Об удивительных вещах, которые, по словам неукротимого Дон Кихота, довелось ему видеть в глубокой пещере Монтесиноса, настолько невероятных и потрясающих, что подлинность приключения сего находится под сомнением Около четырех часов пополудни солнце спряталось за облака, свет егостал менее ярким, а лучи менее жгучими, и это позволило Дон Кихоту, неизнывая от жары, поведать достопочтенным слушателям, что он в пещереМонтесиноса видел; и начал он так: - В этом подземелье, справа, на глубине то ли двенадцати, то личетырнадцати саженей, находится такая впадина, где могла бы поместитьсябольшая повозка с мулами. Слабый свет проникает туда через щели или жетрещины, которые уходят далеко, до самой земной поверхности. Углубление этои пространство я приметил, как раз когда, подвешенный и висящий на веревке,я стал уже выбиваться из сил и меня начал раздражать спуск в это царствомрака, спуск наугад, без дороги, а потому я порешил проникнуть в этоуглубление и немного отдохнуть. Я крикнул вам, чтобы вы перестали спускатьверевку, пока я не скажу, но вы, верно, меня не слышали. Подобрав веревку,которую вы продолжали спускать, и сделав из нее круг, иначе говоря бунт, яна нем уселся и, крайне озабоченный, принялся обдумывать, как мне спуститьсяна дно, коль скоро никто меня теперь не держит; и вот, когда я пребывал взадумчивости и смятении, на меня внезапно и помимо моей воли напалглубочайший сон, а потом я нежданно-негаданно, сам не зная как, что ипочему, проснулся на таком прелестном, приветном и восхитительном лугу,краше которого не может создать природа, а самое живое воображениечеловеческое - вообразить. Я встряхнулся, протер глаза и уверился, что несплю и что все это наяву со мной происходит. Все же я пощупал себе голову игрудь, дабы удостовериться, я ли это нахожусь на лугу или же оборотень,пустая греза, однако и осязание, и чувства, и связность мыслей, приходившихмне в голову, - все доказывало, что там и тогда я был совершенно такой же,каков я здесь перед вами. Затем глазам моим открылся то ли пышныйкоролевский дворец, то ли замок, коего стены, казалось, были сделаны изчистого и прозрачного хрусталя. Распахнулись громадные ворота, и оттудавышел и направился ко мне некий почтенный старец в длинном плаще изтемно-лиловой байки, волочившемся по земле; сверху плечи и грудь емуприкрывала зеленого атласа лента, какие обыкновенно бывают у наставниковколлегий, на голове он носил миланскую черную шапочку; белоснежная бородабыла ему по пояс; в руках он держал не какое-либо оружие, а всего-навсегочетки, коих бусинки были больше, чем средней величины орехи, а каждаядесятая бусинка - с небольшое страусовое яйцо; осанка старца, его поступь,важность и необыкновенная величавость его - все это вместе взятое удивило ипоразило меня. Он приблизился ко мне и прежде всего заключил меня в своиобъятия, а затем уже молвил: "Много лет, доблестный рыцарь Дон Кихот Ламанчский, мы ожидаем тебя взаколдованном этом безлюдье, дабы ты поведал миру, что содержит и скрывает всебе глубокая пещера, именуемая пещерою Монтесиноса, куда ты проник,совершив таким образом уготованный тебе подвиг, на который только ты снеоборимою твоею отвагою и изумительною стойкостью и мог решиться. Следуй жеза мною, досточтимый сеньор, я хочу показать тебе диковины, таящиеся впрозрачном этом замке, коего я - алькайд и постоянный главный хранитель, ибоя и есть Монтесинос, по имени которого названа эта пещера". Как скоро он мне сказал, что он Монтесинос, я спросил его, правду лимолвят о нем у нас наверху, будто он маленьким кинжалом вырезал сердце изгруди близкого своего друга Дурандарта и - как завещал, умирая, самДурандарт - отнес его сердце сеньоре Белерме. Старец ответил, что все этоправда, за исключением кинжала, ибо то был не маленький кинжал, атрехгранный стилет, острее шила. - Верно, это был стилет работы севильца Рамона де Осес, - вмещался тутСанчо Панса. - Не знаю, - отвечал Дон Кихот, - думаю, что нет: ведь Рамон де Осесжил недавно, а Ронсевальская битва, когда и случилось это несчастье,происходила назад тому много лет, и вообще изыскания эти излишни, они неизменяют и не нарушают истинного хода событий. - Справедливо, - согласился студент, - продолжайте же, сеньор ДонКихот, я слушаю вас с величайшим удовольствием. - А я с не меньшим рассказываю, - подхватил Дон Кихот. - Итак,почтенный Монтесинос повел меня в хрустальный дворец, и там, внизу, впрохладной до чрезвычайности зале, сплошь отделанной алебастром, я увиделгробницу, в высшей степени искусно высеченную из мрамора, на которой,вытянувшись во весь рост, лежал рыцарь, но не из меди, не из мрамора и не изяшмы, как обыкновенно бывают на гробницах, а из самых настоящих костей иплоти; правая его рука (как мне показалось, довольно волосатая имускулистая, что является признаком недюжинной силы) лежала на сердце.