личность. общество. история

Иерархия тургеневских персонажей не исчерпы­вается перечисленными категориями. Можно выде­лить немало действующих яиц, занимающих по отношению к ним «промежуточное» положение. Вот, например, в Наталье Ласунской нетрудно обнару­жить черты сходства с Еленой Стаховой (энтузиазм, готовность к самопожертвовании), проблески нравст­венного максимализма). Но героический потенциал ее натуры может остаться нереализованным, и к тра­гедии это не приводит. Героические порывы девушки, так же как ее любовь и страдания, представлены преходящими, сама Наталья — человеком, подвласт­ным законам житейской обыденности. «Какой бы • удар ни поразил человека, он в тот же день, много на другой — извините за грубость выражения — поест, и вот вам уже первое утешение... Наталья страдала мучительно, она страдала впервые... Но первые страдания, как первая любовь, не повторя­ются,— и слава богу!» (6, 342) _v А когда проходит пора юного энтузиазма, обнаруживается способность найти счастье в обыкновенном уделе, в рамках на­личных возможностей. И эта способность неизбеж­но сближает Наталью с персонажами уровня Во-лынцева и Лежнева: она оказывается обитательни­цей их мира, участницей их жизнц;.

Жизненный идеал Лаврецкого значительно шире обычных мерок. Гармония, в которой он нуждается, предполагает не только взаимную» любовь, но и ду­ховную связь с родиной, «честней, строгий труд»,

«прекрасную цель». Однако существует принципи­альное отличие, отделяющее Ла-врецкого от Лизы. Оно выражается в ограниченности диапазона тре­бований к жизни, в возможности быть счастливым посреди нравственных и общественных диссонансов. Характер нравственных запросов героя — при всей их значительности — далек от бескомпромиссности. Эта особенность как бы удерживает Лаврецкого на грани высшего для Тургенева уровня человечности, уровня трагического героизма.

Наконец, выделяются и просто «особые случаи». Именно так может быть определен тип героя, вопло­тившийся в Инсарове. О нем не случайно сказано, что он «не мог бы быть русским». Это единственный из центральных героев Тургенева, который свободен от внутренних противоречий, потому что владеет секретом гармонической связи с национально-исто­рической «почвой». Секрет Инсарова прост; он за­ключается в полном совпадении его личной цели с общенациональной задачей, связывающей воедино весь его народ. Следствием этого оказывается такое тождество индивидуального и общего во всех побуж­дениях человека, такое непосредственное равенство его мотивов и поступков, которое поневоле заставля* ет думать о героях древних эпических поэм, отразив­ших невозвратимое единство индивида с патриар­хальным народно-племенным целым. Для России XIX века подобные взаимоотношения личности и общества являлись либо далеким прошлым, либо прообразом желательного, но вряд ли возможного бу­дущего. Поэтому «русский Инсаров» (в тургеневском понимании этой формулы) в романах Тургенева 50—60-х годов так и не появляется.

Словом, уровни человечности, намеченные в тур­геневских романах, чрезвычайно многообразны. К тому же жизненная позиция любого персонажа осложня­ется различными отклонениями от общего закона «его» уровня. Сама цель персонажа может так или иначе колебаться. Но при всем этом принадлежность персонажа к определенному уровню всякий раз не­преложна; изменить масштаб его личности и приро-

 

 

 

ду его отношения к миру не могут никакие кризисы и потрясения.

Объяснение этой непреложности оказывается многослойным. Первый «слой» объяснения состоит в диалектике взаимодействия индивидуальных чело­веческих натур с объективными социальными фак­торами. Индивидуальная натура человека пред­ставлена у Тургенева имманентным комплексом изначально присущих этому человеку потребностей и свойств. Такой комплекс включает в себя не прос­то те или -иные биологические или даже психофизи­ческие моменты, но и совершенно очевидные задатки духовно-нравственных качеств. Иногда некоторые из подобных качеств представлены как унаследованные: именно так характеризуется внутренняя свобода Одинцовой, решительность Лизы Калитиной, житей­ская ловкость Паншина. Однако эти качества пред­стают в сочетании с другими, не унаследованными, но тоже изначальными, причем такое сочетание при­дает унаследованным свойствам принципиально иной оборот. В характере Лизы Калитиной соединение отцовской решительности с ее собственной беспре­дельной добротой создает прямую противополож­ность характеру отца. Подобный же результат дает соединение отцовских качеств с иным типом темпе­рамента в характерах Одинцовой или Паншина. Результат сочетания унаследованного и неунаследо­ванного всегда неповторимо конкретен, и ни в одном случае фактор наследственности не представлен ре­шающим. К тому же в большинстве 'случаев изна­чальные свойства персонажа никак не связываются у Тургенева с влиянием наследственности.

