Глава 25.3. Государственная пошлина 28 страница

Начнем с вопроса, почему проективные методы столь популярны как в диаг­ностической практике, так и в исследованиях. Ответ, я думаю, обнаружится в исто­рии развития мотивационной теории за последнее столетие. Все главные факторы направляли ее развитие в одну сторону. Шопенгауэр, с его доктриной главенства слепой воли, не питал уважения к интеллектуальным рационализациям, придумы­ваемым для объяснения своего поведения. Он был уверен, что мотивы нельзя при­нимать за чистую монету. За ним следовал Дарвин со столь же антиинтеллектуаль­ным акцентом на изначальной борьбе. Мак-Дугалл усовершенствовал дарвиновское подчеркивание инстинкта, совместив в своей идее гормэ дух шопенгауэровской воли, дарвиновской борьбы за существование, бергсоновского порыва и фрейдовс­кого либидо. Все эти авторы были иррационалистами, уверенными, что нужно ис­кать генотипы, лежащие в основе мотивации, а не поверхностные фенотипы. Все они противостояли наивному интеллектуализму своих предшественников, а также рационализациям оправдывающих себя смертных, вынужденных объяснять свое по­ведение. Среди этих иррационалистов, доминировавших в западной психологии пос­ледние сто лет, Фрейд, конечно, был главной фигурой. Он, подобно другим, чув­ствовал, что истоки поведения могут быть скрыты от луча сознания.

В дополнение к иррационализму современная динамическая психология выра­ботала другой опознавательный знак: генетизм. Решающая роль приписывается пер­вичным инстинктам, заложенным в нашей природе, а если не им, то переживаниям раннего детства. Здесь лидирующая нединамическая школа мысли — психология сти­мула—реакции — объединяет свои силы с генетизмом. Теоретики стимула—реакции согласны с инстинктивистами и психоаналитиками в рассмотрении мотивов взрос­лых как обусловленных, подкрепленных, сублимированных или иным образом отре-

* Впервые опубликовано в 1953 г. Печатается по изданию: Allport G. Personality and Social Encounter: Selected essays. Chicago: University of Chicago Press, 1960. P. 95—109.

94 Статьи разных лет

дактированных вариантов инстинктов или желаний, или ид, структура которого, как утверждал Фрейд, «никогда не меняется».

Ни одна из этих господствующих теорий мотивации не принимает во внимание существенную трансформацию мотивов в ходе жизни. Мак-Дугалл прямо отрицал эту возможность, утверждая, что наша мотивационная структура заложена раз и навсегда в нашем арсенале инстинктов. Новые объекты могут быть привязаны к инстинктам через обучение, но мотивирующая сила всегда та же самая. Позиция Фрейда была, в сущности, идентичной: концепция сублимации и сдвига катексиса на другие объекты объясняет в основном все видимые изменения. Психология стимула—реакции сходным образом привязана к предположению о дистанционном управлении, действующем из прошлого. Мы реагируем только на объекты, которые ассоциируются с первичными желаниями в прошлом, и лишь пропорционально степени, в которой наши реакции в прошлом были вознаграждены или удовлетворены. С точки зрения стимула—реакции вряд ли можно сказать, что индивид пытается что-нибудь сделать, — он просто реа­гирует сложной совокупностью привычек, которые каким-то образом были вознаг­раждены в позапрошлом году. Преобладающее суждение, что мотивация всегда связа­на со «снижением напряжения» или «поиском равновесия», соответствует этой точке зрения, но, полагаю, недостаточно соответствует всем известным фактам.

Вся эта теоретическая атмосфера породила своеобразное презрение к «психи­ческой поверхности» жизни. Сознательные самоотчеты индивида отвергаются как не заслуживающие доверия, а сила его актуальных мотивов игнорируется в угоду просле­живанию давних истоков формирования его поведения. Индивиду больше не доверяют. И в то время как он проводит свою жизнь в настоящем, устремляя ее вперед, в буду­щее, большинство психологов заняты прослеживанием его жизни назад, в прошлое.

