Теория антиномий

 

Согласно концепции, изложенной в уже упоминавшемся труде "Русский язык и советское общество" [РЯиСО 1968], в развитии языка ключевую роль играют так называемые антиномии – постоянно действующие противоположные друг другу тенденции, борьба которых и является Движущим стимулом языкового развития. Важнейшие из антиномий следующие: антиномия говорящего и слушающего, системы и нормы, кода и текста, регулярности и экспрессивности. На каждом конкретном этапе развития языка антиномии разрешаются в пользу то одного, то другого из противоборствующих начал, что ведет к возникновению новых противоречий, и т. д. Окончательное разрешение антиномий невозможно: это означало бы, что язык остановился в своем развитии.

Так, антиномия говорящего и слушающего разрешается то в пользу первого, то в пользу второго: то в языке получают развитие "редуцированные" способы выражения – процесс, отражающий интересы говорящего, который стремится к экономии речевых усилий; то, при других социальных условиях, начинают преобладать расчлененные формы и конструкции, что отвечает интересам слушающего (в полной, расчлененной форме, будь это отчетливо произносимое слово или законченная синтаксическая конструкция, легче распознать смысл передаваемого сообщения, чем в форме свернутой, редуцированной).

Например, в русском языке 20-х годов XX столетия была сильна тенденция к сокращению наименований, к стяжению их в аббревиатуру: начпрод, комбед, реввоенсовет, ЦК, нэп и т. п. Этот процесс затронул и чисто бытовые формы речи и нашел отражение в литературе того времени. Популярный в прошлом "Дневник Кости Рябцева" Николая Огнева содержит такой диалог:

«– Ну, довам, – сказал я на прощанье.

– Это как же понимать?

– Доволен вами, это вместо "спасибо". Спасибо – это
ведь спаси бог и, значит, – религиозное».

В современном языке наряду с аббревиатурами распространены расчлененные наименования типа заместитель директора по науке, инженер по технике безопасности, не сокращаемые до слоговых или инициальных аббревиатур.

Антиномия системы и нормы заключается в том, что система "позволяет" всё, что не противоречит законам данного языка, а норма отбирает, фильтрует то, что разрешается системой, и допускает к употреблению далеко не всё из того, что "позволено" системными возможностями языка. Характерная для современной русской морфологии экспансия флексии -а (-я) в именительном падеже множественного числа на все более широкий круг существительных мужского рода (цеха, слесаря, сектора, прожектора, инспектора и т. п.) – пример разрешения конфликта между системой и нормой в пользу системы. Однако в разных субкодах русского национального языка этот процесс реализуется с неодинаковой степенью полноты: для профессиональной речи формы с названной флексией естественны и органичны (ср. взвода – в языке военных, пеленга – у моряков, супа и торта – у поваров и кондитеров и т. п.), не менее частотны они в просторечии, где возможны даже очередя, матеря – вместо очереди, матери (иначе говоря, экспансии флексии -а (-я) подвержены и существительные женского рода), а литературный язык, во-первых, тщательно фильтрует подобные формы, пропуская в употребление одни и отсеивая другие, и, во-вторых, значительную часть уже допущенных форм снабжает разного рода ограничительными пометами типа словарных помет "проф.", "прост.", "разг.", отдавая, таким образом, предпочтение традиционным формам на -ы (-и) для стилистически нейтральных контекстов.

Антиномией кода и текста М. В. Панов обозначил противоречие между набором языковых единиц (фонем, морфем, слов) и текстом, который строится из этих единиц. Чем меньше набор единиц, тем длиннее должен быть текст, передающий то или иное содержание, поскольку каждый "квант" содержания может быть передан в большинстве случаев не отдельной единицей (их мало), а комбинацией единиц. И наоборот, чем больше набор единиц, тем короче текст: каждому "кванту" содержания соответствует отдельная единица кода. В развитии языка действуют две противоборствующие тенденции: к сокращению и, значит, упрощению кода (набора единиц) и к сокращению, т. е. упрощению, текста. Разрешается это противоречие то в пользу кода, то в пользу текста.