Прежде нежели я успел о чем-либо спросить Монтесиноса, тот, заметив, что я судивлением рассматриваю лежащего на гробнице, молвил: "Это и есть мой друг Дурандарт, цвет и зерцало всех влюбленных иотважных рыцарей своего времени. Его, как и многих других рыцарей и дам,околдовал Мерлин, французский волшебник, а о Мерлине говорят, будто он сындьявола, мне же сдается, что сын-то он, может, и не сын, но что он самогодьявола, как говорится, за пояс заткнет. Как и для чего он нас околдовал -ничего не известно, однако ж со временем это узнается, и время это, мнедумается, недалеко. Одно меня удивляет: я знаю так же твердо, как то, чтосейчас не ночь, а день, что Дурандарт свои дни скончал у меня на руках и чтопосле его смерти я собственными руками вырезал его сердце, и весом оно было,право, фунта в два, - ведь, по мнению естествоиспытателей, у кого сердцебольшое тот отличается большею храбростью, нежели человек с маленькимсердцем. А коли все это так и рыцарь этот подлинно умер, то как же он можетвремя от времени стенать и вздыхать, словно живой?" Тут несчастный Дурандарт с тяжким стоном заговорил: Монтесинос, брат мой милый! Я просил тебя пред смертью, Чтобы у меня, как только Испущу я вздох последний, Сердце из груди извлек Ты кинжалом иль стилетом И отнес его в подарок Столь любимой мной Белерме. Выслушав это, почтенный Монтесинос опустился перед страждущим рыцаремна колени и со слезами на глазах молвил: "О сеньор Дурандарт, дражайший брат мой! Я уже исполнил то, что ты мнеповелел в злосчастный день нашего поражения: с величайшею осторожностьювырезал я твое сердце, так что ни одной частицы его не осталось у тебя вгруди, вытер его кружевным платочком, предал твое тело земле, а затем,пролив столько слез, что они омочили мои руки и смыли кровь, обагрившую их,когда я погружал их тебе в грудь, стремглав пустился с твоим сердцем воФранцию. И вот тебе еще одно доказательство, милый моему сердцу брат: впервом же селении, встретившемся мне на пути после того, как я выбрался изРонсеваля, я слегка посыпал твое сердце солью, чтобы не пошел от неготлетворный дух и чтобы я мог поднести его сеньоре Белерме если не в свежем,то, по крайности, в засоленном виде, но сеньору Белерму вместе с тобою, сомною, с оруженосцем твоим Гуадианою, с дуэньей Руидерой и семью ее дочерьмии двумя племянницами и вместе с многими другими твоими друзьями и знакомымидолгие годы держит здесь, в заколдованном царстве, мудрый Мерлин, и хотяболее пятисот лет протекло уже с того времени, однако никто из нас доселе неумер, - только нет с нами Руидеры, ее дочерей и племянниц: они так неутешноплакали, что Мерлин, как видно из жалости, превратил их в лагуны, и теперь вмире живых, в частности в провинции Ламанчской, их называют лагунамиРуидеры. Семь дочерей принадлежат королю Испании, а две племянницы - рыцарямсвятейшего ордена, именуемого орденом Иоанна Крестителя. Оруженосец твойГуадиана, вместе со всеми нами оплакивавший горестный твой удел, былпревращен в реку, названную его именем, но как скоро эта река достиглаземной поверхности и увидела солнце мира горнего, то ее столь глубокаяохватила скорбь от разлуки с тобою, что она снова ушла в недра земли, однакож река не может не следовать естественному своему течению, а потому время отвремени она выходит наружу и показывает себя солнцу и людям. Помянутыелагуны питают ее своими водами, и, вобрав их в себя вместе с многимидругими, в нее впадающими, она величаво и пышно катит волны свои вПортугалию. Однако ж всюду на своем пути выказывает она грусть и тоску, инет у нее желания разводить в своих водах вкусных и дорогих рыб, - в отличиеот золотого Тахо она разводит лишь колючих и несъедобных. Все же, что я тебесейчас говорю, о мой брат, я рассказывал тебе неоднократно, а как ты мне неотвечаешь, то я полагаю, что ты мне не веришь или же не слышишь меня, иодному богу известно, как я от этого страдаю. Сегодня я принес тебе вести,которые если и не утишат сердечную твою муку, то, во всяком случае, неусугубят ее. Да будет тебе известно, что пред тобою - тебе стоит лишьоткрыть очи, и ты это узришь - тот самый великий рыцарь, о котором столькопророчествовал мудрый Мерлин, тот самый Дон Кихот Ламанчский, который вновьи с большею пользою, нежели в века протекшие, возродил в наш век давнозабытое странствующее