Сейчас легко понять, почему специальные методы, открытые Юнгом (50 лет назад), Роршахом (40 лет назад) и Мюрреем (30 лет назад), были с энтузиазмом приняты и использованы психодиагностами. Ни в коей мере эти методы не были на­правлены на выяснение у субъекта, каковы его интересы, чего он хочет или что он старается сделать. Не выясняли эти методы впрямую и отношение субъекта к его ро­дителям или к авторитетам. Использование этих методов позволяло делать заключе­ния исключительно путем предполагаемых идентификаций. Такой непрямой, скры­тый подход к мотивации настолько популярен, что многие клиницисты и многие университетские центры уделяют гораздо больше времени диагностическим методам этого типа, чем любым другим.

Тем не менее иногда клиент может вызвать тревогу у психолога, проводящего проективный тест, давая свои нежелательные сознательные самоотчеты. Рассказыва­ют о пациенте, который заявил, что таблица Роршаха вызвала у него мысли о сексу­альных отношениях. Клиницист, подозревая потаенный комплекс, спросил его, по­чему. «Да потому, — ответил пациент, — что я думаю о сексе все время». Клиницисту едва ли требовалась таблица Роршаха для выявления этого мотивационного факта.

Однако, наверное, правда, что большинство психологов предпочитают опре­делять потребности и конфликты личности путем долгого хождения вокруг. Конечно, каждый, даже невротик, довольно хорошо приспосабливается к запросам, предъявлен­ным ему реальностью. Только в неопределенной проективной ситуации он обнаруживает свои тревоги и незамаскированные потребности. «Проективные тесты, — пишет Стэг-нер, — полезнее для диагностических целей, чем реальные ситуации»1. По-моему, это

1 Stagner R. Homeostasis as a unifying concept in personality theory // Psychological Review. 1951. Vol. 58. P. 12.

Тенденция в мотиваиионной теории 95

бескомпромиссное заявление обозначает кульминацию столетней эры иррационализма и, следовательно, недоверия. Неужели субъект не заслуживает доверия?

К счастью, обширное использование проективных методов в настоящее время приносит результаты, которые позволяют нам поместить эту технику в адекватный контекст и скорректировать односторонность теории мотивации, на которой базиру­ется ее популярность.

Для начала рассмотрим исследование военного времени, проведенное с трид­цатью шестью людьми, отказавшимися нести воинскую повинность по идейным со­ображениям, которые в течение шести месяцев жили на полуголодной диете2. Их диета была настолько строго ограничена, что за эти шесть месяцев в среднем они потеряли четверть веса. Потребность в пище была мучительно велика, их терзал не­престанный голод. Когда они не были заняты лабораторными или другими задания­ми, то думали о еде почти постоянно. Типичные мечты описывались одним из них так: «Сегодня у нас будет меню номер один. Ого, похоже, это самое скудное меню. Как мне быть с картошкой? Если я буду есть ее ложкой, я смогу добавить больше воды... Если я буду есть немного быстрее, еда останется теплой дольше — а я люблю теплую еду. Но тогда она кончается слишком быстро». Так вот, любопытно, что пока эти люди явно мучались от своего влечения к еде и вся их энергия, казалось, на­правлялась на его осуществление, в проективных тестах эта потребность проявля­лась слабее. Исследователи сообщали, что среди примененных тестов (свободных словесных ассоциаций, тест первых букв, анализ сновидений, тест Роршаха и фру-страционный рисуночный тест Розенцвейга) только один дал ограниченное свиде­тельство озабоченности едой — тест свободных ассоциаций.

Отсюда следует очень важный вывод: наиболее насущный и всепоглощающий мо­тив в данный момент жизни абсолютно не поддается обнаружению с помощью непря­мых методов. Однако он был абсолютно доступен для сознательных отчетов. Частично это может быть объяснено тем, что субъекты с готовностью обращались к лаборатор­ным заданиям, чтобы ненадолго забыть свой навязчивый мотив. Они реагировали на проективные тесты какими угодно ассоциациями. Невозможность обнаружить испол­нение желаний в их сновидениях озадачивает еще больше. Это вряд ли можно припи­сать защитным ментальным установкам. Но оба результата наводят на мысль о воз­можном законе: если мотив не вытеснен, маловероятно, что он отчетливо влияет на восприятие проективного теста и ответы на него. Слишком рано судить, является ли это валидным обобщением, но это — гипотеза, заслуживающая проверки.

