ГЛАВА XI

А поутру мы уже снова были у колодца. Я полез первым и стал быстро копать, расширяя маленькое отверстие. По мере работы оно становилось всё больше и больше. Я уже видел, что это боковое ответвление, и оно тоже выложено камнем.

Наконец, ближе к полудню боковой ход был освобождён от земли. Сам ход невелик по размерам — идти можно было только согнувшись в три погибели. Осмотреть? Не рухнут ли древние стены, не обрушится ли кладка? Боязновато быть заживо погребённым под землёй.

Всё-таки я отважился — взял в руку масляный фонарь и полез по ходу. Через пару метров одумался, вспомнил о подземном ходе, что вёл в Нижегородский кремль. Нет ли и здесь ловушек для наивных и неосторожных?

Я попятился задом — развернуться не было никакой возможности.

— Эй, Федька! — Поднял я лицо кверху.

— Чего, боярин?

— Срежь мне палку длиной в сажень.

— Сей момент.

Федька исчез, и вскоре сбросил мне сучковатую, но прямую и прочную палку.

Я снова двинулся вперёд, палкой простукивая перед собой стены, пол и потолок подземного хода. Продвигался медленно. Не хотелось бы упасть на врытые колья в волчьей яме.

Ход был узок, невысок, но прямой, без поворотов. Никаких ловушек пока не было, и метров через десять я упёрся в небольшую дубовую дверь. Заперта? Не ждет ли за ней хитроумная ловушка?

Я палкой толкнул дверь, та скрипнула на петлях и едва приоткрылась. Я ткнул сильнее — дверь от удара распахнулась, громыхнуло железо, и в тусклом свете масляного фонаря блеснул меч. Волосы на голове от ужаса встали дыбом, я покрылся липким потом. Не зря я всё-таки палку взял.

Я вытянул руку с фонарём, подсветил. На полу валялись проржавевшие латы от полного рыцарского доспеха — панцирь, латная юбка, шлем с забралом, наручи, наплечники. В железных рукавицах — рукоять меча, а само лезвие от старости отскочило и лежало в стороне. Я с облегчением выдохнул — оказалось, всё это время я не дышал, вытер рукавом пот со лба, да только ещё больше вымазался грязью.

Я пролез через небольшую дверь в темное пространство, ногой отбросил рыцарские латы. Странно — как он сюда попал, этот рыцарь? И доспехи ведь не наши — явно немецкие, они такие носили. Русские витязи имели другую броню.

Я поднял светильник над головой, осмотрелся. Узкая камера с невысоким потолком, больше похожая на склеп. Кроме двери, через которую я прошёл, виднелись ещё три. Похоже, я попал в подземную «прихожую».

Наугад выбрав среднюю дверь, я потянул потускневшую бронзовую ручку на себя и отскочил в сторону. Не дай Бог — ещё сюрприз. Второго рыцаря в латах я не переживу — этот напугал до смерти, чучело огородное.

Ничего не произошло, за дверью был ещё один ход, оттуда тянуло могильным холодом. Нет, пока не полезу — посмотрю, что за другими дверьми.

Я потянул ещё одну ручку. Дверь легко открылась, как будто её вчера смазали — даже не скрипнула. Я посветил. В центре небольшого отсека, также выложенного камнем, стоял стол, а на стуле перед ним сидел скелет в ветхой одежде. Череп с клоками седых волос лежал на столе, на скрещенных руках. Из спины торчал стилет. Явно не сам умер — помогли.

Становилось всё занятнее — рыцарь в латах, стилет в спине у мертвеца… Не применяют стилеты у нас, заморское это оружие. Стилет имеет узкое, клинообразное лезвие о трёх или четырёх гранях. Им невозможно нарезать хлеб, срубить сучок — это оружие убийц. Пользоваться им любили в Испании и Франции.

Я решил осветить углы и увидел в одном из них сундук. Массивный, окованный полосами меди, с огромным навесным замком. Я ногой ударил по замку, и проржавевшая за долгие десятилетия железяка отвалилась.

Я поставил масляный фонарь на стол, откинул крышку сундука. Сундук был полон свитками пергамента. Я осторожно взял один из них, поднёс к огню, развернул. Буквы поблекли от времени, однако прочитать можно — но только тем, кто знает латынь. Вот незадача!

Пергамент старый, с краёв осыпаются частички телячьей кожи. Надо очень бережно вытащить на свет Божий все манускрипты, не повредить. Сундук неподъёмный — в нём, даже пустом, веса явно больше центнера.

