ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

У нее были кораллово-коричневая кожа и выпуклые скулы. Ее губы были намазаны пчелиным воском.

Ей нравилось быть в центре внимания и когда она раздевалась, казалось, что она делает это на публику: разоблачение, не знающее границ государств, с элементами показного пренебрежения.

На ней был бронежилет "ZyloFlex" пока они занимались сексом. Это была его идея. Она сказала ему, что волокна, которые составляют основу жилета, самые легкие и мягкие из существующих, к тому же самые прочные, выдерживающие удары колющим оружием.

Ее звали Кендра Хейс и она чувствовала себя легко в его присутствии. Полторы секунды они дрались шутя. Его язык оставлял влажные следы на разных участках ее тела.

- Ты качаешься, - сказала она.

- Всего шесть процентов жира тела.

- Когда-то у меня было так же. Потом я обленилась.

- И что ты делаешь, чтобы это исправить?

- Занимаюсь на тренажерах по-утрам. Бегаю в парке ночью.

Цвет ее кожи напоминал корицу, или сплав меди и бронзы. Ему было интересно, считает ли она себя обычной, думая о ленче, одной ездя на лифте.

Она сняла жилет и, взяв стакан скотча, подошла к окну. Ее одежда была сложена на стуле, стоящем неподалеку. Ему хотелось провести один день в тишине своей комнаты для медитации, просто глядя на ее лицо и тело, как упражнение в Дао, или сдерживая свои мысли. Он не спросил ее, знает ли она о возможной опасности, грозящей ему. Его не интересовали детали, пока не интересовали, да и Торвал не рассказал бы многого охране.

- Где он сейчас?

- Кто?

- Сама знаешь.

- Он в вестибюле. Ты ведь о Торвале? Наблюдает за людьми. А Данко во внешнем вестибюле.

- Кто это?

- Данко. Мой партнер.

- Он новенький.

- Я новенькая. А он уже довольно долго следит за твоей безопасностью, со времен тех войн на Балканах. Он ветеран.

Эрик сидел на кровати скрестив ноги и, наблюдая за ней, закидывал орешки себе в рот.

- Что он тебе об этом скажет?

- Торвал? Ты о нем говоришь? - она веселилась, - Произнеси его имя.

- Что он тебе скажет?

- Только то, что ты в безопасности и что это его работа, - ответила она, - мужчины бывают собственниками. Что? Ты этого не знал?

- До меня дошли кое-какие слухи. Но правда в том, что технически я уже час как безработный. Так что прямо сейчас мы имеем дело с моим временем.

Она ему нравилась. Чем больше он понимал, что Торвал бы ее возненавидел, тем больше она ему нравилась. Торвал бы всем сердцем ее ненавидел за это. Он бы неделями пристально смотрел на нее из-под нахмуренных бровей.

- Ты находишь это увлекательным?

- Что? - спросила она.

- Защищать кого-то, кому грозит опасность.

Ему хотелось, чтобы она отошла немного влево, тогда бы свет лампы упал на ее губы.

- Что заставляет тебя так рисковать?

- Может просто ты этого стоишь, - ответила она.

Она окунула палец в свой скотч, но забыла облизать его.

- Может из-за вознаграждения. Оно довольно щедрое. Риск? Я не думаю о риске. Мне кажется рискуешь ты. Ты ведь стоишь на перекрестье.

Ей все это казалось забавным.

- Но это интересно?

- Интересно находится рядом с человеком, которого кто-то хочет убить.

- Знаешь, что об этом говорят?

- Что?

- По-логике бизнес то же самое, что и убийство.

Для нее это тоже было забавно.

- Подвинься влево, - сказал он, - еще немного. Вот. Отлично. Идеально.

Ее кожа напоминала шерсть лисы, волосы были туго затянуты лентой.

- Какое оружие он тебе дал?

- Электрошоковый пистолет. Он пока не доверяет мне настоящее оружие.

Она подошла к кровати и забрала из его рук рюмку водки. Он все продолжал подбрасывать орешки в рот и не мог остановиться.

- Тебе надо питаться здоровой пищей.

- Сегодня все по-другому. Сколько вольт в твоем пистолете? - спросил он.

- Сто тысяч. Парализует твою нервную систему, заставит тебя упасть на колени. Вот так.

Она вылила несколько капель водки на его гениталии. Острая боль пронзила его, он чувствовал жжение. Она засмеялась, а ему захотелось снова это испытать. Она вылила еще немного и наклонилась, чтобы слизать водку. Языком распространить ее по его телу. Затем она села к нему на колени. В каждой ее руке было по рюмке и она старалась держать баланс когда смеялась.

Он допил ее скотч и, пока она принимала душ, ел арахис горстками. Он смотрел, как она моется и думал, что никогда не увидит ее совершенно голой, безо всяких ленточек и поясов.

