РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПОЗНАНИИ. ИСТИНЕ И ИДЕЯХ

 

Так как среди выдающихся мужей возникли в настоящее время споры об истинных и ложных идеях и так как этот предмет, в котором и сам Декарт не всегда оказывается удовлетворительным, чрезвычайно важен для познания истины, я решил кратко разъяснить свое мнение о различиях и признаках идей и познаний.

 

Познание бывает или темным, или ясным, ясное в свою очередь бывает смутным или отчетливым, отчетливое — неадекватным или адекватным, а адекватное бывает символическим или интуитивным. Самое совершенное знание то, которое в одно и то же время адекватно и интуитивно.

 

Темно то понятие, которое недостаточно для того, чтобы узнать представляемый предмет, например если я помню ранее виденный мною цветок или ранее виденное мною животное, но не настолько, чтобы узнать их, когда они попадутся мне, или отличить их от каких-либо других, им подобных, или же если я стану рассматривать какой-нибудь термин, мало разъясненный в школах, например «энтелехию» Аристотеля или «причину», поскольку этот термин является общим для материи, формы, действующего и цели, или что-либо подобное, не имеющее у нас строгого определения; поэтому и суждение, в состав которого входит такое понятие, становится темным. Следовательно, познание ясно тогда, когда я имею то, по чему я могу узнать представляемый предмет; это познание в свою очередь бывает или смутным, или отчетливым. Оно смутно, если я не могу по отдельности перечислить признаки, достаточные для отличения этого предмета от другого, — хотя предмет этот действительно обладает такими признаками и реквизитами, на которые может быть разложено его понятие. Так, например, цвета, запахи, вкусовые качества и другие характерные чувственные объекты мы познаем с достаточной ясностью и отличаем их друг от друга, но только основываясь на свидетельстве

 

==101

 

чувств, а не на признаках, которые могли бы быть обозначены и выражены. Поэтому-то мы не можем объяснить слепому, что такое красный цвет, и не можем объяснить такие вещи другим людям иначе, как подводя их к самим предметам и заставляя их видеть, обонять или вкушать то же, что и мы, или по крайней мере напоминая им о ранее бывшем подобном восприятии, хотя несомненно, что понятия этих качеств сложны и могли бы быть разложены, так как они, бесспорно, имеют свои причины. Подобным образом живописцы и другие творцы искусства очень хорошо знают, что сделано хорошо, а что — плохо, но основания своего суждения они часто не в состоянии дать.

 

на вопрос отвечают, что в предмете, который им не нравится, чего-то не хватает. Отчетливое же понятие — это такое, какое, например, имеют пробирщики о золоте, т. е. полученное благодаря признакам и пробам, которых достаточно для отличения золота от всех других подобных ему тел. Такие понятия мы имеем о том, что обще нескольким чувствам, например о величине, числе, фигуре, и о многих душевных состояниях, как, например, страхе и надежде, — короче говоря, о том, относительно чего мы имеем номинальное определение, которое есть не что иное, как перечисление достаточных признаков. Но бывает отчетливое познание и неопределимого понятия, а именно если это понятие первично, или есть признак самого себя, т. е. если оно неразложимо и может быть понято только через себя и, таким образом, не имеет реквизитов.

 

Но так как в сложных понятиях отдельные составляющие их признаки бывают иногда ясны, но познаны лить смутно, как, например, тяжесть, цвет, реакция на кислоту и другие свойства, входящие в признаки золота, то подобное познание золота действительно отчетливо, однако неадекватно. Если же все, что входит в отчетливое понятие, в то же самое время познано отчетливо, или если анализ понятия может быть доведен до конца, то такое познание есть адекватное. Я не знаю, можно ли найти у людей пример такого познания, но понятие числа очень близко подходит к этому, В большинстве же случаев, особенно при более продолжительном анализе, мы созерцаем не всю природу предмета сразу, но пользуемся вместо предметов знаками, объяснение которых в подобном случае ради краткости мы обычно опускаем, так как оно в нашей власти. Когда мы, например, думаем о тысячеугольнике

 

==102

 

или многоугольнике с 1000 равных сторон, мы не всегда обращаем внимание на природу стороны, на равенство или число 1000 (или куб десяти), но мысленно пользуемся этими словами (смысл которых нашему духу темен или представляется неполно) вместо соответствующих им идей, так как нам кажется, что значение этих слов нам известно, объяснение же их в данный момент не необходимо. Подобное познание я обычно называю слепым или же символическим — познание, которым пользуются в алгебре и арифметике, да и, пожалуй, почти везде. И действительно, если понятие очень сложно, то мы одновременно не можем представить себе всех входящих в него понятий, а познание, в котором это возможно, я называю интуитивным. Первичное отчетливое понятие мы можем познать только интуитивно, в то время как сложные понятия — по большей части только символически.