В мешке нельзя — повредить пергамент можно. Остаётся одно — делать небольшие ящики, перекладывать манускрипты туда и так поднимать. И ящичков таких придётся сделать не один и не два — много. Зато все рукописи целы будут.

Я прикрыл крышку сундука, вышел из комнаты и толкнул третью — последнюю дверь. Вот откуда тянуло сквозняком. Тут была самая большая камера — углы её терялись в темноте, но воздух в ней не был застоявшимся — наверняка где-то имелась труба вентиляции. Вдоль стен камеры располагались стеллажи, а на них рядами стояли книги. Я снял одну, открыл. Не печать — рукописная вещь. А тяжёлый фолиант — килограмма на четыре потянет. Я прикинул — да тут не одна тонна книг, чтобы их вывезти, целый обоз нужен.

Делать нечего: я прихватил с собой одну из книг — посмотрю дома, сунул её за пазуху и тем же путём выбрался обратно.

— Ну чего там, боярин?

— Мертвецы.

Федька шарахнулся от меня, как от прокажённого, и перекрестился.

— Смелый ты, боярин.

— Это почему?

— Где мертвые в подземелье, там духи могут быть али ещё хуже — демоны. Сроду в подземелье не полезу, человек — создание Божие, и жить должен на земле, а не аки червь — в земле, солнца не видя.

— Так ведь по делу я, не по своему хотению.

— Всё равно страшно.

— Знал бы ты, как я испугался, когда на меня мёртвый рыцарь в латах напал.

— Ужасть какая, а ты говоришь — демонов нету. В церковь тебе сходить надо, от скверны да нечистого духа очиститься.

— После, Федька. Вот выполню тяготу, тогда и в церковь можно, а сейчас к плотнику едем.

Мы поскакали в мою деревню, благо — путь недалёкий. Заказал я плотнику сделать ящики, пусть даже и берёзовые. Указал размеры — рукой, на глаз. А ещё крышку дощатую, квадратную, со стороной в две сажени — надобно колодец закрывать. Не дай Бог — человек оступится, или зверь попадёт. Сроку плотнику для исполнения заказа дал три дня.

Мы же с Федькой вернулись в город, и я на торгу заказал ещё с десяток ящиков.

Через три дня Федька на мерине, запряжённом в телегу, выехал в деревню, увозя из города новые ящики, замечательно пахнущие деревом.

— Скинь их у колодца, а сам в деревню — забери у плотника щит на колодец и ещё ящики.

— Боярин, в подземелье не золото колдовское?

Я засмеялся:

— Это же сколько золота надо, чтобы все ящики наполнить? Мыслю — и у государя столько не будет.

— У государя больше, много больше.

— Откуда ведаешь?

— Знакомец старый на Белоозере служил, в охране казны государевой — он сказывал. А ещё у нас в городе другая часть её хранится, вот и думай.

Федька уехал, а я не спеша обогнал его верхом и подъехал к колодцу. Какие тайны ещё хранит земля? Куда ведёт ещё один ход из колодца? Почему князь бросил книги и пергаменты, а не взял их с собой? Кто этот мертвец за столом со стилетом в спине?

Вопросов много, только боюсь — не на все я ответы получу.

Подъехал Федька, сбросил с телеги ящики. Я опустился в колодец, холоп спустил на верёвке ящики и уехал в деревню за новой партией. Я же, как крот, перетащил ящики в подземелье. С чего начать — с манускриптов из сундука или с книг со стеллажей? Пожалуй, начну с книг — их удобнее укладывать.

За какой-то час ящики были полны, но я замучился их перетаскивать по узкому и низкому ходу в колодец. Появившийся Федька поднял ящики наверх, спустил в колодец новую их партию и помог выбраться мне.

Нет, так не пойдёт, вдвоём мы умаемся. Мало того, что книги и манускрипты из-под земли вытаскивать надо, так ведь еще и в город их вывезти необходимо. Мы с Федькой до осени тут провозимся.

Я помог ему уложить в телегу десять ящиков, заполненных книгами.

— Ну, Фёдор, езжай в город, дома у меня разгрузишься. Только ящики на улице не оставляй: не дай Бог, дождь пойдёт — всё намочит.

— Нешто мы не понимаем, боярин.

