Глава 14. Бесконечное разнообразие текстов

Берестяные грамоты бесконечно разнообразны по держанию. Ведь они писались людьми разных социальных уровней и занятий, разных наклонностей, охваченных разными заботами и разным настроением. Одни письма написаны в горе, другие в порыве хозяйственного рвения. Порой рукой писавшего водил гнев, а порой - страх. Авторы грамот делали записи для личного употребления и для других людей, своих адресатов. Жизнь постоянно давала поводы для того, чтобы то один, то другой новгородец, отвязав от пояса отполированное частым употреблением «писало» и, расправив белый берестяной лист, садился царапать на березовой коре записку, письмо, распоряжение или донесение. Береста сохраняет все - от первых робких шагов в овладении грамотой до духовного завещания и извещения о смерти. И те четыре сотни грамот, которые собраны за двенадцать лет на Неревском раскопе, можно сравнить с разбитым на сотни кусков громадным зеркалом, каждый осколок которого запечатлел небольшую, случайно отразившуюся в нем частицу давно исчезнувшего мира.

Эта пестрота текстов определила и многообразие возможностей познания прошлого, заложенное в исписанной бересте. Уже сейчас к началу третьего десятилетия нашего знакомства с новым, открытым в 1951 году историческим источником, этот источник бросает яркий свет на многие, долго остававшиеся в тени закоулки новгородской истории, знакомя нас со средневековым Новгородом подчас с неожиданной стороны.

Вот, к примеру, найденная в 1957 году около мостовой Великой улицы в слое середины XV века грамота № 298. Это небольшой прямоугольный, обрезанный со всех сторон кусок бересты со следующим текстом:

«Костка сына Лукина, Офремова сына.

Купра Иванова сына, Онитвька.

Купра Фомина сына.

Игнатья Юрьева сына».

 

Что это? Запись перечисляет четырех человек, названных в уважительной форме, с отчеством, а в одном случае даже с именем деда. Такое перечисление не может быть записью должников. Около их имен тогда были бы проставлены суммы долга. Не может эта записка быть и поминанием, в котором отчества никогда не писались. Имена перечисленных в грамоте лиц поставлены в винительном падеже, отвечающем на вопрос: «Кого?»

А. В. Арциховский, пытаясь объяснить смысл найденной записки, предложил такое интересное решение: «Думаю, что перед нами избирательный бюллетень». В условиях вечевого строя органы власти в Новгороде были представительными главным образом от боярства разных концов и улиц города. Избирались посадники и тысяцкие, архиепископы и архимандриты, кончанские, уличные и купеческие старосты, сотские. Возможно, одно из свидетельств таких выборов и дошло до нас теперь. Речь в нем не может идти о выборах высших государственных сановников. Они, как правило, все известны летописцу по именам, среди которых нет, однако, ни Константина (Костки) Лукинича, ни Киприана (Купра) Ивановича, ни Киприана Фоминича, ни Игнатия Юрьевича. Названные в грамоте лица, если предположение верно, избирались, нужно думать, в органы уличного управления.

Эта находка существенно изменяет распространенное представление о новгородском вече. Вече казалось многим историкам некой вольницей, которая все вопросы государственного управления решала криком и потасовкой. Такие представления основывались на том, что вечевые собрания порой выливались в вооруженное столкновение разных концов города. При этом историки не учитывали, что вечевые собрания происходили ежегодно, а иногда и по нескольку раз в году, а столкновения группировок отмечались далеко не каждое десятилетие. Конечно, общественная жизнь в Новгородской республике была организована и регламентирована. Летопись, например, сообщает, что на вече новгородцы сидели, а не стояли, а это не совпадает с привычным образом буйной толпы. Что касается выборов, то при широком распространении грамотности они вполне естественно, осуществлялись не криком, а подачей бюллетеней, подобных найденному на Неревском конце.

Л. В. Черепнин выдвигает относительно этого берестяного листка несколько иную гипотезу: «Новгородская судная грамота говорит об обязательном присутствии на суде четырех заседателей, по два представителя от каждой из тяжущихся сторон. Может быть, эти четыре заседателя и имеются в виду в берестяной грамоте № 298?» Такое толкование тоже не лишает грамоту качеств бюллетеня.

А вот два небезынтересных документа, связанных с военно-политической историей Новгорода. Напомню, что некоторые известия такого рода, сохраненные на бересте, уже изложены в предыдущих главах этой книжки.