рыцарство, и может статься, что с его помощью и подего покровительством мы будем расколдованы, ибо великие дела великим людям исуждены". "А коли этого не случится, - слабым и глухим голосом произнесстраждущий Дурандарт, - коли этого не случится, то я, о брат мой, скажу тебетак: "Что ж, проиграли так проиграли - валяй сдавай опять". И, повернувшись на бок, он снова погрузился в обычное свое молчание ини слова более не примолвил. Тут послышались громкие вопли и причитаниявместе с глубокими стонами и горестными рыданиями. Я обернулся и сквозьхрустальные стены увидел, что в другой зале в два ряда шествуют красавицыдевушки, все в траурном одеянии и, по турецкому обычаю, в белых тюрбанах.Шествие замыкала некая сеньора (о том, что это именно сеньора,свидетельствовала горделивая ее осанка), также в траурном одеянии, вдлинном, ниспадающем до полу белом покрывале. Тюрбан ее был вдвое вышесамого большого тюрбана у любой другой девушки; брови у нее были сросшиеся,нос слегка курносый, рот большой, но губы яркие; когда она время от времениприоткрывала рот, то видно было, что зубы у нее редкие и не весьма ровные,хотя и белые, как очищенный миндаль; в руках она держала тонкое полотенце, ав нем, сколько я мог разглядеть, было безжизненное и ссохшееся, как мумия,сердце. Монтесинос мне пояснил, что участницы шествия - это служанкиДурандарта и Белермы, которых здесь держат заколдованными вместе с ихгосподами, а та, что шествует позади и держит в руках сердце, завернутое вполотенце, - это, мол, и есть сеньора Белерма: она и ее служанки несколькораз в неделю устраивают подобные шествия и поют или, вернее, поднимают плачнад телом и над измученным сердцем Дурандарта. Если же, мол, она показаласьмне слегка уродливою или, во всяком случае, не такою прекрасною, как о нейтрубит молва, то причиною тому тягостные ночи и еще более тягостные дни,которые проводит она в этом заколдованном замке, о чем свидетельствуютбольшие круги у нее под глазами и мертвенный цвет лица. "И бледность и синяки под глазами, - продолжал Монтесинос, - это у неевовсе не от месячных недомоганий, обычных у женщин, потому что вот ужесколько месяцев, и даже лет, у нее на подобные недомогания и намека не было,- нет, это от боли, которую испытывает ее сердце при виде другого, вечнопребывающего у нее в руках и воскрешающего и вызывающего в ее памяти бедузлосчастного ее возлюбленного, а не будь этого, вряд ли могла бы с неюсоперничать по красоте, прелести и изяществу сама великая ДульсинеяТобосская, которая столь широкою пользуется известностью во всей нашейокруге, да и во всем мире". "Ну, уж это вы оставьте, сеньор дон Монтесинос, - прервал я его, -пожалуйста, рассказывайте свою историю, как должно. Известно, что всякоесравнение всегда неприятно, следственно, незачем кого бы то ни было скем-либо сравнивать. Несравненная Дульсинея Тобосская - сама по себе, асеньора донья Белерма - также сама по себе была и самою по себе останется, идовольно об этом". На это он мне сказал: "Сеньор Дон Кихот! Извините меня, ваша милость. Признаюсь, я дал маху инеудачно выразился насчет того, что сеньора Дульсинея вряд ли могла бысоперничать с сеньорою Белермою, ибо по некоторым признакам я смекнул, чтовы - ее рыцарь, так что мне надлежало прикусить язык, а уж коли сравниватьее, так разве с самим небом". После того как я выслушал извинения великого Монтесиноса, в груди моейутихло волнение, которое я ощутил, когда мою госпожу стали при мнесравнивать с Белермой. - А все же я диву даюсь, - заговорил Санчо, - как это вы, ваша милость,не насели на того старикашку, не переломали ему все кости и не выщипалибороду до последнего волоска. - Нет, друг Санчо, - возразил Дон Кихот, - мне не к лицу было этоделать, ибо все мы обязаны уважать старцев, наипаче же старцев-рыцарей, ипритом заколдованных. Могу ручаться, что в течение всей дальнейшей нашейбеседы мы друг друга ничем не задели. Тут вмещался студент: - Я не могу взять в толк, сеньор Дон Кихот, как это вы, ваша милость,за такой короткий срок успели столько увидеть в подземелье, о стольких вещахпереговорить и разведать. - Как долго я там пробыл? - осведомился Дон Кихот. - Немногим более часа, - отвечал Санчо. - Не может этого быть, - возразил Дон Кихот, - там при мне свечерело, апотом я встречал рассвет, и так до трех раз ночь сменялась днем,следственно, по моим расчетам, я целых три дня провел в этих отдаленных иукрытых от нашего взора местах. - Мой господин, как видно, молвит правду, - объявил Санчо, - коли всеэто происходило с ним по волшебству, значит, может быть и так: по-нашему эточас, а