Фёдор уселся на повозку, а я оседлал коня и поскакал в город. Однако у самых ворот повернул влево и вскоре остановился перед Спасо-Прилуцким монастырём. Привратник сразу же пропустил меня, хотя я и слова не успел вымолвить.

Настоятель монастыря был занят, и я с полчаса ожидал его на лавке в зале. Наконец он появился. Мы поздоровались, и я вытащил из-за пазухи прихваченную с собой книгу.

— Настоятель, не из той ли библиотеки, что ты ищешь, книжица?

Настоятель буквально выхватил у меня из рук книгу, уселся за стол, придвинул к себе поближе подсвечник с горящими свечами, бережно открыл книгу, перелистал. На мой взгляд, перевести и оценить всё можно было не сразу.

— Это всё? — осипшим от волнения голосом произнёс он.

— Нет, за этим к тебе и приехал. Там, в подземелье, много книг. Я часть уложил в ящики — сейчас мой холоп на телеге их в город везёт. Помощь твоя нужна — послушники пусть грузят да на поверхность поднимают, телегами сразу в монастырь везут. Маловато ящиков у меня, а навалом грузить нельзя, сам понимаешь — лет им много, от неосторожного обращения рассыпаться могут. Опять же — сейчас вёдро, а если дождь пойдёт? Нельзя возить будет, попортим книжицы.

Настоятель выслушал меня почти бесстрастно, волнение его выдавали лишь заблестевшие глаза. Савва вскочил и быстрыми шагами стал ходить по залу. Что-то я раньше за ним такого не замечал. Всегда спокоен — даже флегматичен. Неужели в манускриптах и книгах действительно есть что-то очень ценное?

Савва взял себя в руки, уселся, прокашлялся.

— А если смердов твоих задействовать?

— Телега в деревне у меня всего одна. Смердов привлечь можно, но если сейчас о найденной библиотеке никто не знает, то завтра будет знать весь город.

— И то правда, не подумавши сказал. Господи, что же делать-то? В монастыре тоже только одна телега — муки с города привезти, молочка.

— Савва, найди обоз с возчиками, но близко к подземелью их не подпускай. Я со своими боевыми холопами спущусь в подземелье, уложу книги в ящики и подниму их на поверхность. Телегой свезём с пригорка, там рощица рядом есть — за нею послушники или монахи и перегрузят ящики в нанятый обоз. Пусть на каждой телеге по послушнику или монаху сидит, чтобы обозники ненужное любопытство не проявляли. Вот никто и знать не будет — ни возничие, ни монахи, ни послушники — откуда груз, что в ящиках. А уж где книжицы хранить, да кто до них допущен будет — потом тебе решать.

Савва хлопнул себя по лбу.

— Действительно, так просто! Как мне самому в голову не пришло?

— Только вот что. Ящиков у меня мало — на заказ делали. Пусть твои доверенные люди здесь книги выложат, а пустые ящики назад с подводами отправят. Глядишь — за пару дней управимся.

— Договорились!

Настоятель был очень доволен, перекрестил меня на прощание и быстрым шагом вышел. Задал я ему задачку. Ничего, не мне одному пыль глотать да мертвецов лицезреть. Ему надо — так пусть помогает.

Утром, едва я со своим холопами выехал из городских ворот, как наткнулся на обоз из десяти подвод, и на каждой телеге вместе с возничим сидел послушник в рясе.

— Славно!

С передней подводы подошёл старший — дородный бородатый монах.

— Ты, что ли, боярин Михайлов будешь?

— Аз есмь. От настоятеля? Хорошо, езжайте вперёд, с вами холоп мой поедет — покажет, где нас с грузом ожидать надо.

Я окликнул Фёдора:

— Езжай с ними, перед пригорком рощица есть, вот там их и остановишь, пусть ждут.

— Сделаю, боярин — всё лучше, чем землю копать.

— О земле и о колодце — ни слова! Понял ли?

— Как не понять!

Мы с холопами с места пустили лошадей в галоп.

Вот и колодец. Мы спустили верёвку. Одного из холопов я оставил поднимать ящики, другие вместе со мной спустились в колодец. Во внутренние камеры подземелья я их не пустил — расставил внутри хода двоих, и один на дне колодца обвязывал ящики. Я лишь укладывал книги в ящики и подносил их к двери.

Работа пошла значительно быстрее, и к вечеру, к моему удивлению, стеллажи опустели. Да и то, — смеркаться стало, уже и покушать пора.