В то же время натура человека не замкнута в себе: она открыта для объективных воздействий со стороны общества. Зависимость от этих воздействий (о них уже шла речь в первой главе) ощутима в по­зиции тургеневского персонажа на любом уровне. Такая зависимость может быть очень тонкой, иногда косвенной, но при этом она всегда реальна и всегда так или иначе обнаруживается. Вместе с тем во взаимодействии объективных факторов с индивиду-

альной натурой человека решающее слово принадле­жит у Тургенева натуре, ее изначальным потребно­стям, запросам и возможностям. На любом уровне человеческой иерархии натура в конце концов всегда берет верх над всеми воздействиями извне. Это не означает торжества личности над обстоятельствами. Обстоятельства у Тургенева сильнее человека, по­скольку они всегда могут его раздавить. Однако натура все-таки берет над ними верх в том смысле, что человек у Тургенева при любых обстоятельствах не может изменить своей натуре, ее изначальному закону. «Каким в колыбельку, таким и' в могилку»,— так скажет Потугин в романе «Дым». «С чем в ко­лыбельку, с тем и в могилку»,—это пишет в письме к П. В. Анненкову сам Тургенев (П., 3, 103).

Представлению о неизменности натуры тургенев­ских персонажей вовсе не противоречит психологи­ческая подвижность их характеров. Психологическая динамика у Тургенева всегда специфична. Это про­цесс созревания изначальных потенций натуры, про­цесс все более четкого их выявления и самораскрытия. Выявляются не только сущность каждой из них, но и характер их соотношения (обычно конфликтный) и, что не менее важно, их пределы. Это процесс, не изменяющий исходных основ характера и приводящий к итогу, уже не предполагающему никаких дальней­ших изменений. Коль скоро изначальный {и.в сущест­ве своем статичный) потенциал натуры выявился в полной мере, движение (в смысле развития) пре­кращается. Дальше либо статика, либо деградация, либо катастрофа.

Очевидность этой закономерности наталкивает на один естественный вопрос. Если Тургенев придает решающее значение неповторимо индивидуальной на­туре персонажа, если натура эта в основе своей пред­ставляется ему неизменной, то почему в жизненных позициях разных персонажей оказывается возможным типологическое родство? Очевидно, предпосылки тако­го родства заключены, по Тургеневу, в самих же натурах персонажей при всем их индивидуальном несходстве тяготеющих к одним и тем же типам вза-

имоотношений с миром. Действительно, Тургенев обнаруживает существование универсальных начал, уподобляющих людей друг другу независимо от ка­ких бы то ни было внешних социальных воздействий. Таковы всеобщие родовые законы природы человека. Это законы особые — при всей своей объективности и универсальности они имманентны каждой отдельной личности. В своих романах Тургенев постоянно о них напоминает и, конечно, напоминает не случайно.

Категория «природы человека» играет важную роль в художественном мышлении любого из круп­ных реалистов середины XIX века. Она, как правило, так или иначе противопоставляется обществу и его воздействиям на личность и всегда так или иначе связывается с законами природной необходимости. Но преломляется она у каждого писателя по-своему.

В статье «О «Записках ружейного охотника Орен­бургской губернии» С. Т. Аксакова (1852) Тургенев писал, что главное стремление природы «идет к тому, чтобы каждая... точка, каждая отдельная единица в ней существовала бы исключительно для себя, по­читала бы себя средоточием вселенной, обращала бы все окружающее себе на пользу» (5, 415). Но это лишь одна сторона основного закона природы. Другая состоит в том, что «из этого разъединения и раздробления, в котором, кажется, все живет толь­ко для себя... выходит... общая, бесконечная гармо­ния, в которой все, что существует, — существует для другого» (5, 415). Каким образом происходит такое превращение —это величайшая тайна приро­ды. Тургенев не претендует на ее разгадку, но впол­не определенно указывает на главное, с его точки зрения, условие этого превращения. Дело в том, что каждое из отдельных и самоцельных явлений при­роды только вн"е самого себя (т. е. в чем-то другом) «достигает своего примирения и разрешения».