там, внизу, это считается за трое суток. - Вполне возможно, - согласился Дон Кихот. - А что вы за это время кушали, государь мой? - спросил студент. - Маковой росинки во рту не было, - отвечал Дон Кихот, - но я и непочувствовал голода. - А заколдованные едят? - допытывался студент. - Нет, не едят и не испражняются, - отвечал Дон Кихот, - хотя, впрочем,существует мнение, что у них продолжают расти ногти, борода и волосы. - Ну, а спать-то заколдованные спят, сеньор? - спросил Санчо. - Разумеется, что нет, - отвечал Дон Кихот, - по крайней мере, за тетрое суток, которые я провел с ними, никто из них ни на мгновение не сомкнулочей, и я равным образом. - Здесь как раз к месту будет пословица, - заметил Санчо: - "Скажи мне,с кем ты водишься, и я тебе скажу, кто ты". Вы, ваша милость, подружились сзаколдованными постниками и полуночниками, стало быть, нечего и удивляться,что вы тоже не ели и не спали, пока с ними водились. Но только вы уж меняпростите, ваша милость: господь меня возьми (чуть было не брякнул: черт менявозьми), если я всему, что вы нам тут нарассказали, хоть на волос верю. - Как так? - воскликнул студент. - Неужто сеньор Дон Кихот станетлгать? Да он при всем желании не успел бы сочинить и придумать такую тьмунебывальщин. - Я не думаю, чтобы мой господин лгал, - возразил Санчо. - Так что же ты думаешь? - спросил Дон Кихот. - Я думаю, - отвечал Санчо, - что Мерлин или же другие волшебники,заколдовавшие всю эту ораву, которую вы, ваша милость, будто бы видели и скоторою вы там, внизу, проводили время, забили и заморочили вам голову всейэтой канителью, о которой вы уже рассказали, и всем тем, что вам осталосьеще досказать. - Все это могло бы быть, Санчо, - возразил Дон Кихот, - однако ж этогоне было, - все, о чем я рассказывал, я видел собственными глазами и осязалсвоими руками. Нет, правда, что ты скажешь, если я тебе признаюсь, что средипрочих бесчисленных достопримечательностей и диковин, которые мне показалМонтесинос и о которых со временем, в продолжение нашего путешествия, я тебеобстоятельно расскажу, ибо не все они будут сейчас к месту, я увидел трехпоселянок? Они прыгали и резвились, словно козочки, и едва я на нихвзглянул, как сей же час узнал в одной из них несравненную ДульсинеюТобосскую, а в двух других - тех самых поселянок, что ехали вместе с нею икоих мы встретили близ Тобосо. Я спросил Монтесиноса, знает ли он их, онответил, что нет, но что, по его разумению, это какие-то заколдованныезнатные сеньоры, которые совсем недавно на этом лугу появились, и что это,мол, не должно меня удивлять, ибо в этих краях пребывают многие другиесеньоры как времен протекших, так и времен нынешних, и сеньорам этим чародеипридали самые разнообразные и необыкновенные облики, среди каковых женщинон, Монтесинос, узнал королеву Джиневру и придворную ее даму Кинтаньону, тусамую, чье вино пил Ланцелот, Из Британии приехав. Санчо слушал этот рассказ, и ему казалось, что он сейчас спятит илилопнет от смеха; кто-кто, а уж он-то знал истинную подоплеку мнимойзаколдованности Дульсинеи, сам же он был и колдуном, и единственнымсвидетелем, а потому теперь у него не оставалось решительно никаких сомненийнасчет того, что его господин окончательно свихнулся и лишился рассудка, иобратился к нему Санчо с такими словами: - При неблагоприятных обстоятельствах и вовсе уж не в пору и взлосчастный день спустились вы, дорогой мой хозяин, в подземное царство, ине в добрый час повстречались вы с сеньором Монтесиносом, который так васобморочил. Сидели бы вы, ваша милость, тут, наверху, не теряли разума, какойвам дарован от бога, всех поучали бы и ежеминутно давали советы, а теперьвот и порите чушь несусветную. - Я тебя хорошо знаю, - Санчо, - сказал Дон Кихот, - а потому необращаю внимания на твои слова. - А я - на слова вашей милости, - отрезал Санчо, - хотя бы вы меняизувечили, хотя бы вы меня прикончили за те слова, которые я вам уже сказали которые намереваюсь сказать, если только из ваших слов не будетявствовать, что вы исправились и взялись за ум. Но пока еще мы с вами непоссорились, скажите пожалуйста, ваша милость: как, по каким приметам узналивы нашу хозяйку? Был ли у вас с ней разговор, и о чем вы ее спрашивали, ичто она вам отвечала? - Узнал я ее вот по какой примете, - отвечал Дон Кихот. - На ней былото же самое платье, как и в тот день, когда ты мне ее показал. Я былозаговорил с нею, но она не ответила мне ни слова, повернулась спиной и такприпустилась, что ее и стрела бы не догнала. Я хотел броситься за нею и,разумеется, бросился бы, но Монтесинос посоветовал