— Всё, баста, на сегодня хватит.

Мы выбрались из подземелья, отряхнулись от пыли, насколько это было возможно, и сели на коней. По дороге обогнали обоз.

Я остановился, слез с коня, подозвал монаха, и мы отошли в сторону — подальше от посторонних ушей.

— Передай настоятелю — книги все. Будет ещё груз завтра, но я его на одной своей телеге доставлю. Понял ли?

— Понял, хорошо. А то послушники обедню пропустили да молитвы не сочли.

— Завтра будет время, грех невелик, отмолишь. Ну, прощай.

Мы вскочили в сёдла и рванули в город.

Банька была уже готова, и мы все сразу же зашли обмыться. Грязная вода с наших тел была подобна болотной — мутная, с песком.

— Давненько я так не пачкался, мужики! — проговорил Федька.

Скорее бы всё это кончилось, неделя уже — как псу под хвост. Ни дома, ни в деревне ничего сделать не могу, всё время и силы занимает подземелье.

Как же утром не хотелось вставать и лезть в мрачное подземелье! И какое удовольствие находят в таком времяпрепровождении спелеологи и прочий люд? Но — надо, потому оделся, плотно позавтракали с Федькой, и выехали со двора. Федя трясся на подводе, я не спеша ехал рядом с ним верхами.

Мы добрались до колодца, опустили пустые ящики, потом на верёвке спустился я. После летнего солнца огонёк масляного светильника казался тусклым и зыбким.

Я пробрался к сундуку, бережно уложил свитки в ящики. Один из свитков меня заинтересовал. Чем — и сам сказать не могу. Я бережно развернул его, поднёс к светильнику. Ерунда какая-то! Буквы вроде русские, а понять ничего не могу. Ладно, почитаю позже. Этот свиток я решил оставить себе.

Мы вытащили ящики на поверхность — их было всего три, но на мой взгляд, это были самые ценные находки. Погрузили ящики в телегу и сразу отправились в монастырь. Знакомый привратник открыл ворота, и мы въехали во двор.

Я прошёл в монастырское здание, попросил проходящего монаха найти настоятеля, и вскоре он уже спешил мне навстречу. Глаза его были воспалены, под глазами — тёмные круги.

— Всю ночь смотрел книжицы, что вчера доставили, — посетовал он, — совсем поспать не удалось.

— В самом деле оно того стоило? — осторожно поинтересовался я.

— Да кое-каким рукописям просто цены нет. Святая церковь знала, что они есть, но где и у кого? С чем пожаловал?

— Думаю, я доставил самое ценное — свитки, манускрипты.

— Так неси, чего стоишь?

— Куда?

— В палаты неси, куда ранее ходил. Дорогу найдёшь — хаживал ведь не раз.

Мы с Фёдором перенесли три ящика в палаты. Весу в них было немного.

Я отпустил Фёдора, приказав ехать домой.

Когда мы остались одни, Савва сорвал крышку с одного из ящиков, трясущимися руками осторожно вынул свиток, развернул, вчитался. Ну прямо Гобсек!

— И чего там? — безразлично поинтересовался я.

— Тебе неинтересно сие — церковные споры.

Не хочешь отвечать — не надо.

— Я выполнил твоё поручение, настоятель. В подземелье не осталось ни одной бумаги. Я свободен?

— Да, да — свободен. Спасибо!

Настоятель перекрестил меня и потянулся к ящику за новым свитком. По-моему, он уже забыл о моём присутствии.

Я вышел, вывел за ворота коня, вскочил в седло и вскоре уже был дома.

Слава Богу, кончилась подземная эпопея. Теперь я могу спокойно заниматься своими делами.

Мы с Федей не спеша вымылись с в бане, поужинали и завалились спать.

Проснулся я только к полудню. Домашние старались не шуметь, говорили вполголоса.

В теле ощущалась бодрость, а более всего радовала мысль, что сегодня, как и в дальнейшем, не надо будет лезть под землю.

После завтрака я решил посмотреть свиток, что оставил вчера себе. Это — единственная ценность, которая у меня осталась. Всё найденное я добросовестно привёз в монастырь. Да и что там читать? Латынь да греческий, причём — древнегреческий. Замучаешься переводить.

В кабинете я развернул свиток. Был он длинен — не менее метра, а в ширину невелик — сантиметров двадцать, накручен на полированную деревянную полочку. Ну-ка, буквы русского алфавита — должен осилить.