Грамота № 332, найденная в слоях пятнадцатого или шестнадцатого яруса, сохранилась в обрывке. Она написана Кюрьяком и адресована Вышене. Вышеня должен - в том случае, если «князь пойдет», - прислать Кюрьяку шлем, брони, щит, копье и вороного коня. Пятнадцатый и шестнадцатый ярусы дендрохронологически датируются 1197-1238 годами. Это было время почти ежегодных походов новгородцев на чудь, на литву, на немцев, на соседние русские княжества. И, конечно, установить, с каким из многочисленных походов рубежа XII-XIII веков связана грамота № 332, нам не удастся. Но, может быть, она имеет отношение к сборам новгородцев в поход 1207 года, закончившийся по возвращении воинов домой грандиозным антибоярским восстанием, знаменитым в истории Новгорода. Или, возможно, эта грамота написана в дни подготовки похода 1216 года, когда при активном участии новгородских полков в Липицкой битве решилась судьба суздальского наследства великого князя Всеволода Большое Гнездо. Кто знает?

Другая грамота - № 69 - выброшена в конце XIII века, между 1281 и 1299 годами, и найдена в 1952 году. Она сохранила следующий текст: «От Тереньтея к Михалю. Пришьлить лошак с Яковьцем. Поедуть дружина Савина чадь. Я на Ярославля, добр здоров, и с Григоремь. Углицане замерзьли на Ярославли. Ты до Углеца, и ту п(о)лк дружина».

Прорись грамоты № 69. Письмо от Терентея к Михалю, посланное в Новгород из Ярославля в конце XIII века

Терентий написал Михалю из Ярославля - редкий случай, когда в берестяной грамоте указан «обратный адрес». Он находится в Ярославле вместе с Григорием, пребывает в добром здоровье и просит Михаля прислать к нему лошака с Яковцем, присоединив его к дружине Саввы, направляющейся к Угличу. «Угличане замерзли на Ярославле». Эту фразу нужно, по-видимому, понимать так, что угличские суда вмерзли в лед под Ярославлем. Дело происходит во время ледостава, в начале зимы.

Письмо Терентия Михалю особенно ценно тем, что повествует о событиях, не запечатленных летописцем. Между 1281 и 1288 годами политическая жизнь Новгорода, так же как и политическая жизнь Ярославля и Углича, тесно связана с ожесточенным соперничеством двух сыновей Александра Невского - Андрея и Дмитрия, с переменным успехом боровшихся за великое княжение Владимирское. Братья несколько раз сменяли один другого на великокняжеском столе. Новгород попеременно был союзником то Андрея, то Дмитрия, в отличие от ярославского и углицкого князей, поддерживавших Андрея Александровича. Летописец сохранил воспоминание о многих красочных подробностях этого соперничества. Но о походе новгородцев в тот период под Углич и Ярославль мы впервые узнали только из сообщения берестяной грамоты № 69.

Нужно сказать, что А. В. Арциховский и Л. В. Черепнин связывают эту грамоту с другими событиями - с войной киевского князя Изяслава Мстиславича против Юрия Долгорукого в 1148 году. В эту войну на стороне Изяслава были втянуты и новгородцы, которые вместе с ним совершили поход под Ярославль, прервавшийся с наступлением зимы.

Трудно согласиться с таким мнением. Грамота попала в землю в конце XIII века. Сохраниться на воздухе в течение полутораста лет она никак не могла. Представить себе, что она переместилась в земле, оказавшись в более высоком слое, невозможно. Полтораста лет, отделяющих 1148 год от конца XIII века, - это полтора метра культурных напластований, насыщенных остатками построек. Если бы она переместилась из девятнадцатого яруса в двенадцатый в результате рытья глубокой полутораметровой ямы, такая яма была бы легко обнаружена. Она была бы заполнена более поздним грунтом, остатки построек в ней были бы перерублены. Между тем, грамота № 69 найдена в спокойных напластованиях конца XIII века.

Чрезвычайно малочисленны грамоты, своим содержанием связанные с дальней торговлей Новгорода и купечеством как особым сословием. Разумеется, когда удастся раскопать купеческие усадьбы, историки будут вознаграждены за скудость сведений, собранных в первые годы открытия бересты. Но кое-что найдено и на Неревском раскопе.

О грамоте № 125 уже упоминалось. В ней некая Марина, жившая 'на рубеже XIV и XV веков, просила своего сына Григория купить ей зендянцу - хлопчатую ткань, которую в Новгород привозили с восточных рынков. В другой грамоте - № 282, написанной в конце XIV века, упомянут еще один товар из далеких стран: «Купил есмь соль немецкую...». В Новгороде существовало солеварение - на Белом море и в районе Руссы, но своей соли не хватало и ее в большом количестве везли из-за рубежа. Главными поставщиками были немцы, которые торговали не своей солью, а вывезенной в основном из Франции и Испании.