Потом он встал около кровати, чтобы посмотреть, как она одевается. Она не торопилась, застегнув бронежилет, надев штаны, туфли и прикрепила кобуру к поясу, увидев его, стоящего в одних шортах.

- Парализуй меня. Я серьезно. Наведи пистолет и выстрели, - сказал он, - Хочу, чтобы ты это сделала, Кендра. Дай мне почувствовать каково это. Парализуй до самого ДНК. Давай же, сделай это. Нажми на курок. Прицелься и выстрели. Я хочу чтобы пистолет был на полной мощности. Сделай это. Выстрели. Сейчас же...

 

Машина была припаркована перед отелем, через улицу от "Бэрримор", когда группа людей зашли в палатку, чтобы перекурить.

Он сидел в машине, занимая все большие суммы в иенах и наблюдая, как цифры на экранах постепенно теряются в тумане. Торвал стоял под дождем скрестив руки на груди. Он был одинокой фигурой на улице, смотрящей в сторону пустых погрузочных доков

Активность иены освобождала Эрика от влияния его разума. Он чувствовал себя свободнее, чем обычно, настроившись на сигналы "нижнего" мозга и отдаляясь от нужды заняться чем-то вдохновляющим, делать оригинальные суждения и от всех причин, из-за которых все люди оказались в заднице, а птицы и крысы - нет.

Электрошоковый пистолет помог. Напряжение на десять-пятнадцать минут превратило его мускулатуру в желе и он покатывался на гостиничном коврике от электрических импульсов. Странно, но от этого его настроение поднялось.

Но теперь он мог понять что произошло. Курс валюты падал, банки рушились. Он взял сигару из коробки и зажег ее. Стратеги не могли объяснить скорость и глубину этого падения. Они открывали рты и что-то говорили. Он знал, что все это из-за иены. Его действия по отношению к иене спровоцировали весь этот беспорядок. У него на руках были все козыри, его фирма была связана с ключевыми учреждениями в сфере финансов, и все они были настолько уязвимы, что вся система оказалась в опасности.

Он курил и наблюдал, чувствуя себя сильным, гордым, глупым и исключительным. Но ему было еще и скучно. Люди делали из мухи слона. День-другой, и все уладится. Он уже хотел дать шифрованную команду водителю, но заметил, что люди в палатке уставились на раскрашенную машину.

Он опустил стекло и присмотрелся к женщине, стоящей там. Сначала он подумал что это Элиз Шифрин. Так он иногда воспринимал свою жену, по имени и фамилии, из-за ее знаменитого родственника. Но он не был уверен что это она, потому что не мог ее четко разглядеть и потому что у непонятной женщины в руке была сигарета.

Он с трудом открыл дверь и перешел улицу. Торвал шел рядом, умело сдерживая гнев.

- Мне нужно знать куда вы направляетесь.

- Подожди и увидишь, - ответил он.

Женщина отвернулась, когда он к ней подошел. Это действительно была Элиз. Он видел только ее профиль.

- С каких пор ты куришь?

Она ответила не повернувшись к нему. Ее голос будто бы доносился издалека.

- С тех пор, как мне исполнилось пятнадцать. Так поступают многие девушки. Это помогает нам внушать себе, что мы нечто большее, чем просто тощее тельце, на которое никто не смотрит. В наших жизнях есть что-то грустное.

- Вы начинаете ценить себя. И другие люди вас начинают ценить. А потом вы выходите замуж за одного из них. И идете с ним ужинать, - сказал он.

Торвал и Данко шли рядом с лимузином, пока тот медленно двигался вниз по улице, рядом с многочисленными такси. Муж и жена выбирали в какой пункт быстрого питания пойти. Один из экранов показывал путь к ресторанам на этой улице, и Элиз выбрала старое, маленькое, надежное подземное бистро. Эрик выглянул в окно и увидел трещину в стене, называющуюся "Маленькое Токио"

Там было пусто.

- На тебе кашемировый свитер.

- Да.

- Он бежевого цвета.

- Так и есть.

- И юбка вручную вышитая бисером.

- Да, именно так.

- Видишь, я оцениваю. Как прошел спектакль?

- Я ушла во время перерыва.

- О чем был спектакль и кто там играл? Я пытаюсь поддерживать диалог.

- Я не планировала на него идти. Зрителей было мало. Через пять минут после того, как поднялся занавес, я поняла почему.

Официант стоял около стола. Элиз заказала овощной салат, если возможно, и маленькую бутылку минералки. Но без газа, пожалуйста.

- Принесите мне сырую рыбу, отравленную ртутью (практически во всех морепродуктах в той или иной степени содержится ртуть, в некоторых видах рыбы ее довольно много, что может привести к проблемам со здоровьем - прим. пер.), - сказал он.