Я попытался читать. Белиберда какая-то. Я начал произносить слова вслух. Набор слов, причём — бессмысленных.

Я прочёл вслух первый абзац, и не успел я произнести последнее слово, как произошло нечто. Нечто, потому как вразумительно объяснить произошедшее невозможно. В комнате появился туман, который начал на глазах сгущаться. Возникло поначалу зыбкое лицо, которое вскоре стало чётким. Привидение? Насколько я знаю, привидения полупрозрачны, в белых одеждах. А здесь — только лицо, а не вся фигура, причём — я бы не сказал, что лицо доброе.

Признаюсь честно, мне стало не по себе. Говорил же настоятель о какой-то магии предсказателя… Дёрнуло же меня развернуть свиток! И что теперь делать с этим лицом в облаке тумана?

— Ты кто? — спросил я. Наверное, с испуга.

— Тот, кого ты вызвал. Меня давно никто не беспокоил. С тех пор, как умер хозяин.

— А кто твой хозяин?

— Ты его видел за столом с ножом в спине.

— И кто его убил?

— Сын.

Ни фига себе — поворот.

— А говорили, что князь в Литву съехал.

— Людишки много говорят. Знают мало.

Видимо, о людях это… м-м-м… привидение было невысокого мнения.

— Из-за чего убил?

— Злато-серебро, только оно ему не досталось.

— А кому?

Привидение, или как его там, зевнуло, лицо его снова стало зыбким, контуры его расплылись, и вскоре оно исчезло, а за ним — и туман.

Не переработался ли я в подземелье? Может, мне весь этот разговор с духом пригрезился?

Я сидел в каком-то ступоре, оглушённый и подавленный. Ясный перец — я влез туда, куда мне не следовало нос совать. Что я знаю о магии? Ровным счётом — ничего. А если это привидение — назовём его так — выйдет из-под контроля? И что оно может — только говорить или делать нечто более существенное? А вдруг это — тот самый свиток, который искал настоятель, и все доставленные ему книги и манускрипты, вместе взятые, не стоят одного этого свитка? Что делать?

Я растерялся, может быть, впервые в этой жизни. Швырнуть свиток в огонь? Это самый простой, но не лучший выход. «Пусть пока полежит, — подумал я, — сто пятьдесят лет лежал в подземелье — пусть ещё потомится».

Я аккуратно свернул свиток, положил его в свой сундук, запер замок.

Уф! От страстей таких обалдеть можно. И всё-таки, может, от греха подальше отдать его настоятелю? Ну пожурит слегка, так можно сказать, что позже его нашёл.

А собственно, что я знаю о подземелье? Забрал содержимое сундука да книги со стеллажей. А ход, откуда могильным холодом веяло, я не обследовал. Может быть, ещё что-то важное пропустил? Не заняться ли мне этим вплотную? Взять несколько светильников и, не торопясь, тщательно обследовать всё подземелье. Чует моё сердце — очень непростое это место, много тайн оно скрывает.

Куда скрылся княжич после убийства отца? О каком злате-серебре поведало привидение?

Много вопросов, слишком много. И посоветоваться не с кем. Не пойдёшь же с этим к настоятелю Савве? А то ещё и в связи с дьяволом обвинит. Нет, не пойду к настоятелю, хотя он мне ничего плохого не сделал. Мудрый совет — вот что я хотел бы сейчас услышать. Занятно, существует ли какой-либо план подземелья? И почему я не заглянул в другие свитки? Может быть, ответ на все вопросы рядом был, лежал, свёрнутый в трубочку, а я его своими же руками в монастырь отдал.

Чем больше я думал о подземелье, тем сильнее мне хотелось спуститься туда вновь. Я почувствовал в себе азарт исследователя. Только утром ещё был рад, что не придётся спускаться туда вновь, и вот — здравствуйте, я ваша тётя. Сам, по своему желанию хочу туда вернуться. Воистину, неисповедимы пути Господни, а человек — переменчив. Нет, прочь мысли о подземелье, пусть всё пока останется так, как есть — время терпит.

Прошёл месяц, заполненный заботами о доме и деревне, вернее — уже селе: никак не могу привыкнуть к новому статусу своего имения.

После одной из служб в церкви, аккурат на Усекновения главы Иоанна Предтечи, Дня поминовения всех православных воинов, за веру и отечество на поле брани убиенных, ко мне подошёл отец Питирим.

