей.

Люблю обоих.

Вот Андрей -

Он старший...

Люблю, как спит,

намаявшись,

чуть жив,

как моется он,

рано-рано вставши,

Как в руки он берёт детей чужих.

Заведующий местной автобазой,

измазан вечно,

вечно разозлён,

летает он, пригнувшийся, лобастый,

В машине, именуемой «козлом».

Вдруг, с кем-нибудь поссорившийся дома,

исчезнет он в район на день-другой,

и вновь - домой,

измучившийся,

добрый,

Весь пахнущий бензином и тайгой.

Он любит людям руки жать до хруста,

В борьбе двоих, играючи, валить.

Всё он умеет весело и вкусно:

Дрова пилить

И чёрный хлеб солить...

А дядя мой Володя

Ну, не чудо

в его руках рубанок удалой,

когда он стружки стряхивает с чуба,

По щиколотку в пене золотой!

Какой он столяр!

Ах, какой он столяр!

Ну а в рассказах -

Ах, какой мастак!

Не раз я слушал, у сарая стоя

или присевши с края на верстак,

как был расстрелян повар за нечестность,

Как шли бойцы селением одним

И женщина по имени Франческа

Из «Петера» запела песню им...

Дядья мои -

Мои родные люди!

Какое было дело до того,

что говорила мне соседка:

Крутит

Андрей с женой шофёра одного.

Поговорил бы с тёткою лирично.

Да нет, зачем? Узнает и сама.

Ну, а Володя -

столяр он приличный,

но ведь запойный -

Знает вся Зима».

Соседка мне долбила, словно дятел,

Что должен проявить я интерес.

А я не проявлял.

Но младший дядя

Куда-то вдруг таинственно исчез.

Всё время люди приходили с просьбой

То починить игрушку, то диван.

Им отвечали коротко и просто:

Уехал на неделю.

По делам».

И вдруг соседка выкрикнула желчно,

просунувши в калитку острый нос:

Да им перед тобою стыдно, Женька!

Лежит твой дядя -

Рученьки вразброс.

Учись, учись, студентик, жизни всякой.

А ну, пойдём!»

И, радостна и зла,

как будто здесь была она хозяйкой,

Меня в кладовку нашу повела.

А там лежал мой дядюшка в исподнем,

дыша сплошной сивухой далеко,

И всё пытался «Яблочко» исполнить

При помощи мотива «Сулико».

Увидев нас, привстал он с жалкой миной,

растерянный, уже не во хмелю,

и тихо мне:

«Ах, Женька ты мой милый,

ты понимаешь, как тебя люблю?..»

Не мог его такого видеть долго.

Он снова душу мне разбередил,

И, что-то расхотев

обедать дома,

Я в чайную направился один.

В зиминской чайной жарко дышит лето.

За кухней громко режут поросят.

Блестят подносы, лица...

В окнах ленты,

Облепленные мухами, висят.

В меню учитель шарит близоруко,

на жидкий суп колхозница ворчит,

И тёмная ручища лесоруба

В стакан призывно вилкою стучит.

В зиминской чайной шум необычайный,

Летучих подавальщиц толчея...

За чаем, за беседой невзначайной,

Вдруг по душам разговорился я

с очкастым человеком жирнолицым,

Интеллигентным, судя по всему.

Назвался он московским журналистом,

За очерком приехавшим в Зиму.

Он, угощая клюквенной наливкой

и отводя табачный дым рукой,

мне отвечал:

«Эх, юноша наивный,

Когда-то был я в точности такой!

Хотел узнать, откуда что берётся.

Мне всё тогда казалось по плечу.

Стремился разобраться и бороться

И время перестроить, как хочу.

Я тоже был задирист и напорист

И не хотел заранее тужить.

Потом -

ненапечатанная повесть,

потом -

Семья, и надо как-то жить.

Теперь газетчик, и не худший, кстати.

Стал выпивать, стал, говорят, угрюм.

Ну, не пишу...

А что сейчас писатель?

Он не властитель,

А блюститель дум.

Да, перемены, да,

Но за речами

Какая-то туманная игра.

Твердим о том, о чём вчера молчали,

молчим о том, что делали вчера...»

Но в том, как взглядом он соседей мерил,

как о плохом твердил он вновь и вновь,

я видел только желчное безверье,

Не веру, ибо вера есть любовь.

Ах, чёрт возьми, забыл совсем про очерк!

Пойду на лесопильный. Мне пора.

Готовят пресквернейше здесь...

А впрочем,

чего тут ждать! Такая уж дыра...»

Бумажною салфеткой губы вытер

и, уловивши мой тяжёлый взгляд:

Ах да, вы здесь родились, извините!

Я и забыл... Простите, виноват...»

Платил я за раздумия с лихвою,

бродил тайгою, вслушиваясь в хвою,

а мне Андрей:

«Найти бы мне рецепт,

Чтоб излечить тебя.

Эх, парень глупый!

Пойдём-ка с нами в клуб.

Сегодня в клубе

Иркутской филармонии концерт.