Новый мир. – 1972. - № 12. – С. 197-220).

Для Востока как нельзя лучше подходят слова Эмиля Верхарна: «Миры вскрываются в песчинках малых». Такими «песчинками» служили первичные со­циальные и хозяйственные ячейки, самодовлеющие, автономные, не связанные друг с другом общины, каждая из которых представляла собой, по выражению К. Маркса, «локализованный микрокосм». Главной формой их соединения и свя­зи была верховная исполнительная власть и, подчиненный ей разветвленный государственный аппарат, который, подобно железному обручу, сковывал общество, предохраняя его от постоянно прогрессирующей угрозы распада.

Как и повсюду в мире, государство в восточных странах представляло собой порождение непримиримости интересов, вырастало в атмосфере жестоких социальных конфликтов, сопровождалось порабощением одних обществен­ных сил другими. Но в этой части человеческой ойкумены, как неоднократно подчеркивал Ф. Энгельс, «в основе политического господства повсюду лежало отправление какой-либо общественной должностной функции» и оно «оказывалось длительным лишь в том случае, когда оно эту свою общественную должностную функцию выполняло». Властвующие слои и группы захватывали прежде всего контроль над экономическими, политическими и военными функциями государст­ва, узурпировали в основном не сами средства производства, а управление ими, присваивали не главные условия труда, а их результат. Свои эгоистические интересы они не без успеха стремились облечь в безличную форму общей цели, своим действиям придать видимость чистой, независимой государственной воли. Все это не только усиливало их про­извол, но и как бы оправдывало его, создавало почти неограниченные возможно­сти для порабощения и угнетения народа.

Зародившиеся еще в первобытных человеческих коллективах «зачатки государственной власти» (Ф.Энгельс) превращаются постепенно в органы господства над суммами общин. В зависимости от широты стоящих перед ними экономических целей они складываются в микро- или макрогосударства, а многие из них перерастают в гигантские империи, объединенные мощной центра­лизованной силой. Ее источник — почти полная самоизоляция непроницаемых самообеспечивающихся хозяйственных организмов, которые, по определению Ф. Энгельса, создают между собой «одинаковые, но никоим образом не общие ин­тересы» и тем самым составляют «естественную основу для восточного деспотизма» (С. 199).

Своеобразие климата и почвы, сложная разветвленная система ирригации, непрестанная угроза разрушения орошаемых и обрабатываемых земель предоп­ределили разбухание таких свойств азиатского государства, как функция общест­венных работ.

Элементарная необходимость экономного и совместного использования во­ды, писал К. Маркс, которая на Западе заставила частных предпринимателей соединяться в добровольные ассоциации, «на Востоке... повелительно требовала вмешательства централизующей власти правительства. Отсюда та экономическая функция, которую вынуждены были выполнять все азиатские правительства, а именно функция организации общественных работ». «Централизующая власть пра­вительства» координировала труд огромных человеческих массивов, обеспечивала строительство мелких и крупных плотин, дамб и оросительных каналов, состав­ляла переписи населения, календарь земледельческих работ и кадастры земель, следила за соблюдением режима почвы, а в случае ее истощения или стихийных бедствий осуществляла массовые переселения, хранила общественные запасы, организовывала совместную оборону от угрозы внешних нападений.

Общественные работы — категорическая предпосылка, неумолимый импера­тив любого способа эксплуатации в старой, доколониальной Азии. Без них не было бы возможно создание необходимого и прибавочного продукта, а следова­тельно, и его как экономическое, так и внеэкономическое присвоение. Выполняя эти работы, государство обеспечивало общие основы производства, которые являлись в то же время специфическими условиями существования и процветания господствующих групп и слоев. Исполнительная власть получала широкий про­стор для саморазвития. Она произвольно устанавливала налоги, господствовала на наиболее важных рынках, пыталась даже иногда диктовать цены, почти бес­контрольно распоряжалась финансами, ограничивая притязания властвующих элит скорее сферой распределения, чем областью производства. Но главные ее прерогативы — верховное, хотя по современным понятиям часто и номинальное распоряжение землею и крупнейшими ирригационными сооружениями, обеспе­чивающими жизнедеятельность многих восточных цивилизаций. «Государство здесь,— писал К. Маркс, — верховный собственник земли. Суверенитет здесь — земельная собственность, концентрированная в национальном масштабе. Но зато в этом случае не существует никакой частной земельной собственности, хотя существует как частное, так и общинное владение и пользование землей».