Понятия «примирение» и «разрешение» имеют у Тургенева вполне определенный смысл. Вместе с их синонимом •— понятием «округление» — они оз­начают освобождение от внутренних противоречий, обретение гармонии. Смысл рассуждений Тургенева

таков, что потребность гармонии определяет цель существования всякого явления живой природы, но цель эта может быть достигнута лишь при условии его «выхода» за собственные пределы. Именно так всеобщее разъединение оборачивается всеобъемлю­щим единством.

В статье «Гамлет и Дон-Кихот» (1859) Тургенев проецирует свое представление о природе на чело­веческую жизнь и настаивает на совпадении их ко­ренных законов. Намечается схема преломления этих законов в стремлениях и отношениях людей. И сводится она опять-таки к тому, что всеобщее разъединение самоцельных индивидуальных сущест­вований в конечном счете оборачивается объектив­ным единством общественной жизни человечества, единством, в котором, так же как в природе, «все существующее существует только для другого» {5, 415). По мысли Тургенева, основой этой гармо­нии является вечная борьба и вечное примирение двух начал — центробежного и центростремительно­го. Роль центростремительного начала человеческой жизни принадлежит эгоизму, роль центробежного выполняет самопожертвование. Законы их противо­борства, взаимодействия и конечного равновесия суть законы самой человеческой природы.

Речь, однако, идет о гармонии, существующей лишь в масштабе бесконечности, на уровне таких категорий, как история.вообще и человечество в це­лом. В любых более узких пределах эгоизм и само­пожертвование предстают антагонистическими по­лярностями, резко разделенными и категорически противопоставленными. Их противопоставление вы­ливается в прямое разделение человечества на две противоположные категории. «Мы кажется не слиш­ком ошибемся, — пишет Тургенев, — если скажем, что для всех людей основа и цель их существования находится либо вне их, либо в них самих: другими словами, для каждого из нас либо собственное «Я» становится на первом месте, либо нечто другое, при­знанное им за высшее» (8, 172—173). Как видим, в рассуждениях Тургенева-теоретика отчетливо звучит

мысль об универсальных естественных разрядах лю­дей, существующих во все времена и в любых соци­альных условиях. Классификация подобных разрядов приобретает в той же статье оттенок иерархического противопоставления «низшего» «высшему». Именно так обстоит дело в одной из ее частей, где Тургенев анализирует «отношения толпы, так называемой людской массы» к Гамлету и Дон-Кихоту. Противо­поставление «людской массы» и высших человече­ских типов основывается здесь на внеклассовых признаках: представителями массы оказываются в равной мере крестьянин Санчо Панса и придвор­ный сановник Полоний. Но само это противопоста­вление— на периферии статьи. Ее центральная тема — сравнительный анализ гамлетовского и дон-кихотовского типов, а эти последние отчасти уравне­ны признанием необходимости их обоих для обще­человеческого равновесия.

Впрочем, в той же статье Тургенев делает ого­ворку, усложняющую нарисованную им картину. Он признает, «что действительность не допускает таких резких разграничений, что в одном и том же живом существе оба воззрения могут чередоваться, даже сливаться до некоторой степени» (8, 173). В романах Тургенева, картина усложняется еще в большей ме­ре. Романы тоже обнаруживают в человеческой жиз­ни определенное соответствие законам природы,— тем, которые сформулированы в статье о «Записках ружейного охотника». Однако социально-человече­ское преломление этих законов выглядит здесь ина­че, чем в теоретических построениях «Гамлета и Дон-Кихота».

В романах Тургенева выясняется, что основа и цели человеческой жизни в сущности всегда одни и те же: в конце концов людям всех типов и уровней необходимо «округление» их существова­ния, т. е. та или иная форма жизненной гармонии. Выясняется и то, что на любом уровне и в любом варианте необходимая человеку гармония не может быть достигнута в замкнутых пределах его внутрен­него мира. Для каждого человека оказывается не-

обходимым какой-то вариант выхода за пределы его собственного «я», какая-то форма воссоединения с объективным миром, предстающим перед ним как его социальная и естественная среда.