 

Из этого ясно, что мы не имеем идей даже тех предметов, которые мы познаем отчетливо, если мы не пользуемся интуитивным познанием. Действительно, часто случается, что мы ошибочно думаем, будто имеем в душе идеи предметов, когда без основания допускаем, что какие-либо термины, которыми мы пользуемся, нам уже были объяснены; неверно также или по крайней мере двусмысленно утверждение, что мы не можем ничего говорить о предмете — предполагая, что понимаем сказанное, — если не имеем идеи предмета. Ибо часто мы понимаем отдельные наименования или припоминаем, что ранее понимали их, но так как мы довольствуемся этим слепым познанием и недостаточно входим в анализ понятий, то противоречие, которое, может быть, заключается в ложном понятии, остается незамеченным нами. К более подробному рассмотрению этого меня давно уже побуждало доказательство бытия Бога, известное издавна у схоластиков и возобновленное Декартом 1, — доказательство, имеющее такой вид: что вытекает из идеи или определения известного предмета, то может быть высказано о предмете. Бытие вытекает из идеи Бога (или совершеннейшего существа, выше которого ничего нельзя себе помыслить), ибо совершеннейшее существо содержит в себе полноту совершенств, к которым принадлежит и бытие; следовательно, существование может быть приписано Богу. Однако следует обратить внимание, что из сказанного вытекает лишь, что если Бог возможен, то он действительно существует,

 

==103

 

ибо определениями только тогда безопасно пользоваться для выводов, когда известно, что это реальные определения и что они не заключают в себе противоречия. И это имеет основание, ибо из определений, заключающих в себе противоречие, может одновременно вытекать противоположное, — что нелепо. Для пояснения этого я обыкновенно беру в пример понятие быстрейшего движения, которое заключает в себе противоречие. Предположим, в самом деле, что колесо вертится с наибольшей скоростью; если продолжить одну из спиц колеса, то конец этой последней будет двигаться быстрее, чем гвоздь на ободе колеса, и, следовательно, движение гвоздя, в противоречие с предположением, не быстрейшее.

 

Между тем на первый взгляд нам кажется, будто мы могли бы иметь идею наибыстрейшего движения, ибо мы вполне понимаем, что говорим; а все-таки идеи невозможных предметов мы не имеем. Точно так же недостаточно мыслить высочайшее существо, для того чтобы утверждать, будто мы обладаем его идеей; напротив, в вышеприведенном доказательстве возможность совершеннейшего существа должна быть доказана или предположена, для того чтобы заключение было правильным. Однако нет ничего достовернее того, что мы имеем идею Бога и что совершеннейшее существо возможно и даже необходимо; только доказательство это недостаточно убедительно и поэтому было отвергнуто уже Фомой аквинским 2.

 

Вместе с тем мы нашли и различие между номинальным определением, которое содержит лишь признаки для отличения предмета от других, и определением реальным, из которого видна возможность бытия самого предмета. Таким способом мы убедим и Гоббса, который считал истины произвольными, так как они зависят от номинальных определений; он при этом упустил из виду, что реальность определения не зависит от произвола и что не все понятия могут быть соединены между собой. Ведь номинального определения недостаточно для совершенного знания, если не известно из других источников, что определяемый предмет возможен.

 

Из этого ясно также, какая идея истинна и какая ложна; истинна та идея, понятие которой возможно, ложна — та, понятие которой заключает в себе противоречие. Возможность же предмета мы познаем частью априори,

 

==104

 

частью апостериори. Априори — когда мы разлагаем понятие на его реквизиты, г. е. па другие понятия, возможность которых известна, и когда мы знаем, что в них нет ничего несовместимого. Это бывает, между прочим, в тех случаях, когда известен способ, которым предмет может быть воспроизведен, вследствие чего особенное значение имеют причинные определения. Апостериори возможность предмета узнается, когда путем опыта найдено, что предмет действительно существует, — ибо то, что фактически существует или существовало, во всяком случае возможно. При этом если мы имеем адекватное познание, то вместе с тем имеем априори и познание возможности, ибо если при доведении анализа до конца не окажется противоречия, то понятие во всяком случае возможно. Но доступен ли человеку окончательный анализ понятий, т. е. может ли он сводить свои мысли к первым возможностям и неразложимым понятиям или — что то же самое — к самим абсолютным атрибутам Бога, а значит, к первым причинам и последним основаниям вещей, — этого я теперь не берусь решать. Обычно мы удовлетворяемся тем, что узнаем реальность некоторых понятий из опыта, а затем, по примеру самой природы, образуем из них новые понятия.