Эти права азиатских государств не давали покоя европейским монархам и их ближайшему окружению, когда они в эпоху абсолютизма стремились обуздать дворянство, лишить его независимости и феодальных привилегий, утвердить свое неограниченное господство. В период царствования Людовика XIV в министерстве Кольбера обсуждался вопрос, не следует ли королю Франции по примеру вла­стителей Индии, Турции и Персии объявить себя собственником всех земель и поместий, предоставив их бывшим хозяевам только право пожизненного владе­ния. Кольбер обратился за советом к знаменитому путешественнику Бернье, потребовав у него описания империи Великих Моголов и вместе с тем объективной критики её общественной системы.

Конечно, Бернье как дворянин к тому же зараженный уже вирусом буржуазной психологии, дал резко отрицательный ответ. Его аргументы звучали убедительно, ибо к тому времени все три деспотии давно вступили в полосу застоя и регресса. Тирания властителей и тимариотов, писал он, беспредельна и страшна, крестьяне разоряются и теряют интерес к труду, у ремесленников ненаходящих покупателей даже среди представителей высших сословий, исчезает стимул к производству, земледелие, промышленность и тор­говлю поражает запустение, разрушение и упадок. Бернье настойчиво пытался доказать, что упразднение частной собственности на землю неотвратимо влечет за собой нищенство, варварство и уничтожение человеческого рода, тогда как принцип «твое и мое», создавая надежду на благосостояние и богатство, побуж­дает людей к труду, составляет будто бы основу всего хорошего и прекрасного в мире.

Специфика восточного общества проявилась и в особом пути зарождения 200 господствующих классов и слоев. Как известно из античного опыта — эталона почти всех западных представлений о возникновении классов, — частная собствен­ность в Греции и Риме появляется значительно раньше регулярного оплачивае­мого административного аппарата. Правящие классы сначала утверждают свое господство в экономике, а уже потом овладевают институтами политической власти, используя их для защиты своих экономических интересов. В Греции, на­пример, при значительном развитии частнособственнических и товарно-денежных отношений до середины V века до н. э. государственные должности, включая членство в правительственном Совете пятисот, считались общественными постами. Их обладатели выбирались в основном не голосованием, а жребием и не получа­ли никакого денежного вознаграждения и преимуществ, кроме почетного места в театре, упоминания в специальных декретах и золотого венка после окончания срока службы. Традиция была нарушена только при Перикле, который, преодо­левая огромное сопротивление владельцев крупных состояний, сумел провести через народное собрание постановление о символической плате за исполнение го­сударственных обязанностей. При обсуждении новых законов наиболее яростные противники реформы Перикла обвиняли его, кстати, в том, что он хочет насадить в свободных Афинах обычаи восточных варваров, которые все поголовно состоят на службе у монарха, получая от него жалованье и землю.

В отличие от Греции и Рима на Востоке административно-государственная система складывается раньше, чем возникает частная собственность на орудия и предметы труда,главным образом на землю. На протяжении целого ряда эпох государство на Востоке являлось не только инструментом, порожденным раско­лом общества на классы и орудием классового господства, но и само служило источником классообразования, возникновения различных функциональных слоев и господствующих элит. Общественные отношения здесь выражались не в непо­средственном экономическом господстве над личностью производителя, а были опосредствованы государственно-административной системой управления, от ко­торой находились в прочной зависимости как угнетенные, так и угнетатели. Экс­плуатация приобретала завуалированную, «патерналистскую» форму, внешне лишалась конкретного классового адреса, маскировалась социальной размы­тостью эксплуататорского слоя, когда казалось, что все от мала до велика явля­ются слугами единого всемогущего верховного начала.

Специфические пути развития государства и классов на Востоке, разумеет­ся, не исключали его из единого исторического потока. Только педантам, начисто лишенным широты теоретического видения, общий социально-экономический про­цесс представляется прямолинейным, как каменная стрела Невского проспекта. В действительности он извилист, диалектичен, необыкновенно многообразен, про­является через единичное и особенное, осуществляется, как напоминали Гегель, К. Маркс и В.И. Ленин, путем своего неосуществления, впитывает в себя множество разновидностей и ответвлений.

ФЕНОМЕН УЧЕНОЙ БЮРОКРАТИИ,