Но эти общие для всех законы, оказывается, могут действовать совершенно по-разному. Различен характер необходимой человеку гармонии и ее мас­штаб. Многообразие вариантов развертывается в широчайшем диапазоне, от узко личного и сугубо житейского преуспеяния до абсолютного разрешения коренных противоречий бытия. Различны формы и условия воссоединения человека с окружающим миром — от ориентации на готовые эталоны и приспо­собления к обстоятельствам до попытки преобразо­вания мира на основе собственного идеала, возведен­ного в ранг всеобщей нормы. Сама категория «окру­жающий мир» имеет разный смысл для персонажей разного уровня' Если на «низшем» уровне весь мир сводится для человека к ближайшему социальному окружению -(светской, помещичьей, чиновничьей и т. п. среде}, то для героев, отнесенных к высшему уровню, судьба России становится личной пробле­мой, а законы Вселенной могут оказаться источни­ком глубоко интимной душевной драмы.

С этой иерархией вариантов связана тургеневская концепция личности. Внутренняя свобода и потреб­ность абсолютной гармонии выделяются писателем как решающие особенности личностного отношения к миру. На взгляд Тургенева, человек является лич­ностью именно в той степени, в какой он возвыша­ется до уровня этих качеств или приближается к нему.

У Тургенева все нуждаются в одном и том же, но одни и те же общечеловеческие потребности полу­чают на разных уровнях разную форму и разное со­держание. И все эти принципиально различные варианты равно естественны: в каждом из них есть человеческий смысл, в каждом проявляется какая-то существенная возможность человеческой природы. Естественность всех этих вариантов для Тургенева очевидна, так же как очевидно для него и нечто

большее — то, что лишь в таких разнородных и проти­востоящих друг другу формах может полностью проявить себя человеческая природа. Мысль о су­ществовании принципиально разных естественных, разрядов людей получает в романах Тургенева наи­большую определенность. Разряды эти разграничены по иным признакам, их неравноценность обозначена намного резче, чем в теоретической схеме «Гамлета и Дон-Кихота». Вместе с тем каждая из ступеней иерархии представлена по-своему правомерной. И то, что любое сочетание индивидуальных свойств непре­менно включает человека в одну из этих универсаль­ных категорий, имеет для Тургенева глубокий смысл: здесь видится ему какая-то фундаментальная необ­ходимость общего процесса жизни.

В то же время есть основания утверждать, что существование разных уровней человечности обу­словлено у Тургенева многосторонне. Разность есте­ственных человеческих разрядов оборачивается раз­ностью социальных ориентации, движущих отдель­ными людьми и определяющих различное направле­ние их связей с окружающим миром. А все разнородные социальные ориентации и системы ценностей, в кругу которых человек осуществляет свой выбор, предста­вляются Тургеневу порождением необходимого хода общественного развития. Неоднородное и противо­речивое проявление природы человека связывается тем самым не только с ее внутренними коллизиями, но и с противоречивостью современной исторической ситуации, с коренными противоречиями развития России, с конфликтным соотношением основных тен­денций социального прогресса вообще.

Через художественные и нехудожественные сочине­ния Тургенева так или иначе проходит мысль о посту­пательном характере развития человечества. Но мысль эта действительна лишь на уровне предельных обобщений; в применении к развитию отдельных наций и соответствующих социально-государствен-

ных организмов она может осложняться существен­ными коррективами. В различные эпохи своей жизни писатель настойчиво уподоблял развитие 'целой на­ции развитию отдельного человека. Эта аналогия отчетливо прослеживается в критическом разборе гётевского «Фауста» (1845), в статье о романе М. Дюкана «Утраченные силы» (1868) и, наконец, в речи, произнесенной по случаю открытия памятни­ка Пушкину в Москве (1880). Смысл аналогии — в определении- движущей силы общественного раз­вития. Эта роль отводится национальному духу, во­плотившемуся в «основных идеалах, на которых построен весь быт общества» (15, 74).