Другие исследования голода дают, похоже, подтверждение этой точки зрения3. Прослеживающаяся в них тенденция подтверждает, что в проективных тестах коли­чество ассоциаций, явно связанных с едой, как это ни странно, падает с увеличени­ем периода голодания, по-видимому потому, что сам мотив постепенно становится полностью сознательным и не вытесняется. Правда, инструментальные ассоциации (упоминание о путях добывания еды) продолжают появляться в словесных ответах испытуемых по мере нарастания голода. Этот факт, тем не менее, вполне совместим с гипотезой, так как, хотя голод полностью осознан, испытуемый в эксперименталь-

2 BrozekJ., Guetzkow H., Baldwin M. V, Cranston R. A quantitative study of perception and association in experimental semi-starvation // Journal of Personality. 1951. Vol. 19. P. 245—264.

3 Levine R., Chein I., Murphy G. The relation of the intensity of need to the amount of perceptual distortion: a preliminary report // Journal of Psychology. 1942. Vol. 13. P. 283—293; Sanford R. N. The effect of abstinence from food upon imaginal processes // Ibidem. 1936. Vol. 2. P. 129—136.

96 Статьи разных лет

ной ситуации огражден от поиска удовлетворения и, таким образом, все еще подав­ляет свои инструментальные тенденции к действию.

Другой обнаруженный ряд свидетельств взят из работ Дж. У. Гетцельса4. Этот исследователь использовал две формы теста неоконченных предложений: одни фор­мулировались в первом лице, другие — в третьем. Предложенные им пары были та­кого типа:

Когда они предложили Фрэнку заведование, он...

Когда они предложили мне заведование, я...

Когда Джо встречает человека впервые, он... Когда я встречаю человека впервые, я...

Конечно, в эксперименте вопросы выбирались в случайном порядке. В целом было по 20 диагностических вопросов каждого типа. Испытуемыми были 65 ветера­нов: 25 оценивались как хорошо адаптированные, 40 были психоневротиками, ос­вобожденными от службы по инвалидности, связанной с расстройствами личности.

В результате оказалось, что хорошо адаптированные испытуемые давали иден­тичные ответы, заканчивая предложения в первом и третьем лице. Если мы пред­положим, что предложения в третьем лице являются «проективным методом», то результаты, полученные с помощью этого метода для хорошо адаптированных испы­туемых, почти точно соответствуют результатам прямого опроса от первого лица. С другой стороны, психоневротики в значительной степени варьировали свои ответы. Они говорили одно, когда их спрашивали впрямую (например, «Когда они предло­жили мне заведование, я согласился»), и другое — при проективных вопросах («Ког­да они предложили Джону заведование, он испугался»). Формулировка от первого лица является настолько прямой, что у психоневротиков она актуализирует защит­ную маску и вызывает только конвенционально правильный ответ.

Таким образом, прямые ответы психоневротиков не могут быть приняты за чистую монету. Уровень их защит высок; истинные мотивы скрыты и выдаются толь­ко с помощью проективных техник. С другой стороны, нормальные испытуемые от­вечают при использовании прямого метода в точности то же самое, что ответили при использовании проективного метода. Ответы все одного качества. Поэтому можно принимать их мотивационные утверждения на веру без дополнительного исследова­ния, так как даже если его провести, существенных отличий не обнаружится.

Эти данные подтверждают предположение, которое мы сформулировали в случае с голодающими испытуемыми. В проективном тестировании раскрывается не хорошо интегрированный испытуемый, осознающий свои мотивации, а, скорее, не­вротическая личность, чей фасад находится в противоречии с подавленными стра­хами и внутренней враждебностью.

Тем не менее, между двумя исследованиями существует одно различие. Голо­дающие испытуемые фактически избегали любого обнаружения их доминирующих мотивов в проективных тестах. С другой стороны, хорошо адаптированные ветераны давали в основном ответы одного и того же типа как при прямом, так и при проек­тивном тестировании. Возможно, что различная природа тестов, использованных в двух ситуациях, объясняет это различие в результатах. Однако это отличие в деталях не должно отвлекать нас. Важным представляется то следствие из этих исследований,

4 Getzels J. W. The assessment of personality and prejudice by the methods of paired direct and projective questionnaires. Unpublished thesis. Harvard College Library, Cambridge, 1951.