Он сидел, глядя на улицу. Данко стоял прямо перед дверью, но с ним не было его напарницы.

- Где твой пиджак?

- Где мой пиджак.

- На тебе был пиджак от костюма. Где он?

- Видимо затерялся во время протеста. Ты видела машину. На нас напали анархисты. Примерно два часа назад был большой глобальный протест. А теперь о нем уже забыли.

- Есть кое-что еще, что мне хотелось бы забыть.

- Ты чувствуешь запах моих орешков.

- Я видела, как ты вышел из отеля, пока я стояла перед театром.

Он наслаждался этим. Она была в невыгодном положении, играя роль красавицы, проводящей допрос, и это заставляло его чувствовать себя по-мальчишечьи изобретательным и непослушным.

- Я могу сказать, что там проходило совещание моего персонала из-за сложившегося кризиса. Ближайший конференц-зал находился в отеле. Или могу сказать, что мне надо было воспользоваться туалетом в вестибюле. В машине есть туалет, но ты ведь об этом не знала. Или я пошел в тренажерный зал отеля, чтобы сбросить напряжение, накопившееся за день. Я могу сказать тебе, что провел некоторое время на беговой дорожке, а потом плавал, если конечно там есть бассейн. Или я поднялся на крышу, чтобы понаблюдать за вспышками молнии. Я обожаю, когда дождь бывает таким нестабильным, а такое случается редко в последнее время. Когда он хлещет по крышам волнистыми струйками. Или бар в машине внезапно опустел и я пошел выпить чего-нибудь. Я могу тебе сказать, что пошел выпить в баре рядом с вестибюлем, где арахис всегда свежий.

- Наслаждайтесь, - сказал официант.

Она посмотрела на свой салат и начала его есть, обращаясь с ним как с едой, а не как с веществом, неизвестным науке.

- В этот отель ты хотел меня отвести?

- Нам не нужен отель. Мы сделаем это в женском туалете. Мы пойдем по аллее, ведущей на задний двор, и будем греметь мусорными ведрами. Слушай, я просто пытаюсь установить контакт самым обычным способом. Смотря и слушая. Понимая твое настроение, оценивая твою одежду. Это важно. На тебе обычные чулки? Я в этом кое-что смыслю. В том, как люди выглядят, что они носят.

- Чем они пахнут, - сказала она, - Ты не против, что я сказала это? Или я веду себя как типичная жена? Я скажу тебе, в чем проблема. Я не могу быть равнодушной. У меня это не получается. И это делает меня восприимчивой к боли. Другими словами - мне больно.

- Это хорошо. Мы разговариваем как люди. Они ведь так разговаривают?

- А я откуда знаю?

Он выпил свое саке. Повисла долгая пауза.

- У меня асимметрия простаты, - наконец произнес он.

Она откинулась на спинку стула и задумалась, глядя на него с беспокойством.

- Что это означает?

- Не знаю, - ответил он.

Между ними было ощутимое согласие, общее беспокойство и чувствительность.

- Тебе надо пойти к врачу.

- Я только что был у врача. Он каждый день меня осматривает.

Комната и улица были совершенно неподвижны и сейчас они ему что-то шептали. Он подумал, что они с Элиз никогда не были так близки.

- Ты только что был у врача.

- Тогда я об этом и узнал.

Они думали. Хотя момент и был в каком-то смысле торжественным, что-то забавное пробежало между ними. Может есть смешные аспекты в некоторых частях тела, даже если их дисфункция медленно убивает человека, в любовниках, лежащих на грязных простынях, или людях, курящих в фойе.

- Послушай. Я женился на тебе из-за твоей красоты, но тебе необязательно быть красивой. Я женился на тебе из-за твоих денег в каком-то смысле, из-за их истории, из-за того, что они копились поколениями и прошли через мировые войны. Это мне не нужно, но немного истории не помешает. Первоначальный семейный капитал. А еще за старинные винные погреба. За интимные моменты дегустации вин, разлитых по бутылкам в поместье. Совместного сплевывания Мерло. Это глупо, но мило. За статуи в саду эпохи Возрождения, рядом с виллой на вершине холма, среди лимонных деревьев. Но тебе необязательно быть богатой.

- Мне просто нужно быть равнодушной.

Она заплакала. Он никогда не видел ее плачущей и, почувствовав себя немного беспомощным, вытянул руку. Она так и осталась вытянутой между ними.

- Ты надел тюрбан на нашу свадьбу.

- Да.

- Моей матери это понравилось, - сказала она.

- Да. Но я чувствую перемены. Я сам меняюсь. Ты прочитала меню? У них есть мороженное со вкусом зеленого чая. Это тебе может понравится. Люди меняются. Теперь я знаю что важно.

- Ты только что сказал очень скучную вещь.