Именно от национального духа исходят, по мысли Тургенева, импульсы всех общественных перемен. Определенное мировоззрение создает со­ответствующий общественный порядок, и в основании всех социальных переворотов кроются перевороты духовные. Идеалы имеют при этом решающее значе­ние, поскольку именно они придают устремлениям национального духа определенную форму и харак­тер нормативных жизненных установок.

Аналогия, сближающая подобные процессы с про­цессами развития личности, для Тургенева вполне закономерна. В статье «Гамлет и Дон-Кихот» основа всех личностных побуждений определяется так: «Все люди живут — сознательно или бессознатель­но — в силу своего принципа, своего идеала, то есть в силу того, что они почитают правдой, красотой, добром» (8, 172). Опять речь идет об идеалах, имею­щих либо внеличное происхождение, либо сверхлич­ный смысл (всегда неразрывно связанный с катего­риями правды, добра и красоты). Так, движущие силы общественной и индивидуальной жизни оказы­ваются в конце концов одними и теми же: идеалам принадлежит роль естественного промежуточного звена, связующего отдельного человека с обществом,

и наоборот.

Однако связь эта, согласно Тургеневу, таит внутри себя глубокое противоречие. Дело в том, что духов­ные процессы, составляющие основу общественного

 

развития, управляются законами, явно не имеющими духовного смысла. В «Письмах о франко-прусской войне» (1870) объединение Германии определяется как необходимость, аналогичная физиологической или геологической. В тех же «Письмах» или в упо­мянутой речи о Пушкине социально-исторические кризисы, переживаемые Францией Луи-Наполеона или современной Россией, рассматриваются как не­кие подобия болезней, старения, вообще биологиче­ских явлений. Подобные же аналогии можно обнару­жить в письмах к Полине Биардо конца 1840-х годов, а в одном из писем 1867 года Тургенев прямо гово­рит о законах политики как об одной из разновидно­стей законов природы (П., 6, 396), Таков парадокс тургеневской концепции общества: через посредство социально-нравственных идеалов (и вообще духов­ных факторов) действует необходимость, подобная той, по которой в природе одни естественные явления деградируют и.изживают себя, а другие созревают и занимают их место. Эта необходимость ассоцииру­ется у Тургенева с законами биологической борьбы за существование, физического равновесия, механи­ческой инерции и т. п. В применении к этой необхо­димости критерии должного, достойного, справедли­вого выглядят нелепыми — они принадлежат со­вершенно иному измерению бытия.

Напротив, для отдельной личности ценностные критерии оказываются решающими, а цели и запро­сы высшего порядка — необходимыми. Основа ее побудительных импульсов^ это нравственная воля, всему в мире предъявляющая требование разумного смысла, справедливости и целесообразности.

По мнению Тургенева, источник этих различий достаточно глубок. Общество, как все бесконечно существующее, не нуждается в оправдании своего существования какой-либо высшей целью или разум­ным смыслом. Оно просто существует, и этого доста­точно. В высшем оправдании и разумном смысле нуждается конечное и бренное существование отдель­ного человека. Не оправданное связью с высшими, ценностями, оно пусто и призрачно.

Идеалы, через которые осуществляется связь между общественным целым и отдельными людьми, объективно имеют двойственную природу и двойствен-ное значение. В этом Тургенев убежден. Общество через посредство идеалов втягивает отдельных людей в работу своего «механизма», обеспечивая тем са­мым свое нормальное существование, которое, как сказано, в оправдании, смысле и цели не нуждается. Напротив, отдельные личности связывают с социаль­но-нравственными идеалами, выдвинутыми общест­венным «бытом» и духовной культурой, именно' на­дежды на обретение высшего оправдания, смысла и цели своего существования.

В истории Европы Тургенев находит ситуации» в которых оба несовпадающих назначения общест­венно-человеческих идеалов оказывались благополуч­но «сбалансированными». Такова, в- его понимании, ситуация, определяющая характер общественной жизни европейского средневековья. Основой средне­векового социального устройства Тургеневу представ­ляются религиозные идеалы, выработанные католи­цизмом. Освященные божественным авторитетом, они были даны отдельному человеку как источник непре­рекаемых жизненных норм. Они обязывали к безого­ворочному подчинению существующему порядку: так обеспечивалась неразрывная связь отдельных людей с общественным целым. Но, со своей стороны, эти отдельные люди связывали с религиозным идеалом глубоко личные надежды на спасение души и в под­чинении освященным религией общественным нормам обретали необходимую им твердость жизненных принципов, непоколебимую уверенность в себе.