мне не утруждать себя, -это, мол, все равно бесполезно, да и потом мне пора уже было вылезать изпещеры. Еще Монтесинос сказал, что по прошествии некоторого времени он меняуведомит, что мне надобно предпринять, дабы расколдовать его самого,Белерму, Дурандарта и всех остальных. Но из того, что мне пришлось тамвидеть и наблюдать, особенно меня огорчило следующее: когда Монтесинос велсо мной этот разговор, ко мне неприметно приблизилась одна из двух спутницзлосчастной Дульсинеи и с полными слез глазами, тихим и прерывающимся отволнения голосом молвила: "Госпожа моя Дульсинея Тобосская целует вашей милости руки инастоятельно просит ей сообщить, все ли вы в добром здоровье; а как онакрайнюю нужду терпит, то и обращается к вашей милости еще с одноюпокорнейшею просьбою: не соблаговолите ли вы ссудить ей под залог этой ещесовсем новенькой юбки, что у меня в руках, шесть или же сколько можнореалов, - она дает честное слово, что весьма скоро вам их возвратит". Просьба эта удивила меня и озадачила, и, обратясь к сеньоруМонтесиносу, я у него спросил: "Сеньор Монтесинос! Разве заколдованные знатные особы терпят нужду?" Он же мне на это ответил: "Поверьте, ваша милость, сеньор Дон Кихот Ламанчский: то, что мы зовемнуждою, встречается всюду, на все решительно распространяется, всехзатрагивает и не щадит даже заколдованных, и если сеньора ДульсинеяТобосская просит у вас взаймы шесть реалов и предлагает, сколько я понимаю,недурной залог, то у вас нет оснований ей отказать; без сомнения, онанаходится в крайне стесненных обстоятельствах". "Залога я не возьму, - сказал я, - но и требуемой суммы дать не могу,оттого что у меня у самого всего только четыре реала". Я протянул эти деньги подруге Дульсинеи (те самые деньги, которые ты,Санчо, на днях мне выдал для раздачи нищим, если таковые встретятся нам подороге) и сказал: "Передайте, моя милая, госпоже вашей, что ее затруднения терзают мнедушу и что я хотел бы стать Фуггером {1}, дабы из таковых затруднений еевывести. Уведомьте ее также, что из-за того, что я лишен возможностилюбоваться очаровательной ее наружностью и наслаждаться остроумными ееречами, я не могу и не должен быть в добром здоровье и что я покорнейшепрошу ее милость, не соблаговолит ли она повидаться и побеседовать спреданным своим слугою и удрученным рыцарем. И еще скажите ей, что в одинпрекрасный день до нее дойдет весть, что я дал обет и клятву по примерумаркиза Мантуанского, который, найдя в горах племянника своего Балдуина припоследнем издыхании, поклялся отомстить за него, а пока-де не отомстит,обходиться во время трапезы без скатерти, и еще много разных мелочей он кэтому присовокупил. Так же точно и я поклянусь никогда не отдыхать и ещедобросовестнее, чем инфант дон Педро Португальский {2}, объезжать все семьчастей света до тех пор, пока я сеньору Дульсинею Тобосскую не расколдую". "Вы еще и не то обязаны сделать для моей госпожи", - сказала мне на этодевица. Тут она схватила четыре реала и вместо поклона подпрыгнула на два локтяот земли. - Боже милосердный! - громогласно возопил тут Санчо. - Статочное ли этодело, чтобы чародеи и волшебные чары вошли на белом свете в такую силу? Икак это им удалось превратить ясный ум моего господина в ни с чем несообразное помешательство? Ах, сеньор, сеньор! Ради создателя, придите вы,ваша милость, в себя, поберегите свою честь и не давайте веры всем этимпустякам, от которых у вас помутился и повредился разум! - Ты так рассуждаешь, Санчо, оттого что желаешь мне добра, - сказал ДонКихот, - но как ты в житейских делах еще не искушен, то все, что тебемало-мальски трудно постигнуть, ты считаешь невероятным. Повторяю, однако ж,что со временем я расскажу тебе еще кое о чем из того, что мне довелось подземлею увидеть, и тогда ты поверить нынешнему моему рассказу, коегоправдивость бесспорна и несомненна. 1 Фуггеры - крупнейшие немецкие банкиры, финансировавшие испанскихкоролей под залог серебряных рудников в Орначуэлосе, ртутных копей вАльмадене и т.п., которые они эксплуатировали в течение долгого времени. 2 Инфант дон Педро Португальский - сын португальского короля Жуана I ибрат короля Генриха Мореплавателя (1394-1460), неутомимый собирательгеографических карт.
ГЛАВА XXIV,