Возможно, о соли говорится в обрывке берестяной грамоты № 44, написанной в XIV веке: «...Науму Соленови. Хто мое целование не надоби... побегле во Немьце, а товару...». И определенно, хотя и не очень вразумительно - в другом обрывке № 32, датированном также XIV веком: «Фешке Юрьгию целом... соле наборзи не была от тебе сол по 2 года мни... купиле...».

В иных грамотах предметом покупки оказываются менее важные, хотя и весьма распространенные привозные товары. Вот, например, грамота № 173, найденная в одном слое с письмом Марины Григорию: «Поклон от Панфил к Марье и ко попу. Купите маслеца древяного, да пришлите симъ».

Деревянное масло - так называется худший сорт оливкового масла - в большом количестве сгорало в лампадках и употреблялось при некоторых обрядах так же, как и миро - деревянное масло, сваренное с красным вином и благовониями. Кстати, - правда, в слоях более древних - однажды на Неревском раскопе была найдена серебряная бутылочка, разделенная глухой перемычкой на две половины, подобно ружейной масленке. На одной из этих половин нацарапано: «масло», а на другой: «мюро».

В некоторых грамотах предметом купли-продажи является рыба. Это каким-то образом связано, по-видимому, с особенностью хозяйства живших на раскопанных участках землевладельцев, имевших отношение, как уже было показано, к рыбным ловам а севере Новгородской земли. Мы видели, как они охотились за наиболее дорогими породами рыб, предпочитая даже брать проценты на отданные взаймы суммы в виде лососей и сигов, чтобы выгоднее реализовать свой доход. Сиги и лососи становились затем товаром на новгородском торгу. Вот грамота № 144, написанная в первой половине XIV века: «Приказ Косарику от Есифа. Възми у Тимофея 50 сигов о 3 рубля, а роко на роство» - «Приказ Косарику от Есифа. Возьми у Тимофея 50 сигов рубля на 3, а срок на рождество».

Серебряная масленка конца XIII века с надписью: 'Масло' и 'Мюро'

Здесь сиги приобретаются в кредит с обязательством уплатить за них к рождеству. Каждый сиг весит в среднем около двух килограммов. Всего, таким образом, Есиф приказывает купить около ста килограммов рыбы, что приблизительно составляет бочку. Следовательно, бочка сигов в Новгороде XIV века стоила около трех рублей. На такие деньги Онцифор Лукинич приобрел бы трех коней для своего хозяйства.

Л. В. Черепнин несколько иначе понимает эту грамоту. Он считает, что Тимофей уже получил от Есифа три рубля, срок его долга истек, и взять у него сигов Косарик должен в возмещение этих трех рублей. По мнению исследователя, мы наблюдаем здесь один из способов закабаления рыбака купцом или феодалом. Вряд ли это правильно. Есиф пишет: «о 3 рубля». Предлог «о» в древнерусском языке в соединении с числительным обозначал приблизительное количество, в данном случае: «рубля на 3». Если бы речь действительно шла о покрытии денежного долга, автор письма не стал бы обозначать его так приблизительно.

Редкие рыбы в Новгороде очень ценились. Ими иногда и в самом деле получали долги, ими расплачивались. Во второй половине XIV века написано письмо № 186: «Поклоно от Стьпана ко Смьнку. Возми у Кануниковыхо десять лосой, а другую десять возми у Данилки у Бешкова. А дай Смьну Флареву. А язо тобе ся кланяю».

По существу из тех немногочисленных грамот, которые дают возможность говорить о торговле, купеческими письмами - да и то с оговорками - могут быть признаны лишь сообщающие о приобретении немецкой соли и о расплате лососями. В остальных упоминаются отдельные покупки новгородцев.

Распространенным средством извлечения дохода из человеческой нужды было в Новгороде ростовщичество. В слое самого начала XIV века на усадьбе «Б» найдена грамота № 138, которую трудно толковать иначе, как запись долгов, сделанную ростовщиком:

«Се азо, рабо божий Селивьстро напсах рукописание. У Лунька полтина. У Захарьи полтина. У Алюевиць полтина. У Кузмиць у Онисимова 2 гривне. У Смена у Яколя двои чепи в 2 рубля с хрестом, брони во 2 серебра. У Кюрика у Тюлпина семьдесято гривен. У Бориска полутора рубля. И у Петряица бумажнико и корова поруцьная. У Селиле 10 гривен. У Слинька шапка в 13 гривне. У Иванися Япкыто, у Федореца 2 гривне. У Селекуевица 3 гривне. У Григорьи у Роготина 2 рубля... гривне».