Эти мотивы отчетливо звучат в письмах к Виар-до от 19 и 25 декабря 1847 года. Во втором из них высказываются интересные мысли о значении охва­тившего современную Европу промышленного подъе­ма. Тургенев ведет речь о двойственности значения индустриализации: она представляется решением одновременно утилитарных и «экзистенциальных» проблем. Если рассматривать индустриализацию «с точки зрения прогрессивного подчинения стихий

 

 

природы человеческому гению», то в ней можно ви­деть грядущую «освободительницу и обновительни-цу людского рода» и вместе с тем источник идеа­ла, способного уже сейчас объединить разобщенное эгоизмом человечество. Открывается и необходимая каждому личностная перспектива — возможность активного и свободного самоутверждения человека в природе. Подобное же равновесие обнаруживает­ся Тургеневым в идеалах современной ему европей­ской демократии и прежде всего в ее главном прин­ципе, который определяется в «Письмах о франко-прусской войне» как «свободное развитие свобод­ных учреждений» (15, 15). «Свободные учреждения» обеспечивают демократическому обществу необходи­мую ему активную самодеятельность граждан, а с другой стороны, создают «максимальные воз­можности для индивидуального развития». При по­следовательном осуществлении принципа он удов­летворяет как отдельную личность, так и общество в целом.

Равновесие функциональных и ценностных аспек­тов социально-нравственного идеала обеспечивает, по Тургеневу, живую связь между индивидом и об­ществом,—такую, которая делает возможным нор­мальное функционирование общества и его прогресс. Причину общественных процессов, аналогичных бо­лезням, старению и умиранию человеческого орга­низма, писатель усматривает в таком изменении взаимоотношений личности и общества, при котором их связь приобретает бездуховный, механический ха­рактер.

По убеждению Тургенева, мир переживает ста­дию кризиса, когда живая связь личности и общест­ва становится трудной проблемой. Таков важнейший элемент общеевропейской исторической ситуации, характерной для нового времени. Содержание этой эпохи определяется, для писателя, переходом от средневекового общественного устройства (с его ре­лигиозно-авторитарной основой) к обществу нового типа, черты которого еще не выяснились окончатель­но. Еще в статье о «Фаусте» (1845) Тургенев дает

развернутую характеристику «переходного времени», причем основные идеи этой ранней статьи устойчиво повторяются и в позднейших тургеневских размыш­лениях. Сущность тургеневской концепции сводится к следующему.

Основа происходящего общественного переворо­та — полное самоосвобождение личности. Личность становится автономной единицей, самозаконной и са­моцельной; общество распадается на множество обо­собленных «атомов», переживая, таким образом, со­стояние своеобразного самоотрицания. Превращение эгоцентризма в основной закон человеческой жизни ведет к разнообразию взаимоотношений личности и общества. Выделяются два основных варианта этих взаимоотношений, наиболее характерные для совре­менных условий. Первый из них — романтический эгоцентризм — означает принципиально обоснован­ную автономию личности: отстаивая свои права, сво­бодный человек признает их правами всеобщими. В масштабе притязаний кроется отличие этого ва­рианта от обыкновенного обывательского эгоизма. На уровне эгоизма самоцельность человеческого су­ществования оборачивается своекорыстным или бес­смысленно пассивным приспособлением к существу­ющему порядку (другого нет, а высокие мечты неле­пы с точки зрения эгоистического здравого смысла). Обособление личности заключает в себе угрозу раз­витию и существованию общества. Даже в своей высшей форме эгоцентризм чреват отрицанием нрав­ственных связей и гражданских обязательств. Тем более опасен обывательский, буржуазный эгоизм с его «отвращением ко всякой гражданской ответ­ственности» (П., 5, 52). Буржуазный эгоизм создает благоприятные условия для политической тирании, тоже подрывающей живую связь между личностью и обществом, а вместе с ней и возможность общест­венного прогресса.