в коей речь идет о всяких безделицах, столь же несуразных, сколь инеобходимых для правильного понимания великой этой истории Переводчик великой этой истории объявляет, что, дойдя до главы оприключении в пещере Монтесиноса, он обнаружил на полях подлинника следующиесобственноручные примечания первого автора этой истории Сида АхметаБен-инхали: "Я не могу взять в толк и заставить себя поверить, что с доблестным ДонКихотом все именно так и происходило, как о том в предыдущей главеповествуется, и вот почему: все приключения, случавшиеся с ним до сих пор,были вероятны и правдоподобны, но приключение в пещере в высшей степенинесообразно, и у меня нет никаких оснований признать его истинность. И всеже я далек от мысли, чтобы Дон Кихот, правдивейший идальго и благороднейшийрыцарь своего времени, мог солгать; он не солгал бы, даже если б весь былизранен стрелами. Повествовал же и рассказывал Дон Кихот об этом приключениисо всеми вышеприведенными подробностями, и я полагаю, что за такой короткийсрок он не мог сочинить всю эту кучу нелепостей; словом, если этоприключение покажется вымышленным, то я тут ни при чем, и я его описываю, неутверждая, что оно выдумано, но и не высказываясь за его достоверность. Ты,читатель, понеже ты человек разумный, сам суди обо всем, как тебе будетугодно, мне же нельзя и не должно что-либо к этому прибавлять; впрочем,передают за верное, будто перед самой своей кончиной и смертью Дон Кихот отэтого приключения отрекся и объявил, что он сам его выдумал, ибо емуказалось, что оно вполне соответствует тем приключениям, о коих он читал вроманах, и вполне согласуется с ними". А дальше Сид Ахмет Бен-инхали говоритследующее. Студент подивился как дерзости Санчо Пансы, так и долготерпению егогосподина, и рассудил, что мягкость, которую выказал в сем случае Дон Кихот,объясняется радостью свидания с сеньорою Дульсинеей Тобосскою, хотя бы изаколдованною, потому что, вообще говоря, за такие слова и рассуждения СанчоПансу следовало бы вздуть, - студенту и правда показалось, что Санчо велсебя со своим господином несколько нахально; обратился же студент к ДонКихоту с такими словами: - Признаюсь, сеньор Дон Кихот Ламанчский, я совершил с вашей милостью ввысшей степени удачное путешествие, потому что я из него извлек четыре вещи.Во-первых, я познакомился с вашей милостью, что почитаю за великое для себясчастье. Во-вторых, я узнал, что находится в пещере Монтесиноса и откудапроизошли Гуадиана и лагуны Руидеры, а это мне нужно для моего ИспанскогоОвидия, над которым я теперь тружусь. В-третьих, я удостоверился в древнемпроисхождении игральных карт - во всяком случае, при Карле Великом они ужебыли в ходу, что явствует из слов вашей милости, ибо вы сказали, что последлинной речи Монтесиноса Дурандарт, пробудившись, молвил: "Проиграли такпроиграли - валяй сдавай опять". А ведь заколдованный не мог бы знатьподобные выражения и обороты речи, если бы они еще до того, как егооколдовали, не употреблялись во Франции при вышеупомянутом императоре КарлеВеликом. Справка же эта мне пригодится для другой книги, которую ясоставляю, а именно: Дополнение к Вергилию Полидору касательно изобретенийво времена древние, - я склонен думать, что в своем сочинении ВергилийПолидор забыл сказать о картах, а я о них скажу, и это будет иметь большоезначение, особливо если я сошлюсь на столь почтенный и достоверный источник,как сеньор Дурандарт. В-четвертых, я получил точные сведения о происхожденииреки Гуадианы, а ведь до сих пор оно было неизвестно. - Вы совершенно правы, ваша милость, - молвил Дон Кихот, - однако ж мнебы хотелось знать, кому вы намерены посвятить свои книги, если только,господь даст, вам позволят их напечатать, в чем я, однако же, сомневаюсь. - В Испании всегда найдутся сеньоры и гранды, которым их можно было быпосвятить, - отвечал студент. - Их не так много, - возразил Дон Кихот, - и дело состоит не в том, чтоони таких посвящений не заслуживают, а в том, что они их не принимают, дабыне почитать себя обязанными вознаграждать как должно авторов за их труд илюбезность. Впрочем, я знаю одно высокопоставленное лицо {1}, которое можетзаменить всех, кто отказывается от посвящений, и если б я принялся подробноего превосходство описывать, то, пожалуй, не в одном благородном сердцезашевелилась бы зависть, но мы отложим этот разговор до более подходящеговремени, а теперь давайте поразмыслим, где бы нам переночевать. - Неподалеку отсюда находится пустынь, где живет некий пустынник, -сообщил студент. - Говорят, прежде он был солдатом, о нем идет молва, что ондобрый христианин, человек мудрый и весьма отзывчивый. Недалеко от пустынистоит маленький домик, он сам его и построил, и хотя помещение невелико,однако ж постояльцам есть где расположиться. - А нет ли случайно у этого пустынника кур? - осведомился Санчо. - Немногие отшельники обходятся ныне без кур, - отвечал Дон Кихот, -нынешние отшельники нимало не