Известный пример сокращения кода в современной русской лексике – постепенное вытеснение из речевого оборота некоторых терминов родства: шурин, деверь, золовка–к появление на их месте описательных наименований: брат жены, брат мужа, сестра мужа. Сейчас такому вытеснению стали подвергаться и некоторые другие термины родства: вместо тесть все чаще говорят отец жены, вместо свекровь – мать мужа; заметим, однако, что подобная замена, по-видимому, не грозит слову теща, которое в русской культурно-речевой традиции осложнено множеством коннотативных (сопутствующих основному значению слова) связей.

Пример увеличения кода: заимствование иноязычных слов для обозначения понятий, которые по-русски могут быть названы только описательно – с помощью двух-, трех-словных сочетаний: снайпер – меткий стрелок, мотель – гостиница для автотуристов, стайер – бегун на длинные дистанции и т. п. Можно было бы в подобных случаях обойтись и без заимствований, не увеличивая число знаков словарного кода. Но в таком случае пришлось бы удлинять текст – из-за употребления описательных оборотов, обозначающих указанные понятия. Характерно, что в русском языке 1920-х годов преобладали описательные, "разъясняющие" наименования, что было вполне понятно и оправданно в условиях демократизации литературного языка, приобщения к нему широких масс людей, которые раньше не владели литературной нормой (увеличение словаря путем новых иноязычных заимствований означало бы для них еще одну трудность в освоении литературного языка). Русский язык конца XX в. идет по пути заимствования иноязычной лексики, тем самым на этом участке языковой системы антиномия кода и текста разрешается преимущественно в пользу кода.

Действие антиномии кода и текста также небезразлично к тому, в какой языковой подсистеме, в какой речевой среде она проявляется. Как правило, эта антиномия разрешается в пользу кода (он увеличивается) в социально замкнутых коллективах говорящих. Так, в социальных и профессиональных жаргонах, которые и характерны для подобных замкнутых коллективов, имеется, как правило, богатый, детализированный словарь для обозначения определенных реалий и видов деятельности (в воровском арго, например, чрезвычайно детально различаются по названиям виды краж, "специалисты" по каждому из этих видов: домушник, ширмач, скокаръ, медвежатник, разновидности орудий преступления и т. п.). В специальных технических и научных терминологиях активно действует тенденция к установлению одно-однозначных отношений между термином и его содержанием (многозначные термины нежелательны).

Напротив, в социально не замкнутых, "текучих" коллективах, где языковые привычки говорящих постоянно испытывают воздействие речевых особенностей других групп, вливающихся в состав носителей данной языковой подсистемы, код сокращается, зато текст испытывает тенденцию к удлинению. Это естественно: в речи людей, составляющих подобные текучие коллективы, сохраняются лишь знаки, общие для всех членов коллектива. С помощью этого набора знаков (слов, аффиксов и т. п.) передается любое содержательное сообщение, причем объединение различных знаков, необходимое для выражения тех или иных смыслов (которым нет "однознакового" соответствия в коде), ведет к увеличению текста.

Антиномия регулярности и экспрессивности питается соответственно информационной и эмотивной функциями языка. Информационная функция наиболее последовательно выражается с помощью однотипных, стандартных, регулярно образуемых языковых средств (передача информации эффективна без наличия информационного "шума", а в качестве такового может выступать неоднозначность или метафоричность языковой единицы, нестандартность ее структуры и т. п.). Эмотивная функция, напротив, в своем выражении опирается на экспрессивную окрашенность языковых единиц, их нестандартность, идиоматичность, т. е. на такие свойства, которые противопоказаны чистой информации.

«В каждом ярусе языка есть единицы, подчиняющиеся какому-то общему правилу, и единицы, которые регулируются другим, менее сильным правилом, – пишет М. В. Панов. – Постоянно действует тенденция уподобить слабую часть системы более сильной, подчиняющейся более общему правилу. Это – тенденция, стимулированная языком в его чисто информационной функции. Если в языке есть агглютинативные и фузионные единицы, то неизбежно возникает стремление обобщить их или в сторону последовательной, полной агглютинативности, или в сторону полной фузионности.

Но такие устремления сталкиваются с противоположными – с постоянной тенденцией сохранить для экспрессивных целей выделенность, "отчужденность" некоторых единиц. Каждая единица языка имеет и чисто информационное, и (в той или иной степени) экспрессивное назначение; следовательно, эта антиномия определяет жизнь каждой единицы языка» [Панов 1968: 27–28].