Однако Тургенев различал в общественной жиз­ни Европы силы и тенденции, противостоящие угро-'зе катастрофы. Важнейшей из них представлялось ему демократическое движение, с переменным успе-

хом боровшееся против деспотических режимов. Не меньшее значение Тургенев придавал некоторым особенностям самосознания личности, типичным для новой эпохи и порожденным, на взгляд писателя, противоречивостью ее положения в ситуации раз­дробления общества. Критическое начало, обеспечив­шее автономию личности, разрушив внешние оковы, обращается против нее самой,— такова одна из главных идей статьи о «Фаусте». В способности об­ращаться против своего источника заключается, по Тургеневу, великая социальная функция рефлексии: рефлексия не позволяет личности замкнуться в се­бе, вынуждая ее искать новую форму единства с общественным целым. Самоосвобождение и макси­мальное развитие человеческих индивидуальностей вступает в естественное взаимодействие с процессом «свободного развития свободных учреждений», об­разуя единую антидеспотическую и антибуржуазную тенденцию современной европейской истории. С этой тенденцией связаны надежды Тургенева на «спасение цивилизации» («Письма о франко-прусской войне»— 15, 15), на поступательный ход общественного раз­вития всей «европейской семьи».

Неотъемлемой частью этой «семьи» Тургенев счи­тал Россию. Мысль о единстве исторического разви­тия России и Европы — основа мировоззрения «ко­ренного, неисправимого западника». Многолетние наблюдения подтверждают его излюбленный те­зис: в общественной жизни России обнаружи­вается преломление главных черт современного цикла европейской истории. Петровские преобразо­вания и последующие события, вплоть до крестьян­ской реформы 1861 года, представляются Тургеневу переходом от общественной организации средневеко­вого типа к социальным формам, соответствующим новому времени. Переходная эпоха тоже выражает себя в распаде традиционной формы общественного единства и в обособлении личности. Процесс обо­собления тоже развертывается в нескольких принци­пиально различных вариантах: от рождения «неза­висимой, критикующей, протестующей личности»

(«Воспоминания о Белинском»—14, 40) до зауряд­ного эгоизма обывательского толка со всеми его ха­рактерными приметами, включая «отвращение ко всякой гражданской ответственности».

Однако в условиях России общеевропейские за­кономерности получают глубоко своеобразный пово­рот. Прежде всего для Тургенева существенно свое­образие той стадии, которая в русских условиях соответствует европейскому средневековью. Он счита­ет, что в России место феодальной системы занимал патриархальный, общинно-семейственный тип обще­ственной организации. 'В записке «Несколько заме­чаний о русском хозяйстве и русском крестьянине»' (1842) молодой Тургенев убежденно утверждает: «Удельная система тем и отличается так резко от феодальной, что вся проникнута духом патриархаль­ности, мира, духом семейства... Тогда как на Западе семейный круг сжимался и исчезал при непрестан­ном расширении государства,— в России все госу­дарство представляло одно огромное семейство, ко­торого главой был царь, «отчич и дедич» царства русского, недаром величаемый царем-батюшкой» (1, 461). От подобного, представления о допетровской Руси писатель явно не отказался и позднее: оно от­разилось в его романах (о чем уже шла речь во вто­рой главе).

Именно особым характером патриархальных обще­ственных отношений объясняет Тургенев специфику дальнейшего исторического развития России. В тур­геневских представлениях гражданское сознание и гражданская активность людей неразрывно связа­ны с правовым характером отношений внутри обще­ства. Между тем патриархальные отношения начисто лишены правовой основы. В той же записке 1842 го­да Тургенев прямо об этом говорит: «Семейные от­ношения по духу своему не определяются законом, а отношения наших помещиков к крестьянам так бы­ли сходны с семейными...» (1,469). Отсюда его убеж­дение, что «патриархальное состояние», в котором Россия пребывала до Петра, воспрепятствовало ее «гражданскому развитию».

•Тургенев не раз отмечал обусловленную эЧим специфику русского перехода к новому типу общест^ венного устройства. Во Франции форма такого пере­хода — социальная революция, в Германии — духов­ный переворот, в России — административная ре­форма. Все в той же записке 1842 года, а позднее в «Записке об издании журнала «Хозяйственный ука­затель» (1858), в «Проекте программы «Общества для распространения грамотности и первоначально­го образования» (1860), наконец, в «Литературных и житейских воспоминаниях» (1869— 1880) много­кратно повторяется мысль о чисто административ­ном пути, которым шла русская история от времен Петра до времени освобождения крестьян.