- Я знаю что важно.

- Ладно. Но обрати внимание на скептический тон, - произнесла она, - Что же важно?

- Обращать внимание на окружающее. Понимать ситуацию других людей, их чувства. Вкратце знать что важно. Я думал тебе обязательно быть красивой. Но это больше не так. Еще утром это было правдой, но то, что было правильно тогда, сейчас уже неправильно.

- И это означает, что я уже не красивая. Ты так думаешь. Я это принимаю.

- Зачем тебе быть красивой?

- А зачем тебе быть богатым, знаменитым, мозговитым, влиятельным и наводящим страх?

Его рука все еще была протянута между ними. Он взял ее бутылку и выпил оставшуюся воду. Затем сказал ей, что влияние "Пэкер Капитал" почти уже ничего не значит и его состояние в десятки миллиардов долларов из-за этого оказалось в опасности. Еще он ей рассказал, что кто-то там, в окутанной дождем ночи, вероятно угрожает его жизни. Потом он смотрел, как она переваривает эти новости.

- Ты ешь. Это хорошо, - сказал он.

Но она уже не ела. Она переваривала новости, молча сидя на своем месте, держа в руках вилку. Он хотел выйти с ней на аллею и заняться сексом. А кроме этого что? Он не знал. Он не мог ничего представить. Но ведь он никогда не мог. Для него это имело смысл. Ведь его планы на будущее станут частью событий, составляющих следующие несколько часов, или минут, или даже меньше. Только такими единицами он измерял длительность жизни.

- Это хорошо, нормально, - сказал он,- Из-за этого я чувствую себя свободным в такой степени, о которой я даже не знал.

- Это так ужасно. Не говори больше подобные вещи. Свободен, а дальше что? Остаться без гроша и умереть? Послушай меня. Я помогу тебе финансово. Я честно сделаю все, что смогу, чтобы помочь. Ты сможешь все восстановить, найти свое место, свой путь. Скажи что тебе нужно. Обещаю, что помогу тебе. Но как пара, как муж и жена... Ведь между нами все кончено? Ты говоришь о свободе. Сегодня тебе везет.

Он оставил свой бумажник в пиджаке, который в свою очередь оставил в номере отеля. Взяв чек, Элиз снова расплакалась. Она плакала, когда пила чай с лимоном и когда они вместе вышли на улицу, крепко обнявшись. Ее голова покоилась на его плече.

Его сигара тлела в пепельнице на полке с напитками, и он снова ее зажег. Из-за аромата он почувствовал себя совершенно здоровым. Он чувствовал запах благополучия, долгой жизни, даже безмятежного отцовства, где-то, в горящих листьях.

Через улицу находился еще один театр, под названием "Билтмор", рядом с пустынным концом квартала. Он увидел, что фасад здания был обстроен лесами, а в контейнере для мусора, находящемся недалеко, лежали строительные камни. Процесс реставрации шел полным ходом. Двери были закрыты на замок, но некоторые люди проскальзывали через вход, ведущий к сцене: молодые мужчины, женщины, пары и даже группы. Он слышал какой-то шум, или звуки города, или музыку с сильным ритмом, доносящуюся из глубин здания.

Он знал что пойдет туда. Но сначала ему надо потерять еще больше денег.

Кристалл в его наручных часах тоже был экраном. Когда он активировал онлайновые функции, другие возможности отключились. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы расшифровать закодированные подписи. Так он взламывал корпоративные системы, за небольшое вознаграждение проверяя их защиту. На этот раз он воспользовался своим навыком, чтобы исследовать банковские, брокерские и офшорные счета Элиз Шифрин, а затем, благодаря алгоритмам, выдать себя за нее и перевести деньги с этих счетов на "Пэкер Капитал", где он откроет новый счет, почти в ту же секунду, используя крошечную клавиатуру на корпусе часов.

Затем он приступил к потере денег, разбрасывая их в дыму гремящих рынков. Так он мог убедиться, что не сможет принять ее финансовую помощь. Этот жест его тронул, но, конечно, надо было сопротивляться или умереть душой. Но это не единственная причина, почему он транжирил ее деньги. Он сам делал жест по отношению к ней, знак иронического конца их соединения. Пусть все рушиться. Пусть они увидят друг друга чистыми и одинокими. Это была месть одного человека мифической паре.

Сколько же она стоила?

Он был удивлен. Общая сумма - семьсот тридцать пять миллионов долларов США. Цифра казалась ничтожной, как джекпот лотереи, разделенный между семнадцатью работниками почты. Слова звучали ничтожно и жалко. Он попытался почувствовать стыд за нее. Но все это был только воздух. Воздух, который выдыхается изо рта, когда кто-то говорит, произносит шифрованные строки, взаимодействующие в симулированном пространстве. Пусть они увидят друг друга в чистом, смертоносном свете.