 

Отсюда, наконец, можно, как мне кажется, прийти к пониманию того, что не всегда бывает безопасно ссылаться на идеи и что многие пользуются этой прекрасной вывеской для обоснования своих выдумок, ибо, как я показал несколько ранее на примере наибольшей скорости, не всегда имеешь идею о том предмете, о котором сознаешь себя мыслящим.

 

Не менее, как мне кажется, злоупотребляют в наше время известным принципом: «То, что я ясно и отчетливо воспринимаю в предмете, то и истинно, т. е. может быть о нем высказано» 3. В самом деле, часто людям, опрометчиво судящим, кажется ясным и отчетливым то, что темно и смутно. Следовательно, эта аксиома бесполезна, если при этом не приведены критерии ясности и отчетливости, которые я указал выше, и если не установлена истинность идей. Кроме того, не следует пренебрегать и критериями истинности высказываний, которыми являются правила обычной логики; этими правилами пользуются и геометры, ибо они ничего не считают истинным, что не подтверждено тщательным опытом и строгим доказательством. Строгое же доказательство — то, которое

 

==105

 

имеет предписанную логикой форму; при этом нет необходимости всегда располагать силлогизмы в принятом в школах порядке (как это сделали для шести первых книг Евклида Христиан Герлин и Конрад Дасиподий) 4; необходимо лишь, чтобы сила аргументации заключалась в самой ее форме; примером такой аргументации по надлежащей форме может служить даже правильно сведенный счет. Поэтому нельзя опускать ни одной необходимой посылки, и все посылки должны быть или ранее доказаны, или приняты как гипотезы; в этом случае и заключение получается условное. Кто будет придерживаться этих предписаний, тот легко предохранит себя от обманчивых идей. Совершенно согласно с этим говорит гениальный Паскаль в знаменитом рассуждении о математическом гении (отрывок из которого помещен в замечательной книге прославленного Антуана Арно об искусстве хорошо мыслить)6, что долг математика — определять все мало-мальски темные термины и доказывать все мало-мальски сомнительные истины. Но я бы хотел, чтобы Паскаль указал также и границы, за которыми понятие или высказывание перестает быть «мало-мальски» темным или сомни-, тельным. Впрочем, все, что требуется, может быть извлечено из тщательного рассмотрения того, что мы здесь сказали; теперь же мы стремимся к краткости.

 

Что касается спорного вопроса, видим ли мы всё в Боге (старое мнение, которое, будучи правильно понятым, не может быть вполне отвергнуто) 6, или же мы имеем собственные идеи, то следует знать, что, если бы мы даже всё созерцали в Боге, тем не менее мы должны были бы иметь и собственные идеи, и не в форме неких кукольных изображений, но в виде состояний и модификаций нашего ума, соответствующих тому самому, что мы воспринимаем в Боге, ибо, в то время как у нас одни мысли беспрерывно сменяются другими, в нашем духе происходит некоторое изменение; идеи же предметов, которых мы актуально не мыслим, находятся в нашем уме подобно фигуре Геркулеса в необтесанном куске мрамора. В Боге же должна с необходимостью существовать актуально не только лишь одна идея абсолютного и бесконечного протяжения, но идея всякой фигуры, которая есть не что иное, как модификация абсолютного протяжения. Нужно заметить, что в восприятии цветов и запахов мы не имеем ничего иного, кроме восприятия фигур и движений, которые,

 

==106

 

однако, так многообразны и так малы, что наш ум в его настоящем состоянии не способен отчетливо созерцать их в отдельности и потому не сознает, что его восприятия состоят лишь из восприятии очень малых фигур и движений, — подобно тому как при восприятии зеленого цвета, составленного из желтых и синих пылинок, мы в действительности воспринимаем лишь мельчайшее смешение синего и желтого, хотя этого и не сознаем и воображаем себе это скорее как некую новую сущность.

 

==107