Тенденция в мотиваиионной теории 97

что психодиагност никогда не должен использовать в исследовании мотивации проек­тивные методы без одновременного использования прямых методов. Если он не исполь­зует прямые методы, то никогда не сможет отличить хорошо интегрированную лич­ность от неинтегрированной. Он также не сможет сказать, существуют ли сильные осознанные потоки мотивации, которые (как в случае с голодающими испытуемы­ми) совершенно обходят проективную ситуацию.

Результаты исследований выявляют ту тенденцию, что нормальный, хорошо адаптированный и целенаправленный индивид может при проведении проективных тестов делать одно из двух — или предоставлять данные, соответствующие данным сознательного отчета (случай, при котором проективные методы не требуются), или не предоставлять каких бы то ни было свидетельств своих доминирующих мотивов. Только при обнаружении в проективных ответах эмоционально окрашенного мате­риала, противоречащего сознательному отчету или другим результатам прямой оцен­ки, мы убеждаемся в настоятельной необходимости проективного тестирования. И нам не удастся узнать, преобладает или нет невротическая ситуация, если мы не используем оба диагностических подхода с последующим сравнением их плодов.

Обратимся к диагностике тревожности. Используя различные реакции на табли­цы Роршаха и ТАТ, клиницист может сделать заключение о высоком уровне тревож­ности клиента. Так вот, этот вывод, взятый сам по себе, мало о чем говорит нам. Кли­ент может быть человеком, добивающимся значительных успехов в жизни, поскольку он использует свою тревожность для действий. Признавая, что он одержим тревогой, беспокойством, стремлением к совершенству, он обнаруживает знание себя и превра­щает тревожность в ценное качество своей жизни. В этом случае плоды, приносимые проективными методами, соответствуют тому, что дают прямые методы исследования. Проективная техника реально не требовалась, но вреда от ее использования нет. В дру­гом случае (как в случае с голоданием) мы можем обнаружить, что проективные про­токолы не обнаруживают тревожности, хотя в действительности имеем дело с челове­ком, который тревожен, беспокоен и мучается так же, как и наш первый клиент. Объяснение этого может заключаться в том, что он эффективно контролирует свое волнение, причем высокий уровень контроля дает ему возможность блокировать про­ективные тесты с помощью некоторой ментальной установки, не относящейся к его тревожной природе. Но мы можем также обнаружить — и здесь проективные методы находят применение, — что внешне мягкий и спокойный индивид, отрицающий ка­кую-либо тревогу, обнаруживает глубокое беспокойство и страх при выполнении про­ективных тестов. Это — тот тип диссоциированного характера, который проективные тесты помогают диагностировать, хотя этого нельзя сделать, не используя параллель­но и прямые методы.

Говоря так часто о прямых методах, я ссылался главным образом на созна­тельные самоотчеты. Однако спросить человека о его мотивах — это не единствен­ный доступный нам тип прямых методов исследований. Тем не менее, этот метод хорош, особенно для начала.

Начиная изучать мотивы человека, мы стремимся выяснить, что этот человек хочет сделать в своей жизни — включая, конечно, то, чего он старается избежать, и то, чем он пытается быть. Я не вижу причин, по которым мы бы не могли начи­нать наши исследования, попросив его дать нам ответы на эти вопросы такими, как он видит их. Если вопросы в подобной форме кажутся слишком абстрактными, их можно переформулировать. Особенно показательны ответы людей на вопрос: «Что

98 Статьи разных лет

вы хотели бы делать через пять лет?». Подобные прямые вопросы способны обнару­жить тревоги, привязанности или враждебные чувства. Я предполагаю, что большин­ство людей способны сказать, что они собираются сделать в своей жизни, с высо­кой степенью валидности, во всяком случае не меньшей, чем средняя валидность существующих проективных методов. Тем не менее, некоторые клиницисты считают ниже своего достоинства задавать прямые вопросы.