Селивестр сделал запись об отданных им в долг - вне всякого сомнения, на выгодных для него условиях - разным людям деньгах и имуществе. Здесь и дорогие цепи с крестом, и брони - пластинчатый дос-пех, и «бумажник» - ватное одеяло, и шапка ценой в 13 гривен, сделанная, судя по цене, из дорогого меха.

Запись Селивестра имеет форму духовного завещания, начинаясь традиционными для этого вида документа словами: «Се аз, раб божий... написах рукописание». Эту особенность хорошо разъяснил Л. В. Черепнин, который привлек для сравнения порядки, известные в Пскове XV века. В случае возникновения тяжбы о ссуде после смерти заимодавца, пишет он, «главным документальным доказательством прав умершего, которым должны пользоваться душеприказчики, Псковская судная грамота признает письменное распоряжение покойного («рукописание»), сданное им при своей жизни в государственный архив при Троицком соборе». Подобный порядок должен был существовать и в Новгороде. Вероятно, рукописание Селивестра было берестяным черновиком его официальной духовной грамоты.

А в грамоте № 141 - документе второй половины XIII века, найденном на той же усадьбе «Б», ростовщичество предстает в другой своей форме. Если Селивестр отдавал деньги и вещи нуждающимся в них новгородцам под проценты, то его предшественник - человек с тремя именами Сидор Тадуй Ладопга завел у себя дома на Холопьей улице настоящий ломбард. Он отдавал деньги под залог вещей. Вот эта грамота: «У Сидора у Тадуя у Ладопги положиле Гриишка с Костою. А во тоболахо. У Гришки кожюхе, свита, сороцица, шяпка. А Костина свита, сороцица. А тоболи Костини. А сапоги Костини. А другии Гришкини. А цто ся подите на Мовозири, присллавъши възмете».

Гришка и Коста заложили Сидору свою одежду. Гришка - кожух (шубу), свиту (верхнюю одежду), сорочицу (рубаху), шапку и сапоги. Коста - свиту, сорочицу и сапоги. Одежду они упаковали в принадлежащие Косте тоболы - кожаные чемоданы. И эти тоболы тоже составили часть заклада. В условиях заклада имеется один весьма любопытный пункт. Если Гришка с Костою пойдут на Мовозеро, они могут взять свои вещи. Очевидно, такая поездка была чем-то выгодной Сидору, но он понимал, что без сапог и одежды Гришка и Коста не смогут туда отправиться.

Много ценных новостей сообщили берестяные грамоты о новгородской денежной системе XIII - XIV веков. Каждому человеку, интересующемуся историей, ясно, как важны бывают точные сведения о величине денежных единиц. В древних документах, в том числе и в берестяных грамотах, мы постоянно встречаемся с обозначением разных денежных сумм, идет ли речь о денежном оброке, долге или цене вещей. Без точного знания того, как относились друг к другу различные денежные единицы, эти обозначения останутся для нас пустым звуком. Между тем в большинстве документов XIII - XIV веков денежные суммы до сих пор так и остаются для исследователей если и не пустым звуком, то, во всяком случае, звуком, который каждый слышит по-своему.

Более или менее хорошо известны новгородские денежные системы ХII века и XV века. Но как непохожи они одна на другую. В XII веке главной единицей была гривна серебра, слиток весом около 196 граммов. Он делился на 4 гривны кун. Каждая гривна кун делилась, в свою очередь, на 20 ногат или на 50 резан или на 150 вевериц. Круглые цифры, удобные соотношения, легкие расчеты.

А вот система XV века. Ее главной единицей был рубль, который в чистом серебре весил около 170 граммов. В рубле было 216 денег. Каждые 14 денег образовывали гривну. А гривен в рубле было даже не целое число. 15 гривен равнялись 210 денгам, а 6 денег составляли какой-то непонятный излишек. Существовала в этой системе и еще одна единица - «бела», равная двум денгам. В гривне, следовательно, было 7 бел.

Само собой очевидно, что между двумя этими системами лежит длительный путь превращений. Было бы возможно проследить этот путь, изучая сами денежные единицы XIII - XIV веков, взвешивая их, сравнивая друг с другом. Но в том-то и сложность проблемы, что XIII и XIV века были в Новгороде безмонетным периодом. Торговлю и денежное обращение обслуживали крупные слитки серебра - гривны серебра или рубли, а роль мелких единиц выполняли всякие случайные товары от беличьих шкурок до украшений. Напомню, что Онцифор Лукинич в первом берестяном письме приказывал скопить рубль мехами или серебром. Единственная возможность разобраться в системе - это выяснить, сколько разных единиц содержалось в слитке и высчитать их в серебре. Однако источники не давали возможности произвести такие расчеты.