Данко шел впереди него, пока они не дошли до двери, ведущей к сцене. Там стоял гигант-вышибала, накаченный стероидами. На его больших пальцах были перстни с черепами. Данко поговорил с ним, расстегнув пиджак, чтобы показать оружие в кобуре - лицензию на работу охранником, и мужчина показал куда надо идти. Эрик следовал за охранником вниз по проходу, стены которого были покрыты еще не отсохшей штукатуркой, затем по крутой, узкой, металлической лестнице и небольшому подиуму.

Он посмотрел вниз, на невзрачный театр, наполненный звуками электронной музыки. Тела теснились рядом с оркестровой ямой и в ложах, на почти развалившемся втором балконе кружили танцоры, занимавшие все пространство от ступенек до вестибюля. Их тела двигались в циклоническом танце. И на сцене, и в яме, тела купались в бесцветном свете.

С балкона свисал плакат из простыни. Надпись, сделанная вручную, гласила:

 

ПОСЛЕДНИЙ ТЕХНО-БУНТ

 

Музыка была холодной и повторяющейся, с помощью компьютера она образовывала длинную петлю из ударных переходов, с далекими, глухими, пульсирующими звуками.

- Это сумасшествие. Они захватили весь театр. Что вы думаете? - спросил Данко.

- Не знаю.

- Я тоже не знаю. Но думаю, что это сумасшествие. Выглядит как галлюцинация. Как вы думаете?

- Да.

- Мне кажется это действие наркотика. Его называют "Ново". Избавляет от боли. Посмотрите как им хорошо.

- Дети.

- Да, это дети. Именно. Какую боль они могут чувствовать, что им необходимо принять лекарство? Ладно музыка слишком громкая, и что? Они красиво танцуют. Но из-за чего они чувствуют боль? Из-за того, что им еще нельзя покупать пиво?

- Сейчас боли всем хватает, - сказал Эрик.

Трудно было одновременно говорить и слушать. В конце концов им пришлось смотреть друг на друга, читая по губам слова, заглушаемые шумом. Теперь, когда он знал имя Данко, можно было его по-настоящему увидеть. Это был человек примерно сорока лет, среднего роста, со шрамами на лбу и на щеке, кривым носом и короткой стрижкой. Он не жил в своей одежде, в водолазке и пиджаке. Он жил в теле, выкованном из опыта, страданий и доведенного до крайности.

Музыка, исходящая из динамиков, расставленных среди разрушенных фресок со стен, поглощала окружающий воздух. Он чувствовал себя в каком-то другом мире и видел странную аритмию в открывшемся ему зрелище. Танцоры будто бы действовали против музыки: чем быстрее она становилась, тем медленнее они двигались, открывая рты и запрокидывая яйцеобразные головы. Девушки представляли из себя воплощение истощенности. Источник света находился на техническом этаже, над балконами, излучая длинные, холодные, сероватые волны. Если смотреть сверху - свет падал на людей с какой-то мягкостью. Визуально он будто давал ответный удар зловещим звукам. За музыкой еле слышался женский голос, что-то шепчущий и завывающий. Голос говорил вещи, которые одновременно имели и не имели смысла. Он слушал, как тот говорит на языке, не принадлежащем ни одному народу мира, и когда звуки прекратились, ему стало их не хватать.

- Не верится, что я здесь, - сказал Данко.

Он посмотрел на Эрика и улыбнулся тому факту, что находится здесь, среди стилизованного бунта американских подростков, с музыкой, которая овладевает человеком, заменяя кожу и мозг цифровой паутиной. Что-то заразительное витало в воздухе. Не музыка и не свет, который так притягивал, не спектакль, состоящий из массовых танцев, в театре без кресел, красок и истории. Эрик подумал, что это могут быть наркотики, этот "Ново", распространяющий свое действие от тех, кто его принял, на остальных. Можно было почувствовать то, что чувствовали они. Сначала ты просто сторонний наблюдатель, а потом - смешиваешься с толпой, и наконец ты и есть толпа, тесная и танцующая как один.

Там, внизу, они были в невесомости. Он подумал, что наркотик скорее всего имеет разобщающее действие, отделяя разум от тела. Это была бесцветная толпа, находящаяся за пределами тревог и боли, притягиваемая прозрачным повторением. Вся эта угрожающая электронная музыка и была повторением. Это была их музыка: громкая, банальная, бескровная и контролируемая. Она начинала ему нравиться.

Но, наблюдая за их танцами, он почувствовал себя старым. Целая эра пришла и ушла пока его не было. Они сливались воедино друг с другом, чтобы не быть слабыми поодиночке. Шум, пускавший свои корни в его волосы и зубы, был почти невыносим. Он видел и слышал слишком многое. Но это было его единственной защитой против распространяющегося психического состояния. Хотя он никогда не дотрагивался до наркотика, не пробовал и даже не видел его, но сейчас чувствовал себя больше толпой, бушующей внизу, чем самим собой.