Под прямыми методами я имею в виду также стандартные методы «каранда-ша-и-бумаги», такие как «Список интересов» Стронга и «Изучение ценностей» Ол-порта—Вернона—Линдси. Часто случается, что данные, полученные такими спосо­бами, не совпадают с тем, что обнаруживается в сознательном отчете испытуемого. Испытуемый, например, может не знать того, что в сравнении с большинством лю­дей его паттерн ценностей, скажем, явно теоретичен и эстетичен или значительно ниже среднего в области экономических и религиозных интересов. Однако оконча­тельный результат, полученный по методике «Изучение ценностей», сам по себе — просто результат суммирования серий отдельных сознательных выборов, которые он сделал в сорока пяти гипотетических ситуациях. Хотя вербальный отчет испытуемо­го об этой структуре в целом может иметь недостатки, эта структура не только об­наруживает связь со всеми его отдельными выборами, но известно, что в среднем она обладает хорошей внешней валидностью. Люди с определенными паттернами интересов, выясненными с помощью этого теста, действительно делают характер­ные профессиональные выборы и в своем повседневном поведении действуют та­ким образом, который очевидно соответствует результатам теста.

Подведем краткий итог: прямые методы включают самоотчеты типа тех, кото­рые извлекаются при помощи тщательного интервьюирования — либо его простой психиатрической разновидности, либо того типа, который используется в професси­ональном или личном консультировании или в недирективном интервьюировании. Автобиографические методы, когда они понимаются буквально, также относятся к прямым. Сюда же относятся и результаты такого тестирования, при котором оконча­тельный итог представляет собой сумму или структуру, обобщающую серию созна­тельных выборов, сделанных испытуемым5.

Модный ныне термин психодинамика часто определенно отождествляется с психоаналитической теорией. Проективные техники рассматривают как психодина­мические, поскольку думают, что они открывают глубочайшие слои структуры и

5 Это упрощенное обсуждение прямых и непрямых техник адекватно целям данного обсужде­ния. Однако психодиагностика требует гораздо более дифференцированной классификации методов, используемых в настоящее время, и «уровней» организации, имеющихся в норме у любого. Пре­восходным началом является предложение Розенцвейга различать три класса методов, которые в принципе соответствуют трем уровням поведения (Rosenzweig S. Levels of behavior in psychodiagnisis with special reference to the picture—frustration study // American Journal Orthopsychiatry. 1950. Vol. 20. P. 63-72). To, что он называет субъективными методами, требует от человека восприятия себя как прямого объекта обследования (опросники, автобиографии). Объективные методы предполагают фиксацию открытого поведения внешним наблюдателем. Проективные методы требуют как от об­следуемого, так и от наблюдателя «искать иной путь» и строить диагноз на реакциях обследуемого на предположительно «эго-нейтральный» материал. Вообще говоря, субъективные и объективные процедуры, предложенные Розенцвейгом, соответствуют тому, что я здесь назвал прямыми метода­ми, а проективные процедуры — непрямым методам.

Особенно заслуживает внимания утверждение Розенцвейга, что значимость проективных методов (таких как его собственный рисуночный фрустрационный метод) не может быть определена, пока проективные реакции обследуемого не оценены в свете его субъективных и объективных реакций.

Тенденция в мотиваиионной теории 99

функционирования. Мы приводили основания для сомнений в достаточности этого предположения. Многие из наиболее динамичных мотивов более точно раскрывают­ся с помощью прямых методов. По меньшей мере, обнаруженное с помощью про­ективных техник нельзя должным образом интерпретировать без сравнения с тем, что обнаружено прямыми методами.

Приверженцы психодинамики часто говорят, что никакие открытия не имеют ценности, если не исследовано бессознательное. Это изречение мы обнаруживаем в ценной книге Кардинера и Овеси «Знак угнетения»6, касающейся серьезно расстро­енных и конфликтных мотивационных систем негров в городах Севера США. Одна­ко, если я не ошибаюсь, с помощью психоаналитического исследования авторы не обнаружили почти ничего, что не было бы очевидным. Барьеры для негров в нашем обществе осознаваемы: нищета, ухудшение отношений в семье, горечь и отчаяние составляют болезненную психодинамическую ситуацию в человеческой жизни, кото­рая при использовании глубинного анализа в большинстве случаев не получает до­полнительного освещения.

