Язык, речь, речевая деятельность

Если мы обратимся к классическому труду Ф.де Соссюра «Курс общей лингвистики», то прочтём, что в нём речевая деятельность человека (langage) рассматривается как сумма двух компонентов: собственно речи, имеющей характер индивидуального психического явления (parole) и языка (langue), как надындивидуального, социального явления, имеющего системный характер.

Отмечая взаимосвязь языка и речи, Соссюр, тем не менее, подчёркивал: «Язык существует в коллективе как совокупность отпечатков, имеющихся у каждого в голове, наподобие словаря, экземпляры которого, вполне тождественные, находились бы в пользовании многих лиц. Это, таким образом, нечто имеющееся у каждого, вместе с тем общее всем и находящееся вне воли тех, кто им обладает. Этот модус существования языка может быть представлен следующей формулой:

 

1+1+1+1...= I (коллективный образец [79]).

 

Но каким образом в этом же самом коллективе проявляется речь? Речь — сумма всего того, что говорят люди; она включает: а) индивидуальные комбинации, зависящие от воли говорящих; б) акты фонации, равным образом зависящие от воли говорящих и необходимые для реализации этих комбинаций [80].

Следовательно, в речи нет ничего коллективного: проявления ее индивидуальны и мгновенны; здесь нет ничего, кроме суммы частных случаев по формуле

 

(1+1'+1"+1'"+...).

 

Учитывая все эти соображения, было бы нелепо объединять под одним углом зрения язык и речь. Речевая деятельность, взятая в целом, непознаваема, так как она неоднородна». По Соссюру, именно и только система языка может объектом изучения лингвистики, а речь является чем-то второстепенным и не представляющим интереса для науки. Таким образом, мы видим, что Соссюр рассматривал речь как процесс, а язык, соответственно, как орудие и продукт речи. Однако, все мы замечали в процессе изучения иностранного языка, что выучить определённое количество слов и затвердить правила грамматики ещё не означает владение иноязычной речью. Очень часто студенты в поисках нужного иноязычного эквивалента русскому слову заглядывают в, скажем, русско-французский словарь, и используют указанной в словарной статье слово. Но зачастую эффект получается нелепый и иногда комический. Почему это происходит? К тому же в русской речевой практике, родной нам, мы сплошь и рядом встречаем примеры неправильного с точки зрения грамматики и системы языка употреблений языковых средств, которые, тем не менее, отлично понимаются нами, носителями языка: оплатить за проезд, вы хочите песен, их есть у меня, и т.д.

В классической работе "О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании" (Щерба 1974) Л.В. Щерба более четко разграничил понятия механизма (= речевая организация человека) и процесса (= речевая деятельность) и его продукта, выделив три аспекта языковых явлений:

1) процессы говорения и понимания, или речевая деятельность;

2) выводимые на основании всех актов говорения и понимания, имевших место в определенную эпоху жизни некоторой общественной группы, словари и грамматики языков, или языковые системы;

3) совокупность всего говоримого и понимаемого такой общественной группой, или языковой материал.

При этом было подчеркнуто, что речевая деятельность обусловливается сложным речевым механизмом человека, или психофизиологической речевой организацией индивида, которая: а) никак не может просто равняться сумме речевого опыта и должна быть какой-то своеобразной его переработкой; б) может быть только психофизиологической; в) вместе с обусловленной ею речевой деятельностью является социальным продуктом; г) служит индивидуальным проявлением выводимой из языкового материала языковой системы; д) судить о характере этой организации можно только на основании речевой деятельности индивида. Такое вынесение речевой организации за рамки обсуждаемой триады в качестве фактора, обусловливающего и речевую деятельность, и ее проявления в языковом материале и языковой системе, дало основания для сделанного в работе [Залевская 1977: 4] заключения, что фактически Л.В. Щерба выделил не три, а четыре аспекта языковых явлений (рис.3).

Рисунок 3.

А.А.Залевская предложила следующую схему (рис.4), описывающую соотношения языка, речи и речевой деятельности.

Речевая организация рассматривается А.А. Залевской как единство процесса переработки и упорядочивания речевого опыта и получаемого в результате продукта – индивидуальной языковой системы, которая есть система концептов и стратегий, способствующих производству смысла и пониманию смысла речевого воздействия (Язык1). Стрелка от блока «Речевая организация» к блоку «Речь» показывает, что для самой возможности реализации речи речевая организация должна располагать определёнными стратегиями воплощения мысли в слове (смыслоформирования), а для понимания речи другого – стратегиями извлечения мысли из слова (смыслоформулирования). Рассмотрим блок «речь»: односторонняя связь между процессом и продуктом имеет своей целью показать, что продукт речи (языковой материал) может лишь опосредованно влиять на процесс речи. Для этого он должен быть переработан индивидом таким образом, чтобы найти отражение в Языке1. Обратимся к блоку «Метаязыковая деятельность». Односторонняя связь идёт к этому блоку от блока «речь». Здесь имеется ввиду, что материалом, на котором строится деятельность лингвиста, является продукт речевой деятельности – языковой материал. Продуктом такого лингвистического анализа языкового материала является система конструктов и правил их комбинирования. Такую систему А.А. Залевская называет Язык2, подчёркивая тем самым, что те неосознаваемые практические навыки, умения, имплицитные (т.е. скрытые в данном случае от направленного сознания) стратегии, определяющие правильное пользование языком индивидами в повседневной речевой практике, очень сильно отличаются от продуктов целенаправленной деятельности лингвистов по формулированию правил пользования языком, выявлению составляющих и взаимосвязи уровней и элементов системы языка. То, что получается в результате такого анализа, А.А. Залевская называет «конструктами», потому что те представления о языковом факте, которые, в конце концов, формулирует лингвист, не являются чем-то естественным, таким, как это представлено в «голове» говорящего, языкового пользователя, а искусственно сконструированным. Здесь можно провести параллель с живой лягушкой и с нарисованной или хуже того – препарированной: в первом случае лягушка есть единое целое, живой организм, в котором все его органы, части не представляют ценности сами по себе, но только как обеспечивающие жизнь лягушки - глядя на это живое существо, мы не задумываемся, какой формы её сердце или кишечник, но наблюдаем за её движением, поведением и т.д.; во втором случае, мы видим мельчайшие детали всех её составляющих, но функция, жизнь из такой модели исчезла. Несомненно, Язык1 и Язык2 отражают одни и те же объективно содержащиеся в языковом материале закономерности, однако каждый из них имеет свой «угол зрения», предопределяющий концентрацию внимания на разных сторонах одного и того же явления, и вырабатывает свою специфическую систему координат. Вследствие этого результаты переработки языкового материала лингвистом и обычным языковым пользователем совпадают далеко не всегда, поэтому нельзя механически переносить продукты метаязыковой деятельности лингвиста (мета – от греческого «через», «после»; метаязыковая деятельность – деятельность в которой язык выступает в качестве объекта исследования) на описание закономерностей функционирования речевого механизма индивида. О том, что такое несовпадение, действительно, существует, свидетельствует, в частности, тот факт, что не получивший специального образования носитель того или иного языка, свободно выражающий и понимающий в своей речевой практике широкий диапазон смыслов, далеко не всегда способен объяснить сущность тех или иных языковых явлений с точки зрения системы языка (обычно, носители языка на вопрос иностранцев, почему правильно говорить так, а не по-другому отвечают «потому что так говорят, а вот так не говорят», и на этом объяснение заканчивается).