Пример противоборствующих тенденций к регулярности и к экспрессивности – создание, с одной стороны, упорядоченных систем специальных терминологий в соответствующих сферах науки и техники, со строго "прозрачными" отношениями между терминами и стандартными дефинициями, а с другой – метафоризация общеупотребительных слов с целью создать экспрессивные профессионально-жаргонные аналоги к официальным терминам (кастрюля вместо синхрофазотрон, болтанка – вместо люфт, баранка в значении 'ноль очков' и т. п.).

И эта антиномия, как легко видеть, не асоциальна: при одних условиях развития языка, в одних коллективах говорящих легче побеждает тенденция к регулярности, при иных социальных условиях и в иных социальных группах – тенденция к экспрессивности. Так, в развитых литературных языках, особенно в книжной их разновидности, рельефно проявляется тенденция к регулярности (это способствует стабильности литературной нормы), а в групповых (профессиональных и социальных) жаргонах сильна тенденция к экспрессивности.

Антиномии – наиболее общие закономерности языкового развития. Разумеется, они не отменяют действие конкретных социальных факторов, формирующих своеобразный контекст эволюции каждого языка. Однако они не являются и чем-то отдельным от социальных факторов: тесное взаимодействие тех и других, "наложение" определенных социальных условий на действие каждой из антиномий и составляет специфику развития языка на разных этапах его истории.

В отличие от антиномий, охватывающих своим действием языковую систему в целом, социальные факторы неодинаковы по своему влиянию на язык. Они имеют разную лингвистическую значимость: одни из них, глобальные, действуют на все уровни языковой структуры, другие, частные, в той или иной мере обусловливают развитие лишь некоторых уровней.

Что же считается социальным фактором, влияющим на языковую эволюцию? Это, например, изменение круга носителей языка; распространение просвещения; территориальные перемещения людей (миграция); создание новой государственности, по-новому влияющей на некоторые сферы языка; развитие науки; крупные технические новшества и изобретения (никто не станет спорить, например, с тем, что изобретение книгопечатания, радио, внедрение в быт каждого человека телевидения явились социальными факторами, повлиявшими на сферы использования языка, массовая компьютеризация многих видов деятельности в тех или иных формах отражается и в языке, а также в речевом поведении носителей языка, и т. п.).

Примером глобального социального фактора является изменение состава носителей языка. Оно ведет к изменениям в фонетике, в лексико-семантической системе, в синтаксисе и, в меньшей степени, в морфологии языка[23]. Так, изменение состава носителей русского литературного языка в 20-30-е годы XX в. повлияло на произношение (в сторону его буквализации: вместо старомосковского нормативного було[ шн ]ая, смеял[ са ] и ти[ хы ]й стали говорить було[ чн ]ая, смеял[ с'а ], ти [хи]й), на лексико-семантическую систему: заимствование слов из диалектов и просторечия повлекло за собой перестройку парадигматических и синтагматических отношений внутри словаря; в литературный оборот были вовлечены синтаксические конструкции, до тех пор распространенные в просторечии, диалектах, в профессиональном речевом обиходе (таковы, например, по происхождению обороты типа плохо с дровами, проверка воды на зараженность химическими отходами и под.); под влиянием некодифицированных подсистем языка увеличилась частотность форм на -а (-я) в именительном падеже множественного числа существительных мужского рода и т. п.

Пример частного социального фактора – изменение традиций усвоения литературного языка. В XIX – начале XX в. в дворянско-интеллигентской среде преобладала устная традиция – во внутрисемейном общении, путем передачи произносительных и иных образцов речи от старшего поколения к младшим. В связи с демократизацией состава носителей литературного языка стала распространяться и даже преобладать форма приобщения к литературному языку через книгу. Этот фактор повлиял главным образом на нормы произношения: наряду с традиционными произносительными образцами стали распространяться новые, более близкие к орфографическому облику слова (примеры см. выше).

Итак, в социолингвистической концепции М. В. Панова и его школы основной упор делается на тесное взаимодействие собственно языковых закономерностей (антиномий) и социальных факторов; последние понимаются как условия, способствующие (или, напротив, препятствующие) проявлению той или иной внутренней закономерности развития языка.