Значительная часть психодинамических свидетельств, приведенных Кардине-ром и Овеси, фактически привлечена из прямых автобиографических отчетов. Ис­пользование ими этого метода приемлемо, а результаты — очень поучительны. Одна­ко их теория, как мне кажется, не соответствует ни фактически использованному методу, ни полученным результатам. Психодинамика не обязательно является скры­той динамикой.

Это положение хорошо разработано психиатром Дж. Л. Уайтхорном7, который считает, что психодинамика — это общая наука о мотивации. Ее широким принци­пам соответствует специфический вклад и находки психоанализа, но сам психоана­лиз отнюдь не является сутью психодинамики. Уайтхорн настаивает, что правильный подход к психотическим пациентам, особенно к тем, кто страдает шизофренически­ми и депрессивными расстройствами, осуществляется через такие каналы системы их нормальных интересов, которые остаются открытыми. Основного внимания требует не область их расстройств, а психодинамические системы, все еще служащие проч­ной и здоровой адаптации к реальности. По словам Уайтхорна, терапевт должен ис­кать, как «активизировать и использовать ресурсы пациента и таким образом помочь ему выработать более удовлетворительный образ жизни с меньшей фиксацией вни­мания на этих специальных проблемах»8.

Иногда мы слышим, что психоаналитическая теория не отдает должного психо­аналитической практике. Имеется в виду, что в ходе терапевтического вмешательства психоаналитик посвящает много времени обсуждению с пациентом его очевидных интересов и ценностей. Аналитик с уважением слушает, соглашается, консультирует и советует, заботясь об этих важных и не скрытых психодинамических системах. Во мно­гих случаях, как в примерах, приведенных Кардинером и Оверси, мотивы и конфлик­ты принимаются буквально. Таким образом, метод психоанализа в его практическом применении не полностью опирается на формулируемую теорию.

Ничто из того, что я сказал, не отрицает существования инфантильных систем, тревожащего вытеснения или невротических структур. Не отрицает оно и

6 Kardiner A., Ovesey L. The mark of oppression. N. Y.: Norton, 1951.

7 Whitehorn J. C. Psychodynamic considerations in the treatment of psychotic patients // University of Western Ontario Medical Journal. 1950. Vol. 20. P. 27-41.

8 Ibidem. P. 40.

100 Статьи разных лет

возможностей самообмана, рационализации и эго-защиты. Моя точка зрения за­ключается просто в том, что методы и теории, имеющие дело с этими откло­няющимися от нормы состояниями, должны быть помещены в широкий контекст психодинамики. Необходимо допустить, что пациент способен к самопознанию, пока не доказано иное. Если вы спросите у сотни людей, которые направляются к холодильнику за закуской, почему они так поступают, вероятно все ответят: «По­тому что я голоден». В девяноста девяти таких случаях мы можем — как бы глубоко ни исследовали — убедиться, что этот простой сознательный ответ является полной правдой. Однако в одном случае наше исследование покажет, что мы имеем дело с компульсивным обжорой, с тучным искателем инфантильной безопасности, ко­торый, в отличие от большинства случаев, не знает, чтб он пытается сделать. Он ищет мира и комфорта, — возможно, грудь своей матери, — а не остаток ростбифа. В этом случае — и в небольшом количестве других случаев — мы не можем при­нимать за чистую монету ни свидетельства его явного поведения, ни его сообщения об этом.

Фрейд был специалистом именно по тем мотивам, которые не могут быть при­няты за чистую монету. Для него мотивация принадлежала сфере ид. Сознательную, доступную часть личности, которая занимается прямым взаимодействием с миром, то есть эго, он рассматривал как лишенную динамической силы.

К сожалению, Фрейд умер, не успев исправить эту односторонность своей те­ории. Даже наиболее верные его последователи говорят теперь о том, что он оста­вил свою психологию эго незаконченной. В последние годы многие из них труди­лись над тем, чтобы поправить это. Без сомнения, сегодня основное течение в психоаналитической теории движется к более динамичному эго. Эта теоретическая тенденция очевидна в работах Анны Фрейд, Хартмана, Френча, Хорни, Фромма, Криса и многих других. В сообщении Американской психоаналитической ассоциа­ции Крис разъяснил, что попытки ограничить интерпретации мотивации одним лишь ид «...отражают существовавшую в прошлом процедуру». Современное отно­шение к эго не ограничивается только анализом механизмов защиты, а уделяет больше внимания тому, что он называет «психической поверхностью». Современ­ные психоаналитические техники, по его словам, связывают «поверхность» и «глу­бину»9. В похожем стиле Рапопорт доказывает, что эго теперь нужно приписать оп­ределенную степень подлинной автономии10.