— Здравствуй, Георгий!

Я поклонился.

— Давненько ты в монастыре не был, настоятель свидеться хочет.

— Раз хочет, значит — свидимся.

Я возвращался из церкви и размышлял — зачем я понадобился. Лена опиралась на мою руку и всю дорогу к дому о чём-то говорила, только слова её пролетали мимо моих ушей. Вдруг какое-то слово задело сознание.

— Ты что сейчас сказала?

— Новости городские пересказывала — после службы разговаривала со знакомыми.

— О чём говорили?

— Вот те на! Я тебе всю дорогу рассказывала.

— Извини, задумался немного. Повтори, что ты говорила в последнюю очередь?

— О страже.

— Не слышал ничего ни о какой страже.

— Ну как же, указ государев вышел, для того, значит, чтобы с пожарами бороться. В каждом городе стража пожарная будет.

Хм, интересно! Ну и ладно, давно пора, а то, как ни год — особенно засушливый, так целые кварталы или даже улицы выгорают.

На следующий день я выехал в монастырь.

Настоятель встретил меня ласково, как лепшего друга. Ой, хитёр настоятель. Мягко стелет, да жёстко спать. Неуж ещё какую-то тяготу придумал?

Мы поговорили о погоде, о ценах на урожай. Репу, брюкву и капусту я уже продал на торгу — не сам, конечно, — управляющий Андрей. Пшеница росла на моих землях плохо, поэтому я сеял рожь да ячмень, и зерно продавать не собирался — своя мельница была да постоялый двор.

— Как книжицы да манускрипты, что нашёл я по твоему поручению, настоятель? Те ли, что сыскать надобно было?

— Какие книжицы, Георгий? Ты о чём?

Я замолк, как язык проглотил. Намёк я понял — о книгах ни слова, как будто их не существовало никогда. Тогда зачем вызвал настоятель?

— Верно служишь — на поле брани не трусишь, но и голову зазря не подставляешь. Язык опять же не распускаешь, разумом не обделён. Всё время, как тебя вижу, думаю — и что ты от Разбойного приказа отказался?

Я только рот открыл — ответить, как настоятель вынул из шкатулки пергамент:

— Читай!

Я взял пергамент в руки.

— Боярин Михайлов… высочайшим соизволением… землёю.

Я тряхнул головой, начал читать снова и медленно.

— Это что?

Настоятель засмеялся.

— Ты что — грамот жалованных не видел никогда?

— Откуда же?

— Государь тебя из прочих выделил за службу верную и жалует тебя землёю. Немного землицы, верно, так тебе удобно — по соседству с твоим наделом, на полдень.

— Погоди маленько, настоятель. Сколько земли?

— Тут же писано — пять сотен чатей. Конечно, невелика дача, зато от самого государя.

Настоятель хитро улыбнулся, и я понял, что без отца Саввы тут не обошлось. Чем больше я его узнавал, тем яснее мне становилось — есть у него наверху, среди придворных, свои люди. С чего бы государь о рядовом, незнатном боярине Михайлове вспомнил? У него таких, как я, — не одна сотня, а может, и тысяча.

— Ты что, боярин, недоволен?

— Нет, просто удивлён и обрадован: надо же, сам государь грамотку подписал.

— Ну это ты подрастерялся маленько — бери, владей.

Настоятель протянул мне грамоту.

Я встал и поклонился. Я прекрасно понял, откуда дует ветер и кому я обязан дачей. К слову: «дача» — это не садовый участок в современном его понимании. Это земля или поместье, жалованное, данное государем дворянину. Потому и «дача».

— Служи ревностно и верно, и государь о тебе не забудет. — Настоятель улыбнулся, подмигнул и добавил: — И я не забуду.

Мы попрощались. Я сложил грамотку, сунул её за пазуху и поехал домой. Земля — это, с одной стороны, хорошо, так ведь её снова обустраивать надо: о крепостных же на земле в дарственной грамоте ни слова нет. К тому же боевых холопов снова искать придётся.

Моей земли было три тысячи чатей, да государь пожаловал пятьсот. По нынешнему — приблизительно полторы тысячи гектар. В целом — вполне прилично. Одно не радует — осень уже, новый год пошёл, землёю заняться будет не с руки. Новый год на Руси наступал первого сентября, и никто его не считал праздничным днём — так, день как день.