- Скажите мне когда будем уходить. Я вас выведу.

- Где он?

- У входа. Вы же о Торвале? Он наблюдает за людьми у входа.

- Ты когда-нибудь убивал?

- А вы как думаете? Так же часто, как завтракаю, - ответил Данко.

Сейчас они были в состоянии транса, танцуя, как в замедленной съемке. Музыка стала похожей на погребальную песнь, со звуками клавишных, пронизывающих каждый кусочек сожаления. Это был последний техно-бунт, конец того, что заканчивалось сейчас.

Данко провел его вниз по длинной лестнице и через еще один проход. Там находились примерочные для актеров, сидящих или лежащих везде, скользящих рядом друг с другом. Он стоял в дверном проеме и наблюдал, потеряв способность говорить или ходить. Один из них лизнул лицо другого, и это было единственным движением в комнате. Даже тот факт, что его самосознание ослабевало, не помешало ему увидеть то, кем являются эти люди в своих химических галлюцинациях. Для него это осознание их хрупкости было нечто нежным и волнующим. Потому что они были всего лишь детьми, пытающимися не рассыпаться в воздухе.

Он почти дошел к двери, когда понял, что Данко уже не с ним. Но он понимал его. Наверное тот остался где-то и танцевал вне досягаемости войн и трупов.

Они с Торвалом зашагали к машине. Дождь закончился. Это хорошо. Это именно то, что должен был сделать дождь. На улице мерцали натриевые лампы и распространялось настроение раскрывающейся неопределенности.

- Где он?

- Решил остаться внутри, - ответил Эрик.

- Отлично, он нам не нужен.

- Где она?

- Я отправил ее домой.

- Хорошо.

- Хорошо, - сказал Торвал, - Все выглядит хорошо.

Кто-то был в лимузине. Это была женщина, расположившаяся на сидении, в полудреме. На ней была одежда из всяких тряпок. Торвал выкинул ее из машины. Вырываясь из его рук, она будто бы танцевала. Эта женщина была похожа на кучу лоскутов, разного барахла и сумок для бутербродов, прикрепленных к ремню, которые она использовала для хранения милостыни.

- Мне нужны цыгане. Кто-нибудь здесь умеет гадать по руке?

Один из тех бесполезных голосов, звучащих за пределами этого мира.

- А как насчет ног? - спросила она, - умеете гадать по ногам?

Он порылся в карманах, ища мелочь, при этом чувствуя себя немного по-дурацки, немного огорченно, будто бы потерял счет чему-то, что могло колонизировать планету, но женщина уже двигалась вверх по улице, хлопая подошвами своей обуви, а он не нашел ни одной купюры или монеты в карманах, там не было даже документов.

Машина пересекла Восьмое Авеню и выехала из "театрального" района, наполненного ресторанами, пабами, крытыми двориками, где продают всякую мелочь, подальше от офисов авиакомпаний и автосалонов. Сейчас машину окружали невзрачные кварталы со множеством прачечных и школьных дворов. Только почти незаметные намеки на кипение жизни здесь и пожарные лестницы на кирпичных зданиях оправдывали название района - "Адская Кухня".

Машин было мало, но лимузин все еще двигался медленно, из-за того, что Эрик, сидя в своем кресле, разговаривал через окно с идущим рядом Торвалом.

- Что нам известно?

- Нам известно, что это не группа. Это не организованная террористическая группировка и не международные похитители, требующие выкупа.

- Всего один человек. Зачем беспокоиться?

- Мы не знаем его имени. Но он нам позвонил. В комплексе анализируют голосовую информацию. Они сделали некоторые оценки и сейчас строят проекцию действий этого человека.

- Почему мне ничего нельзя знать об этом?

- Потому что это не имеет значения, - сказал Торвал, - Кем бы он ни был, он тот, кем является.

Эрик согласился с этим высказыванием, что бы оно ни значило. Они двигались вниз по улице, между рядами мусорных ящиков, выставленных для того, чтобы мусоровоз их забрал, рядом с мрачного вида отелем и синагогой для актеров. Вся улица была покрыта грязной водой, и ее уровень поднимался по мере того, как они двигались вперед. Теперь он достиг трех-четырех дюймов (8-10 см. - прим. пер.). Это были последствия ранее произошедшей аварии на водопроводной магистрали. Рабочие в ярких жилетах и резиновых сапогах все еще были здесь, под светом прожекторов. Торвал делал большие шаги, и брызги воды под его ногами расходились в разные стороны.