похожи на тех, которые спасались в пустынеегипетской и прикрывались пальмовыми листьями, а питались кореньями. Однакож не поймите меня так, что, отзываясь с похвалою о прежних пустынниках, я нехвалю нынешних, - я лишь хочу сказать, что ныне пустынножительство несопряжено с такими строгостями и лишениями, как прежде, но из этого неследует, что нынешние пустынники дурны; напротив того, по мне, они всехороши, и, если даже взять худший случай, все равно лицемер, притворяющийсядобродетельным, меньше зла творит, нежели откровенный грешник. Продолжая такой разговор, они увидели, что навстречу им кто-то быстрошагает и гонит мула, навьюченного копьями и алебардами. Поравнявшись с ними,путник поклонился и пошел дальше. Дон Кихот же окликнул его: - Остановитесь, добрый человек! Вы идете, должно полагать, быстрее, чемэтого хотелось бы вашему мулу. - Я не могу останавливаться, сеньор, - возразил незнакомец, - оружие,которое, как видите, я везу, понадобится завтра же, и я не имею праваостанавливаться, а засим прощайте. Если же вам угодно знать, зачем я еговезу, то, было бы вам известно, я собираюсь ночевать на постоялом дворе близпустыни, так что если вы едете туда же, то мы встретимся и я вам расскажучудеса. А пока еще раз будьте здоровы. И незнакомец так погнал мула, что Дон Кихот не успел даже спросить, чтоза чудеса собирается он рассказать. А как Дон Кихот был человек любопытный ижадный до новостей, то и велел он немедленно трогаться и, не заезжая впустынь, куда его звал студент, ехать ночевать на постоялый двор. Как сказано, так и сделано: все трое сели верхами, поехали прямиком кпостоялому двору и прибыли туда еще засветло. Студент все же предложил ДонКихоту заехать к пустыннику и промочить горло. Стоило Санчо Пансе этоуслышать, как он уже поворотил своего серого, и его примеру последовали ДонКихот и студент, но, видно, злая судьба нарочно для Санчо устроила так, чтопустынника на ту пору не оказалось дома, о чем им сообщила послушница,которую они застали в пустыни. Они спросили у нее вина подороже; онаответила, что ее хозяин вина не держит, а вот если им угодно простой воды подешевой цене, то она с превеликой охотой, дескать, их напоит. - Если б мне хотелось воды, то по дороге я бы напился из любогоколодца, - заметил Санчо. - Ах, свадьба Камачо и дом - полная чаша у донаДьего! Как часто я буду вас вспоминать! С тем они и покинули пустынь и поехали на постоялый двор, а немногопогодя увидели юношу: он шел впереди, однако ж не весьма быстро, и онинагнали его. Он нес на плече шпагу, а на шпаге - то ли узел, то ли сверток,по-видимому с одеждой: должно полагать, там были шаровары, накидка инесколько сорочек, ибо на нем была лишь куртка из бархата, отдаленнонапоминавшего атлас, выпущенная из-под нее рубашка, шелковые чулки и ступыми носками башмаки, какие носят в столице; на вид он казался летвосемнадцати-девятнадцати, лицо у него было веселое, движения ловкие. Чтобынескучно было идти, он распевал сегидильи {2}. Когда те трое его нагнали, ондопевал одну из своих сегидилий, и студент запомнил ее наизусть: Нужда тебя придавит, вот драться и пойдешь. Не стал бы я солдатом, будь в кошельке хоть грош. Первым заговорил с ним Дон Кихот; он сказал: - Вы путешествуете совсем налегке, красавец мой. Куда же это вы? Есливам нетрудно, ответьте, пожалуйста. Юноша ему на это сказал: - Путешествую я так налегке, во-первых, из-за жары, во-вторых, победности, а иду я на войну. - Жара - это другое дело, но при чем тут бедность? - спросил Дон Кихот. - Сеньор! - отвечал юнец. - В узелке у меня лежат бархатные шаровары,парные с этой курткой. Если я изношу их в пути, то мне не в чем будетщеголять в городе, а купить новые не на что. Потому-то, а также чтоб былопопрохладнее, я и путешествую в таком виде, а направляюсь я в расположениепехотных частей, миль за двенадцать отсюда, там меня припишут к какой-нибудьчасти, а уж оттуда нас на чем-нибудь да переправят в гавань: говорят, вернеевсего, погрузка на корабли будет в Картахене. И я предпочитаю пойти на войнуи чтобы моим хозяином и господином был сам король, чем служить укакого-нибудь столичного голодранца. - По всей вероятности, прежняя служба дала вашей милости какие-нибудьльготы? - осведомился студент. - Если б я состоял на службе у испанского гранда или же у другойзнатной особы, я бы, конечно, их получил, - отвечал молодой человек. - Ктослужит у хороших господ, те и правда получают льготы; их прямо из людскойпроизводят в знаменщики, а то и в капитаны, либо они получают хорошиенаградные, а вот я-то на свое несчастье вечно попадал к