Главная трудность изучения денежных единиц промежуточного времени - XIII и XIV столетий - заключалась в том, что мы не знали, когда происходила смена систем. Одни исследователи связывали эту дату с 1420 годом, когда в Новгороде стала чеканиться собственная монета. Другие предполагали, что смена систем осуществилась в 1410 году, когда на короткий срок в новгородское обращение была принята западноевропейская монета. Третьи относили ее к началу XIV века, когда в источниках впервые упомянут рубль. Понятно, что, остановившись на неправильной дате, мы начнем сравнивать между собой единицы, которые в действительности относятся к разным системам, а это не приведет ни к чему, кроме серьезных ошибок.

Чтобы правильно понять главную проблему, вставшую перед исследователями, нужно заметить, что, разумеется, нельзя представлять себе историю новгородской денежной системы таким образом, будто в один прекрасный момент на смену «системе XII века» пришла «система XV века». Все обстояло значительно сложнее. На протяжении XIII и XIV веков система видоизменялась неоднократно. Внешний признак одного из таких видоизменений - появление на месте гривны серебра новой единицы, которую назвали «рублем». Поскольку мы до сих пор пользуемся этим термином, посмотрим, что могут нам сообщить о его рождении берестяные грамоты.

Начнем это знакомство с одной из самых знаменитых грамот № 65, найденной в 1952 году. Она исписана с двух сторон, но сохранилась неполностью. На одной стороне Матвей просит Есифа привезти ему медвежьи шкуры, какие-то одежды и попону, а на другой нацарапано: «Ажь водя по 3 рубля, прода. Али не водя, нь продай».

Историческое значение этой грамоты состоит в том, что в ней запечатлелось самое древнее упоминание рубля. Двенадцатый ярус, в котором найдена грамота, датируется 1281-1299 годами.

Этот период - конец XIII века - для исследователей новгородской денежной системы берестяные грамоты сделали в высшей степени интересным. Оказалось, что многие денежные термины, привычные для XII века, перестают употребляться именно в конце XIII века, а многие термины, хорошо известные по позднейшим документам, возникают подобно рублю впервые тоже в текстах конца XIII века. Вот, например, куна. Как название определенной денежной единицы она встречена в десяти берестяных грамотах и в последний раз в слое рубежа XIII и XIV веков. Гривна серебра, встреченная в четырех грамотах, не упоминается после 1299 года. Резана упоминается в грамотах десять раз, в последний раз на рубеже XIII и "XIV веков. Зато одновременно с рублем, в тех же слоях конца XIII и начала XIV века в берестяных грамотах прочное место занимают полтина, бела, белка, «серебро».

Казалось бы, все очень просто. Мы уже знаем, чем отличался рубль от гривны серебра. Он весил около 170 граммов и, следовательно, примерно на 26 граммов был легче гривны серебра. Располагая всеми этими данными, мы, наверное, очень легко можем теперь в коллекциях древних денежных слитков положить в раздел XII - XIII веков «гривны серебра», а в раздел XIV - XV веков - «рубли». Что такие разновременные слитки различались между собой, хорошо известно из летописных сообщений. Вот одно из них. В 1547 году Иван IV, находясь в Новгороде, занялся поисками древней «сокровенной» казны. Сначала он приказал пытать софийского ключаря и пономаря, но ничего не добился от них. Тогда он сам поднялся в лестничную башню и повелел ломать стену на правой стороне «всхода»: «и просыпася велие сокровище, древние слитки в гривну и в полтину и в рубль, и насыпав возы и посла к Москве».

Прорись грамоты № 65. Древнейшее упоминание рубля

Значит, действительно существовали в виде слитков и гривны серебра, и рубли. И различить их не составит труда. Те, что весят около 196 граммов - гривны серебра, а те, что полегче - рубли. Уже сорок лет тому назад выдающийся русский нумизмат Николай Павлович Бауер выяснил, что среди многочисленных дошедших до нас новгородских денежных слитков имеются две группы, различающиеся между собой внешним видом. Одни - длинные, в форме брусков, другие - короткие, с горбатой спинкой. Длинные встречаются в ранних кладах, они исчезают из обращения на рубеже XIII - XIV веков. Их сменили короткие. Даты существенных изменений в терминологии новгородской денежной системы и смены формы слитков идеально совпадают. Ясно, что длинные слитки - гривны серебра, а короткие - рубли!

А как обстоит дело с их весом? Кладем длинный слиток на одну чашку весов, а короткий на другую. Сейчас чашка с коротким слитком должна прыгнуть вверх - ведь он легче на 26 граммов. Но что это? Обе чашки замерли на одном уровне, а стрелка весов показывает их равновесие. Оба слитка имеют один и тот же вес! Какой же был смысл изменять их форму? И почему изменение формы породило новую терминологию? Ведь новый термин должен отражать новое явление.