Дома я похвастался перед Еленой — а перед кем еще, не перед холопами же — жалованной мне самим государем землёю, и в подтверждение предъявил грамотку. Жена по-бабьи всплеснула руками, принялась читать. Прибежал Васятка, тоже прочитал — удивился больше, чем обрадовался.

— Неужто сам государь, правитель земли русской, о тебе знает?

— Как видишь. Вот грамотка, им самолично подписанная, с сургучной печатью.

— Здорово!

Лена по такому поводу решила устроить пир. Пока она занималась хлопотами по его подготовке, я съездил в своё село. Сели с Андреем за стол в его избе — он уж с семьёй перебрался в село из Вологды, и я выложил ему неожиданную новость. Поздравил меня управляющий, однако как-то приуныл.

— Что за кручина, Андрюша?

— Мыслю — новые земли поднимать будешь, боярин.

— Правильно, за тем к тебе и приехал.

— На новые земли управляющий нужен, а я куда?

— О том и говорить хочу. Можешь стать главным над обеими землями, волен тут остаться. Есть ли человек на примете?

Андрей призадумался было, потом тряхнул копной волос:

— Боярин, сын у меня уже вырос. Как посмотришь, ежели я попрошу тебя здесь, в Смоляниново его оставить — пусть сядет на моё место. Я же новой землицей займусь. Здесь всё отлажено, а случись, что-то не заладится — я рядом, всегда помогу. У меня опыт уже кое-какой имеется — присмотрюсь к даче, за зиму людей подберу. Ты меня уж два года знаешь, не подводил я тебя.

— Андрей, скоро все земли мои твоей роднёй заселены будут, — засмеялся я. — Сколько же лет сыну?

— Восемнадцать нонешней зимой исполнится.

— Молодоват. А справится ли?

— Должен, он мне здесь помогал, всё знает.

— Ладно, быть посему, с завтрашнего дня он — управляющий. Только условие одно: не справится, хиреть хозяйство станет али доход упадёт — извини, найду другого.

— Вот и сговорились.

Мы ударили по рукам. Андрей кликнул жену, сына Павлушу, быстро накрыли стол, обмыли сделку.

Каждую неделю я старался бывать в селе, контролировать — справляется ли новый управляющий со своими обязанностями? Ведь многие смерды и холопы ему в отцы или даже в деды годятся — будут ли его слушать? Пока всё у Павла получалось. Я видел, что он горд назначением и ревностно относится к своим обязанностям. Конечно, какие-то ошибки по молодости да малому опыту будут, только умный выводы сделает.

Андрей целыми днями занимался новой землёй. Объездил её — даже план составил, обдумывая, с чего начать. Я намеренно дал ему свободу действий, было интересно поглядеть, насколько вырос человек, превратившись из мелкого торговца-лоточника в управляющего боярским уделом.

Снег в этом году лёг рано — аккурат на Покрова Пресвятой Богородицы. Тонким слоем укрыл он землю, а вскоре ударили жестокие морозы.

В один из таких дней я попал в передрягу, из которой чудом выбрался живым. А дело было так.

Возвращался я ранним вечером — часов около пяти — из села своего в Вологду. Плотные сумерки накрыли землю, в крестьянских избах зажглись светильники. Я выехал из деревни в надежде вскорости попасть домой. Полушубок тёплый, конь сытый, застоявшийся, воздух бодрящий — одно удовольствие проскакать по белой от снега дороге.

Конь с места взял в галоп, от набегающего ветра холодило щёки, слезились глаза.

Мы уже одолели на одном дыхании третью часть пути, как конь всхрапнул раз, другой, запрядал ушами и наддал хода. Такого с ним ранее не бывало. Я обернулся. Твою мать! Нас догоняли серые тени, в сумерках лишь светились зелёные огоньки глаз.

Подгонять коня не пришлось, он и так летел, как стрела. Вестимо — конь слышит лучше человека, а видит почти кругом вокруг себя. Однако и серые тени не отставали.

Я вытянул кистень из рукава. «Расслабился от мирной жизни, — выругал я себя, — даже саблю в последнее время брать перестал. На поясе — боевой нож да обеденный, и пистолет с одним зарядом». Насколько я помнил дорогу, на пять вёрст вперёд жилья нет, и помощи ожидать не от кого. Влип!