Чтобы проиллюстрировать эту точку зрения, возьмем любой зрелый пси­хогенный интерес — скажем, религиозное чувство. Трактовка этого предмета Фрей­дом хорошо известна. Для него религия по существу является неврозом, формулой персонального бегства. В корне проблемы лежит образ отца. Поэтому нельзя при­нимать религиозное чувство, существующее у человека, за чистую монету. Более сба­лансированный взгляд на проблему мог бы быть таким: иногда нельзя принимать это чувство за чистую монету, а иногда — можно. Определить может только тщательное исследование индивидуального случая. Если у человека религиозный фактор служит явной эгоцентрической цели — как талисман, объект фанатизма, средство само­оправдания, — мы можем заключить, что у него невротический или по крайней мере незрелый склад личности. Этот инфантильный или эскапистский характер не

9 Kris E. Ego psychology and interpretation in psychoanalytic therapy // Psychoanalitic Quarterly. 1951. Vol. 20. P. 15-30.

10 RapaportD. The autonomy of the ego //Bulletin of Menninger Clinic. 1951. Vol. 15. P. 113-123.

Тенденция в мотиваиионной теории 101

распознается субъектом. С другой стороны, если человек постепенно выработал основополагающую философию жизни, в которой религиозное чувство оказывает общее нормативное воздействие на поведение и делает возможным осмысление жиз­ни как целого, мы заключаем, что эта особая структура эго и является домини­рующим мотивом, и это должно быть принято за чистую монету. Это главный мо­тив и эго-идеал, форма и содержание которых по существу есть то, что проявляется в сознании11.

Рассмотрим заключительный пример. Хорошо известно, что большинство маль­чиков в возрасте приблизительно от четырех до семи лет идентифицируют себя со своими отцами. Они имитируют отцов многими способами. Среди прочего они могут воспроизводить профессиональные устремления к отцовской работе. Многие мальчи­ки, вырастая, реально идут по стопам своих отцов.

Возьмем политиков. Отец и сын были политиками во многих семьях, упо­мянем хотя бы Тафтов, Лоджей, Кеннеди, Ла Фоллетов и Рузвельтов. Когда сын достигает зрелого возраста, скажем, в пятьдесят или в шестьдесят лет, какова его мотивация? Проработал ли он свою раннюю идентификацию с отцом или нет? При­нятый за чистую монету интерес сына к политике теперь кажется поглощающим и законченным, важным фактором в его эго-структуре. Короче, он выглядит зрелым и нормальным мотивом. Но сторонник прямолинейного генетизма мог бы сказать: «Нет, он сейчас стал политиком из-за фиксации на отце». Если он при этом име­ет в виду то, что ранняя идентификация с отцом возбудила интерес сына к поли­тике, то с ним полностью можно согласиться. Все мотивы где-то имеют свое на­чало. Или он имеет в виду, что эта ранняя фиксация и сейчас лежит в основе его политического поведения? Тогда скорее всего с ним согласиться нельзя. Интерес к политической деятельности сегодня является заметной частью эго-структуры, а эго является источником энергии здорового человека. Конечно, бывают случаи, когда человек зрелого возраста стремится заслужить благоволение отца, занять его место, вытеснить его в отношениях с матерью. Клиническое исследование политика вто­рого поколения, возможно, показало бы, что его поведение основано на навязчи­вой идентификации с отцом. Если это так, его повседневное поведение является, по всей вероятности, настолько компульсивным, настолько оторванным от ре­альных ситуативных потребностей, настолько чрезмерным, что любой умелый на­блюдатель-клиницист может предположить диагноз. Но такие примеры относитель­но редки.

Обобщим: в нашей мотивационной теории нам требуется установить четкое различие между инфантилизмом и мотивацией, соответствующей настоящему мо­менту и возрасту индивида.