Десятки лет эти вопросы занимали исследователей, не находя решения. До тех пор, пока и те и другие слитки не были тщательно исследованы в Государственном Эрмитаже Мариной Петровной Сотниковой. Она обратила внимание на то, что горбатые слитки имеют шов, свидетельствующий об изготовлении их в два приема. Сначала в литейную форму выливалась порция расплавленного серебра, а потом к ней добавлялась еще одна порция. Были сделаны химические пробы обеих частей слитков. И тогда выяснилось, что основная часть отливки выполнена из серебра пониженного качества, а доливка - из высокопробного металла. Если посчитать, сколько же в таком слитке высокопробного серебра, то окажется - около 170 граммов.

Итак, слитки имели один и тот же вес и в XIII, и в XIV веке, но гривны серебра содержали высококачественного металла действительно 196 граммов, а рубли - лишь 170 граммов.

Только теперь стало ясно, почему в новгородском рубле XV века такое неудобное количество денег - 216. Когда в 1420 году новгородцы приступили к чеканке собственной монеты, они, будучи озабочены необходимостью удобных расчетов с главным своим торговым партнером Москвой, приняли для своих монет московскую норму - 0,79 граммов. А таких монет в новгородском рубле уложилось 216. Неудобное соотношение рубля и денги, следовательно, было порождено сочетанием в новой системе элементов разнородного происхождения.

Но ведь в новгородской системе кроме рубля и денги были и другие единицы, которые, в отличие от денги, существовали и задолго до 1420 года. К их числу принадлежат гривна и бела. В гривне было 7 бел или 14 денег. С рублем же гривна находилась в очень неудобном соотношении: рубль равнялся 15 гривнам и 6 денгам. Значит, в 1420 году, с принятием в Новгороде денги, изменилась и величина старинных новгородских единиц гривны и белы. Они подстроились к денге, вступив в сложные отношения с древним рублем. Но почему гривну приравняли 14 денгам? И в XII веке в Новгороде, и в XV веке в Москве система счета денег, а вместе с ней и денежные системы опирались на кратность единиц десяти. Здесь же мы видим другой принцип - кратность семи. Можно предположить, что в Новгороде до 1420 года уже существовала денежная система, основанная на таком принципе.

Это предположение легко проверить. В 1399 году в торговых книгах Тевтонского ордена сделана запись для сведения немецким купцам о том, как выглядит новгородская денежная система: «Также в Великом Новгороде 13 маркштейнов составляют 1 штюкке, и 28 мартхоупте составляют 1 маркштейн». Здесь названия новгородских денежных единиц переведены на немецкий язык и легко расшифровываются. «Штюкке» - рубль, горбатый слиток, «маркштейн» или правильнее «марк шин» - гривна кун, «мартхоупте» - кунья головка, куна. Мы видим, что и в самом деле до реформы 1420 года в новгородском рубле укладывалось целое число гривен - 13, а гривна построена на семиричной основе. Переход от десятиричного счета к семиричному можно признавать не менее коренным преобразованием новгородской денежной системы, чем смену гривны серебра рублем. Когда же это коренное преобразование произошло?

Вернемся к берестяным грамотам. Среди берестяных документов XIII века найдено несколько, представляющих для нас совершенно исключительный интерес. В 1961 году в слое одиннадцатого яруса (1299-1313 годы) экспедиция обнаружила берестяной обрывок - грамоту № 392, в которой упоминалась «гривна из ногат». Примерно в то же время в грамотах появляется еще один новый термин. В документах № 218 и 349, найденных в тринадцатом ярусе, который датируется 1268 - 1281 годами, и в грамоте № 355, найденной М. X. Алешковским при раскопках около церкви Параскевы-Пятницы и датированной XIII веком, упомянут никогда раньше не встречавшийся ни в летописях, ни в актах денежный термин «семница», заменяющий ногату. Если под семницей понимать одну седьмую часть гривны, то значит гривна уже во второй половине XIII века состояла из 7 ногат, которые стали называться семницами, а затем белами.

Берестяные грамоты позволили иначе посмотреть и на некоторые сообщения известных раньше письменных источников. В хронике Генриха Латышского под 1209 годом названы «гривны ногатами». А самое раннее их упоминание снова можно извлечь из берестяного документа - грамоты № 227, найденной в слоях 1197-1224 годов: «А се пакы шьдошы воземи десять гривьно ногатами...».