С этой мыслью обычно сливается другая — о «варварском», т. е. догражданском, доцивилизо-ванном состоянии русского общества на современ­ном этапе его истории. Тургенев насколько возмож­но недвусмысленно указывает. на беззаконность крепостного права, на отсутствие «законности и от­ветственности» во всех отношениях сословий между собой, в отношениях сословий и государства, госу­дарства и личности. Не раз отмечается очевидная гражданская неразвитость всех социальных групп русского общества, как высших, так и низших, от­сутствие какой-либо общественной инициативы, сколько-нибудь авторитетного общественного мне­ния и т. п.

В письме Тургенева к Е. Е. Ламберт (1858) без труда находим такое суждение: «Ленив и неповорот­лив русский человек и не привык ни самостоятельно мыслить, ни последовательно действовать» (П., 3, 179). Речь идет о массовом, количественно преобла­дающем типе русского человека, свойства которого представляются Тургеневу сложившимися неизбеж­но. Писатель нигде не дает прямого объяснения их происхождения, но его размышления и творческие поиски обнаруживают два важных фактора, с ко­торыми так или иначе связывается хаотичность и обывательский характер жизни масс в современной Тургеневу России. Первый из. этих факторов — свое-

образие процесса, разрушившего прежнее обществен­ное единство. В европейских условиях этот процесс представляется связанным с духовным созреванием личности, с ее восстанием против схоластики, нор­мативной религиозности и авторитарного обществен­ного порядка, с завоеванием автономии разума, на­конец. Тургеневская статья о «Фаусте» содержит достаточно определенные суждения на этот счет. Распад патриархального общественного уклада на Руси мыслится иначе — как следствие его насиль­ственного разрушения реформами Петра, которые, в свою очередь, рассматриваются как следствие без­личной объективной необходимости, не связанной ни с какими духовными факторами, У Тургенева¹ полу­чается, что русский человек «отпадает» от традици­онного целого как бы помимо собственной воли. Пет­ровские преобразования недаром приравниваются (в «Воспоминаниях о Белинском») к государствен­ному перевороту, так как «насильственные меры», исходящие свыше, просто поставили всю массу об­разующих общество людей перед фактом совер­шившихся перемен, состоявшихся без их участия и санкции. Поэтому отсутствие гражданского- нача­ла в общественных отношениях получило адекватное дополнение в виде полной неподготовленности к гражданскому развитию самого человеческого «ма­териала» нации. Положение могло бы измениться, 'будь гражданская активность «задана» новой струк­турой общественных отношений. Но Россия 'далека от любой формы «свободных учреждений», и граж­данское воспитание народа остается пока лишь пред­метом мечтаний. Таково твердое убеждение Турге­нева.

Все эти представления о характере общественного развития России отражаются и в тургеневских ро­манах. Но романы обнаруживают и другое — неожи­данные последствия специфики русского прогресса. Важнейшим из них оказывается беспрецедентно мощная (в сравнении с Европой) вспышка лично-

 

 

стного самоутверждения, явно связанная с пе­реходным состоянием русского общества. Эта вспышка в известной степени созвучна подобной же вспышке на Западе: и там и здесь полная незави­симость и суверенность личности обоснована систе­мой всеобщих ценностей. Но Тургенев обнаруживает принципиальное различие сходных явлений. В статье о «Фаусте» раскрывается «секрет», внутренней диалектики европейского индивидуализма: общече­ловеческий характер выдвигаемых идеалов служит обоснованию личных потребностей («каждый хло­потал о человеке вообще, то есть в сущности о своей собственной личности»). Тургеневские романы от­крывают диалектику прямо противоположную: глу­боко личные потребности их героев оказываются источником норм и ценностей, которые они стремят­ся сделать действительно всеобщими, утверждая их как общеобязательные основания нравственности и всей общественной жизни целой нации.

Духовную автономию русской личности отличает парадоксальное сочетание двух начал: беспредель­ной внутренней свободы и какой-то имманентной со­циальности всех стремлений и свойств свободного че­ловека. В сравнении с евр