Впереди дорогу забаррикадировали полицейские, закрыв проезд на Девятое Авеню. Сначала Торвалу показалось, что это связано с затоплением улицы. Но на другой стороне не было рабочих. Потом он подумал, что возможно кортеж президента направлялся к центру города, наконец высвободившись из пробок. Но вдали слышалась музыка, и там собирались люди. Их было слишком много и они были слишком молодыми, а значит точно не пришли встречать президента. Они все были в наушниках. Наконец он заговорил с одним из копов.

Там проходила похоронная процессия.

Эрик вышел из машины и остановился около магазина велосипедов на углу улицы. Торвал стоял неподалеку. Громадный мужчина приближался к ним через собирающуюся толпу: грубый, мясистый, серьезный, одетый в светлые льняные брюки и черную кожаную рубашку-безрукавку. На нем сверкали платиновые аксессуары. Это был Козмо Томас - продюсер более дюжины рэпперов и бывший совладелец конюшни скаковых лошадей, сейчас принадлежащей Эрику.

Они пожали друг другу руки и полуобнялись.

- Зачем мы здесь?

- Ты не слышал?

- Что? - спросил Эрик.

Козмо ударил себя в грудь.

- Брута Фез.

- Что?

- Мертв.

- Нет. Как. Не может быть.

- Мертв. Умер. Сегодня утром.

- Почему я этого не знал?

- Похороны проходили в течение всего дня. Семья хочет, чтобы весь город смог отдать ему дань уважения. Звукозаписывающая компания хочет поднять шум. На всех улицах, всю ночь.

- И я этого не знал? Как такое возможно? Я люблю его музыку. Его песни звучат в моем лифте. Я знал его.

Он знал его. Грусть и громкость этой фразы отражалась в самой музыке, Каввали (исполнение суфийской поэзии под музыку - прим. пер.) с религиозными ритмами и импровизацией. По мере того, как похоронная процессия двигалась вниз по очищенной от машин улице, музыка становилась все громче.

- Его застрелили?

Сначала показалась группа полицейских мотоциклистов, построившихся клином. За ними ехали два фургона с охраной, рядом с патрульной машиной. Все было понятно - еще один мертвый рэппер, который не смог отдать свой долг в виде денег или возможно женщин, какому-нибудь легкомысленному человеку и вышел к гремящим выстрелам, бормоча что-то себе под нос. Сегодня тот день, когда влиятельным людям приходит конец.

Козмо смотрел на него искоса.

- У Феза со школы были проблемы с сердцем. Он был под наблюдением специалистов, лечился у целителей. Сердце просто пришло в негодность. Это тебе не бандит в каком-нибудь темном переулке. Его даже на алкоголь не проверяли с семнадцати лет.

Затем подъехали машины с цветами, десять штук, обложенные белыми розами, подрагивающими на ветру. За ними следовал катафалк: открытая машина, в задней части которой находился гроб с телом Феза, приподнятый под небольшим углом, чтобы все могли его видеть. Везде стояли букеты из ярко-розовых асфоделий, цветов Аида - места, где находят свой покой души умерших.

Голос усопшего, звучащий откуда-то с самого края процессии, пел медленно и гипнотизирующе, под аккомпанемент фисгармонии (клавишнo-духовой музыкальный инструмент, по типу органа - прим. пер.) и ударных.

- Надеюсь ты не разочарован.

- Разочарован.

- В том, что он не был застрелен. Надеюсь он тебя не разочаровал. Потому что на самом деле это разочарование.

Козмо указал большим пальцем за свое плечо.

- Что с твоим лимузином? Зачем показывать публике хорошую машину в подобном виде? Это скандал, чувак.

- Все, что происходит - скандал. Смерть тоже скандал. Но мы все умираем.

- Я слышу голоса по-ночам. Потому что знаю - ты не мог сказать того, что сейчас сказал.

Множество женщин шли рядом с лимузинами, прикрыв головы платками или одетые в длинные балахоны с капюшоном. Их руки были запачканы хной, а на ногах не было обуви. Они рыдали. Козмо снова ударил себя по груди. Эрик повторил его движение. Он подумал, что Козмо выглядит впечатляюще, когда спокоен, со своей длинной бородой, белым шелковым кафтаном с капюшоном и символической красной, слегка приподнятой, феской на голове. Он представил, как трогательно это: видеть мертвого человека, лежащего обвитым своими же вокальными адаптациями исторической суфийской музыки, под рэп на панджаби, урду и уличном английском.

 

Пуля в лоб - проблем нет,

Проверял семь раз.

Теперь я одинокий поэт,

В рифмах своих увяз.

 

В толпе было много людей, но все они сохраняли тишину, шагая по тротуарам, а другие, в пижамах, смотрели на все это из окон своих квартир. Четверо личных охранников Феза шли рядом с катафалком, по двое с каждой стороны. Они были одеты по-западному, в темные костюмы и галстуки, отполированные оксфордские туфли, держа в руках боевые дробовики.