Если к семиричному счету перешли в начале XIII века, почему же затем еще целое столетие гривну продолжают называть не просто «гривной», а «гривной из ногат»? Казалось бы, так ее должны именовать только на первых порах, пока не исчезла привычка считать и на ту прежнюю гривну. Ответ дает грамота № 218, в которой упомянута «семница». Эта грамота, относящаяся к 1268-1281 годам, оказалась только одним из обрывков большого документа с записью должников. Кроме нее от этого документа сохранились еще три не складывающихся между собой куска, получившие номера 215, 216 и 217. Вот текст одного из этих кусков: «...лная же по 10 резано намо. У Марка у половинка 3 гривне по 10 резано и полоте дару и поцте. У... ава 2 гривне, у поповица по 10 резано».

Мы видим, что между 1268 и 1281 годами одновременно употреблялись какие-то гривны, состоящие из 10 единиц, и гривны, состоящие из 7 единиц. Если последние утвердились в Новгороде и употреблялись затем в нем в XIV веке, когда ногата стала называться белой, то первые в XIV веке возможно обнаружить уже не в Новгороде, а в Москве.

Таким образом, уже сейчас берестяные грамоты дают возможность понять некоторые детали сложного процесса развития денежных систем. Не все в этом процессе ясно до конца, но ведь и грамот такого рода пока мало. И нет сомнения, что будущие находки откроют нам новые детали, о которых сегодня мы даже не подозреваем.

Разумеется, деньги, о которых, только что рассказано, требовались не для приобретения одного лишь зендянца, соли, лососей и лампадного масла. Главная цель их накопления новгородскими землевладельцами заключалась в максимальном расширении своих владений, в приобретении новых и новых земельных участков. Этот процесс отразился и на бересте. О таких покупках говорится, например, в грамоте № 178, документе конца XIV века:

«Поклон от Синофонта ко брату моему Офоносу. Буди тоби сведомо, купил есом перво Максима Ещерски уезд и Замолмовсови и свое сироти в Симовли, а на Хвойни. А Максиме, Иване Широки ту же быле».

Ксенофонт сообщает своему брату Афанасию, что купил у Максима большие земельные участки и сирот - зависимых крестьян. Новые владения Ксенофонта можно без особого труда найти на современной карте Новгородской области: в 50 километрах к северо-западу от Новгорода протекает река Ящера и находится озеро Хвойно.

Грамота № 318 не менее выразительна: «Се купило Михало у князя великого бороце у Василия - Одреяна кузнеца и Токову, и Островну, и Ротковици, Кодраця, и Ведрово. Да 2 рубля и 3 гривны даете Яков. Атно се замешете Михалу брату, егдасте серебро двое».

Михаил, написавший эту грамоту в середине XIV века, у великокняжеского «борца» - сборщика дани Василия купил кузнеца Одреяна и несколько деревень. Часть суммы он еще не уплатил Василию. Эти деньги должен внести его брат Яков, по-видимому, задолжавший Михаилу. Если Яков замешкается с уплатой, Михаилу придется платить Василию вдвойне. Таким было условие покупки.

Дошел до нас и один лист из обширного описания на бересте владений какого-то новгородца конца XIII века; на этом листе перечислены принадлежавшие ему участки на притоках реки Меты. Берестяной лист найден в 1961 году и получил номер 390.

А вот еще одна сторона новгородской средневековой жизни, отразившаяся в берестяных текстах. Выше уже рассказывалось о том, что крестьяне порой в поисках менее жестоких условий жизни уходили от своих феодалов к другим господам. Один из таких переходов в тяжелую для новгородских простых людей пору середины XV века запечатлен в грамоте № 243: «Поклон от Сменка от Корелина. Пришле, господине, к тобе на село Пытарево. Цим его пожалуешь? И ты, осподине, прикажи всякое слово. А яз тобе, своему господину, чолом бью».

Такие переходы приводили к заключению договора между крестьянином и его новым господином. Договор, заключенный с Семеном Карелиным, нам, к сожалению, не известен. Но вот договор между Мысловыми детьми и неизвестным по имени господином дошел до нас. Этот документ найден не при раскопках и поэтому может быть датирован только в рамках всего XIV века: «Се доконьцяху Мыслове дети Труфале з братьею давати успов 6 коробей ржи да коробья пшеници, 3 солоду, дару 3 кунници да пуд меду, детем по белки 3 и 3 горсти лену, боран, уновину».

Составившие грамоту № 136 Мысловы дети Труфаль и его братья обязуются платить натуральный оброк («успы») в размере шести коробей ржи, одной коробьи пшеницы, какого-то количества солода. Кроме того, они платят «дар» - три куницы, луд меда, 3 белки, 3 горсти льна, барана и холстину. Суммы все немалые. Очевидно, Мысловых детей было трое.