Конь подустал, стал сбавлять темп. Волки догоняли, и самый резвый из них подпрыгнул и вцепился зубами в попону, укрывавшую круп коня от мороза. Я, полуобернувшись, врезал ему грузиком кистеня в лоб. Хрястнула кость, и волк упал, но другие только поддали хода, и крупный волчара вонзился зубами в лошадиную ляжку. Я выстрелил ему в голову, и ещё одним серым стало меньше.

Двое волков с разных сторон напали одновременно. Один вцепился в заднюю ногу, другой — в шею. Конь сбавил ход. Кистенём я врезал по лбу тому, что висел на шее — волк клацнул зубами и упал, но кровь из шеи коня ударила фонтаном. Бедный конь, отчаянно заржав, остановился, и на него набросились другие волки.

Я не стал испытывать судьбу, соскочил с коня и, в один прыжок долетев до заиндевевшей берёзы, в мгновение ока ухватился за толстый сук, подтянулся и закинул ногу на ветку. Один из волков вцепился мне в каблук, я резко дёрнул ногой, и сапог слетел. Волк кинулся к упавшей лошади, и стая стала рвать коня на части, рыча и чавкая.

Коня было жалко до слёз — ведь это он спас меня, когда я свалился в колодец. Но что я мог сделать? Я сидел в неудобной позе на дереве, сапог валялся на земле, пистолет разряжен, и из оружия — только боевой нож да кистень. С одним волком я бы справился — но с несколькими?

Через какое-то время стало совсем темно, только луна освещала жуткое волчье пиршество.

Я отчаянно искал выход и не находил, меж тем нога стала мёрзнуть.

Нажравшись и оставив от коня один скелет, стая уселась под деревом. На душе стало неуютно. До утра от мороза околеть можно — когда-то ещё появится обоз на дороге? Если нечаянно усну, если сделаю неосторожное движение или промороженная деревяшка сломается под моим весом, и я свалюсь — волки меня обглодают, как коня. Ну убью я одного — другого не успею. Волк ведь по своей хищной привычке первым делом жертве в горло вцепляется.

Неожиданно один из зверей дёрнулся и упал. Другие тут же вскочили, но ещё один свалился, дёргая в агонии лапами. Из шеи его торчала стрела. Волки бросились врассыпную. Что за диво?

С дороги послышался голос:

— Жив, человече?

— Жив пока.

— Значит, долго жить будешь. Слазь, разбежались твари.

Я попробовал слезть, но руки окоченели, слушались плохо, и я почти свалился на землю.

С дороги к дереву шёл молодой парень. Интересно — как его не услышали волки и не увидел я?

— Ты сапог-то обуй, ногу отморозишь.

Я натянул сапог. Ногу, вернее — пальцы на ноге, я почти не чувствовал. Парень осмотрел останки коня, поправил лук.

— Не повезло тебе, мужик.

— Это как сказать. Коня потерял, зато сам живой остался. Как звать-то тебя, спаситель?

— Демьяном кличут.

— Видно, Божий промысел тебя на эту дорогу привел. Спасибо!

— Каким промыслом? Охотник я, в город иду.

— Как же тебя волки не услышали?

— На то и охотник, чтобы скрадывать. К тому же звери тобой отвлеклись. Мы стоять и говорить будем или в город пойдём?

— Пошли.

— Постой, а седло снять?

— Так оно погрызено всё.

— И то верно.

Мы направились по дороге в город. Охотник молчал, шёл ходко. Первое время я за ним не успевал, но потом нога отошла, и мы шли рядом.

Добрались до города под утро. Городские ворота были ещё закрыты, но за мзду стражник приоткрыл воротину, и мы вошли в город.

— Переночевать-то у тебя есть где? — спросил я Демьяна.

— На постоялый двор пойду.

— Пошли ко мне, до утра поспишь в воинской избе — тепло, за постой платить не надо. Утром поешь да по делам своим направишься.

— А ты кто такой будешь?

— Боярин я, Михайлов.

— Ага, слыхал о таком. Я на берегу Сухоны был, когда ты с купцом Толмачёвым гонки устраивал. Я на торг тогда ходил, шкурки продавал. Ох, и здорово ты его тогда умыл!

Ворота моего дома были закрыты, на мой стук вышел один из холопов, отворил, и мы отправились спать.

 

Оглавление

· ГЛАВА I

· ГЛАВА II

· ГЛАВА III

· ГЛАВА IV

· ГЛАВА V

· ГЛАВА VI

· ГЛАВА VII

· ГЛАВА VIII

· ГЛАВА IX

· ГЛАВА X

· ГЛАВА XI