Эрику это понравилось. Охрана даже после смерти.

За катафалком шли танцоры брeйк-данса, в узких джинсах и кедах. Они были здесь, чтобы выказать свое уважение к истории жизни умершего, рожденного под именем Рэймонд Гэдерс в Бронксе и получившего признание публики. Танцоры были его ровесниками, в возрасте от тридцати до сорока, и они вернулись на улицы после стольких лет, чтобы снова показать невероятные трюки.

- Спроси, нравится ли мне все это дерьмо, - сказал Козмо.

Но энергия и великолепие заставили толпу впасть в уныние, они были больше огорчены, чем взволнованы. Даже молодые казались подавленными, относясь ко всему сверхуважительно, пока танцоры кружились, опираясь на локти и держа свои тела параллельно к земле, впав в горизонтальную лихорадку.

Скорбь должна быть всепоглощающей, подумал Эрик. Но толпа все еще училась, как надо оплакивать такого рэппера, как Фез, смешивающего языки, темпы и темы.

Только Козмо проявлял хоть какую-то живость.

- Я такой большой ретро-негр, мне ведь должно нравиться то, что я вижу. Потому что я даже и не могу мечтать о чем-то подобном в своей жизни.

Да, они вертелись на головах, теперь их тела были направлены перпендикулярно к земле, а ноги разведены в стороны. У одного из танцоров руки были связаны за спиной. Эрику показалось, что в этом есть что-то мистическое, за пределами человеческих возможностей, страсть сбрендившего святого, бродящего по пустыне. Какими потерянными для мира им нужно быть здесь, в грязи и черноте Девятого Авеню.

За танцорами следовали семья и друзья, в тридцати шести белых лимузинах, три из которых находились на одной линии. В них ехали мэр, полицейские комиссары, дюжина членов Конгресса, матери безоружных чернокожих, застреленных полицией, друзья рэпперы в машинах, едущих посередине, и представители прессы, высокопоставленные заграничные чиновники, лица из фильмов и телевидения. В толпе были люди, принадлежащие разным религиям мира, в робах, сутанах и кимано.

Четыре новостных вертолета пролетели над головой Эрика.

- Ему нравилось возить с собой духовенство, - сказал Козмо, - Он однажды пришел ко мне в офис с имамом и двумя белыми парнями из Юты в костюмах. Он всегда молился.

- Некоторое время он жил в минарете, в Лос Анджелесе.

- Я слышал об этом.

- Я гостил у него однажды. Он построил минарет рядом со своим домом, а потом туда переехал.

Голос мертвеца становился все громче, по мере приближения фургона с динамиками. Его лучшие песни становились сенсацией, и даже те, которые не были хороши, все же считались хорошими.

Аплодисменты на фоне голоса становились более заметными, подводя Феза к импровизированному ритму, который звучал безрассудно и неустойчиво. Из толпы раздавались крики и вой. Они так показывали свою преданность. Аплодисменты от записи распространились на людей в толпе и в лимузинах. Теперь ночь получила конкретную эмоциональную окраску - восторг от лихорадочного единства, он и они, мертвец и пока еще живые.

Группа пухленьких пожилых католических монашек произносили молитвы вслух. Появились учителя школы, где учился Фез.

Его голос быстро бормотал что-то на урду, затем перешел на английский, и музыку пронзил крик одной из участниц аккомпанирующего хора. Это был крик восхищения, эйфории и чего-то еще, что невозможно выразить словами, чего-то запредельного. Весь смысл превратился в ничто, осталась только харизматичная речь, где слова неуклюже следовали друг за другом, без ударных или женских голосов. В конце концов голос затих. Люди подумали, что все закончилось. Они дрожали и были истощены. То, что Эрик хотел оказаться без гроша, здесь казалось осмысленным и благословенным. Внутри него не оставалось чувств, кроме исключительного спокойствия, безразличной обреченности и свободы.

Потом он задумался над собственными похоронами и почувствовал себя жалким. Не учитывая охранников, которых у него было трое, а у Феза - четверо. Какие элементы надо комбинировать, чтобы соответствовать тому, что происходило здесь? Кто придет смотреть на его труп? Люди, которых он сломал, которые злы на него. Люди с плакатов, которым только и надо позлорадствовать над кем-то. Он станет мумифицированным телом, над которым все будут издеваться.

Мысли о всех этих плачущих людях вызывали уныние. Здесь проходил спектакль, которым он точно не мог управлять. И похороны еще не закончились.

Потому что вышли дервиши, будто призванные тихим звуком единственной флейты. Это были тощие мужчины в туниках, широких юбках и зеленоватых, длинных, цилин