любителям обиватьчужие пороги да ко всяким выскочкам без роду без племени и состоял у них напрескверных харчах и на таком ничтожном жалованье, что половина его уходилана крахмал для воротничков, и это было бы просто чудо, если б такой слуга -искатель счастья, как я, в конце концов доискался до чего-нибудь путного. - А скажите на милость, друг мой, - сказал Дон Кихот, - неужели вы таки не выслужили себе ливрею? - У меня их было две, - отвечал слуга, - но когда послушник, непринявши пострига, уходит из монастыря, с него снимают рясу и возвращают емупрежнее его одеяние, так же точно и мои господа возвращали мне мое платье;покончат, бывало, с делами в столице, соберутся домой и сей же час возьмут уменя ливрею, - ведь давали-то они мне ее, только чтобы пыль в глаза пустить. - Вот уж, подлинно, spilorcena {3}, как говорят итальянцы, - сказал ДонКихот. - Однако ж со всем тем это великое счастье, что вы покинули столицу стакою доброю целью, ибо нет на свете ничего более почетного и полезного, чемпослужить прежде всего богу, а затем своему королю и природному господину,особливо на поприще военном, на котором скорей, нежели на поприще учености,можно если не разбогатеть, то, во всяком случае, прославиться, на что мнеуже неоднократно приходилось указывать, и пусть благодаря учености основанобольше майоратов {4}, нежели благодаря искусству военному, а все же военныев чем-то, бог их знает - в чем именно, выше ученых, и черт их знает, скольков них этого самого блеску, которым они и отличаются от всех прочих. Ясоветую вам хорошенько запомнить то, что я сейчас скажу, ибо это вам будетвесьма полезно и послужит утешением в невзгодах, а именно: гоните от себявсякую мысль о могущих вас постигнуть несчастьях, ибо худшее из всехнесчастий- смерть, а коль скоро смерть на поле брани - славная смерть,значит, для вас наилучшее из всех несчастий - это умереть. Доблестногоримского императора Юлия Цезаря однажды спросили, какая из всех смертейлучше, - он ответил, что всего лучше смерть внезапная, мгновенная инепредвиденная, и хотя он ответил, как язычник, истинного бога не знающий,все же он хорошо сказал, ибо этим он дал понять, что свободен от слабостейчеловеческих. Пусть даже во время первой же битвы и схватки грянет орудийныйзалп или взорвется мина и вы погибнете, - что ж такого? Все равно умирать,ничего не поделаешь. По мнению же Теренция {5}, воин, павший в бою,благороднее спасшегося бегством, и только тот воин прославится, которыйоказывает полное повиновение всем своим начальникам. И еще примите всоображение, сын мой, что солдату приличнее пахнуть порохом, нежелимускусом, и что если старость застигнет вас на этом благородном поприще, тохотя бы вы были изранены, изувечены и хромы, все равно это будет почтеннаястарость, и даже бедность вас не унизит, тем более что теперь ужепринимаются меры, чтобы старые и увечные воины получали помощь и содержание,ибо нехорошо поступать с ними, как обыкновенно поступают с неграми: когданегры состарятся и не могут более служить, господа дают им вольную иотпускают и, под видом вольноотпущенников выгоняя их из дому, на самом делеотдают в рабство голоду, от которого никто, кроме смерти, освободить их невластен. Вот и все, что я хотел вам сказать, а теперь садитесь на круп моегоконя: я довезу вас до постоялого двора, и там вы с нами отужинаете, а завтрапоедете дальше, и пошли вам бог счастливый путь, коего заслуживают вашиблагие намерения. Юнец отказался воссесть на круп, но отужинать вместе на постоялом дворесогласился, а Санчо между тем рассуждал сам с собой: "Боже, спаси моегогосподина! Как же это так выходит: только что человек рассказывал про пещеруМонтесиноса невероятный вздор, а зато сейчас наговорил столько умных вещей?Ну да ладно, там видно будет". Уже стемнело, когда они добрались до постоялого двора, и, к радостиСанчо, Дон Кихот принял его не как обыкновенно - за некий замок, а за самыйнастоящий постоялый двор. Едва лишь они переступили порог, Дон Кихот спросилхозяина, здесь ли тот человек, который вез алебарды и копья; хозяин ответил,что он в конюшне расседлывает мула. Студент и Санчо поставили туда же своихослов, а Росинанту были отведены лучшая кормушка и лучшее место в стойле. 1...одно высокопоставленное лицо... - по-видимому, намек на графаЛемосского, которому Сервантес посвятил вторую часть своего "Дон Кихота". 2 Сегидилья - народно-песенная форма, стихотворение из четырех или семистрок, в которых первая и третья - одиннадцатисложные и не рифмуются, аостальные - пятисложные, заканчивающиеся неполной рифмой (ассонансом), всеми