Другой договор, найденный в 1952 году в слое первой четверти XV века, оказался записанным даже не на бересте, а на дереве. На поверхности небольшой бирки нацарапано: «В Глиньски у Пръкьпие и у Ивана успов: ржи 2 крбие, а овса 2, а кун 11 грвна, а мяса плть, а ж (и) та 3 крби». А по краю бирки нанесено девятнадцать зарубок: одиннадцатью глубокими и широкими зарубками обозначены гривны, двумя косыми и мелкими - овес, двумя прямыми и мелкими - рожь, тремя широкими - жито и одной узкой - мясо.

Нужно особо отметить, что договоров такого рода до сих пор историки древней Руси не знали. Подобные договоры в тот же период, однако, были распространены в Западной Европе. Находка грамоты № 136 и бирки показала, что процесс развития феодальных отношений у нас и на западе шел параллельно.

О жизни крестьян в боярских вотчинах выше написано уже немало. Однако трудно удержаться, чтобы не привести еще один документ рубежа XIV и XV веков - берестяную грамоту № 361, полностью сохранившееся письмо крестьян из деревни Побратилово на реке Шижне под Тихвином своему господину: «Поклон от Шижнян Побратиловиць господину Якову. Поеди, господине, по свою верешь. Дать, господине, не, господине, е. А нынеця есме, господине, погибли, верешь позябля, сеяти, господине, нечего, а ести такоже нечего. Вы, господине, промежю собою исправы не учините, а мы промежю вами погибли».

Словом «верешь» в древней Руси называли хлебные всходы. В переводе грамота звучит так: «Поклон от Шижнян Побратиловичей господину Якову. Приезжай, господин, на свои всходы. Дать, господин, нечего. Нынче мы, господин, погибли. Всходы, померзли. Сеять, господин, нечем и есть также нечего. Вы, господин, между собой никак не договоритесь, а мы из-за вас погибаем».

Многие тексты берестяных грамот ярко освещают подробности судопроизводства, тщательно регламентированного в средневековом Новгороде. Вот, пожалуй, один из самых интересных - грамота № 366 середины XIV века:

Грамота № 366. Официальный акт взыскания по бессудной грамоте. XVI век

«Сь урядеся Яковь с Гюрьгьмо и сХаретоном по бьсудьной грамоте, цто был возял Гюрьге грамоту в ызьежьной пьшьнеце, а Харетоно во проторехо своех. И возя Гюрьге за вьсь то рубьль и тре гревоны и ко-робью пьшьнеце. А Харетон возя дьсять локоть сукона и гревону. А боль нь надобе Гюрьгю не Харетону до Якова, не Якову до Гюрьгя не до Харетона. А на то рядьце и послусе Давыд Лукен сын, Сьтьпан Таишен».

Яков нанес серьезные убытки Юрию и Харитону. Он потоптал лошадьми пшеницу Юрия и причинил какое-то разорение Харитону. Те вызвали его в суд, но Яков в суд не явился, пренебрежительно предоставив суду возможность обсуждать и решать эту жалобу без него. Суд рассмотрел заявление потерпевших, оценил их убытки и вынес постановление. Яков должен был уплатить Юрию деньгами рубль и три гривны, а также выдать ему коробью пшеницы. Харитону он обязывался выдать десять локтей сукна и деньгами гривну. Можно догадываться, что Харитон пытался защищать пшеницу Юрия, но на нем порвали одежду и избили его. Ведь Юрий за потравленную пшеницу получает кроме денег пшеницу же. Нужно думать, что и сукно назначено Харитону за испорченное Яковом сукно. Получив постановление суда, жалобщики пришли с ним к Якову и при свидетелях получили с него присужденные им деньги, сукно и пшеницу. А берестяную запись, составленную по этому случаю, Яков в гневе швырнул на землю и затоптал в грязь.

Думаю, что Л. В. Черепнин, предположивший в Якове городского купца на том основании, что он расплачивается сукном, не прав. Грамота № 366 найдена на одной усадьбе и в слоях одного хронологического периода с грамотами № 318 и 361, о которых уже рассказано выше. В грамоте № 318 тот же Яков упоминается как брат крупного землевладельца Михаилы, купившего у великокняжеского сборщика дани несколько деревень. Адресатом второй грамоты снова оказывается Яков, а пишут ему крестьяне из села Побратилово. Он, как и его брат, Михайло, сам крупный землевладелец.

До находки грамоты № 366 историки знали о так называемых бессудных грамотах, которые выдавались истцу в случае неявки ответчика и содержали постановление, принятое на основании заявления истца без судебного разбирательства. Однако способ применения таких грамот был неясен. Теперь же мы увидели в подробностях весь заключительный этап такого судебного дела.

В грамоте № 154 мы познакомились с настоящим протоколом допроса свидетеля, дававшего показания в суде в середине XV века.