Мироходцы: перекресток

 

– Ну вот, ты меня догнал, – произнес безликий, не оборачиваясь. – Что дальше?

– Поговорим, – сказал преследователь.

– Как мне тебя называть? – спросил безликий.

– Айра.

– Тогда ты зови меня Ветивер.

– Хорошо.

– Зачем ты идешь за мной, Айра?

– Я ищу путь домой.

– Ты не хочешь убить меня?

– Нет.

– Ты не хочешь забрать мою силу?

– Нет.

– Как ты догнал меня?

– Я понял, что лишь тот не может поравняться с преследуемым, кто идет с ним одинаково быстро. Чтобы настичь тебя, я должен был стать быстрее тебя, и я стал.

– Тогда я открою тебе свой лик, Айра, и увижу твой.

Тот, кто отбрасывает сорок теней, обернулся. Меж длинных красных прядей, спутанных, сплетенных косами, унизанных золотыми кольцами и колокольчиками, явилось, проступило из тени лицо – остроносое, с глазами узкими и хищными, зелеными, как безымянный океан, что охватывает с трех сторон позабытый дом Айры. Ветивер вздернул узкий белый подбородок, и колокольчики запели.

– И вот он, перекресток миров, но ты вряд ли рад мне, Айра.

– Я рад тебе. Я успел к тебе привязаться, пока шел за тобой, я смог многое выучить, следуя твоим путем. Я лишь не знаю, равноценно ли это новое знание тому, что я успел позабыть.

– Чего же ты хочешь еще, мальчик?

– Давай вернемся домой, – тихо попросил Айра.

Ветивер отвернулся от него и стал смотреть на лиловые громады ежесекундно меняющихся облаков, сплетающихся кольцами и спиралями.

– Ты же знаешь, я все еще не нашел того, что должен. Ты сам... да, ты сам, тот, кого ты оставил там, приказал мне искать. Возможно, – Ветивер снова обернулся, – ты поможешь мне в поисках? Ведь так, в самом деле, может быть проще... Помоги мне найти искомое и я помогу тебе вернуться туда, куда не существует путей.

Айра стукнул деревянным посохом по выгнутому высокой дугой мосту, и ветер вздул его рваный оливковый плащ:

– Да будет так.

 

Мысли свиваются в жгут, распускаются и плавятся патокой.

Парень напротив зол, но в глубине его карих глаз я читаю испуг. Он храбр и благороден, но, полагаю, в жизни своей видел мало. Может, впрочем, я все выдумываю на ходу, я ж никакой там не гениальный сыщик.

Мне надо больше и чаще спать. Систематичней, что ли.

Лес слева шумит, прохладный, зеленый. Камни по бокам тропинки нагреты солнцем так, что плавят воздух. В выжженной траве беснуются кузнечики и мушки, вокруг чертополоха вьются шмели.

Действующий алтарь диады, который мы нашли у отвесной меловой скалы, оказался всего лишь большим, расколотым надвое камнем с едва различимыми, но явно рукотворными барельефами, изображающими то ли людей, то ли птиц. Среди каменной крошки устроился маленький пустой бассейн, выложенный блеклой бирюзовой мозаикой.

Тиха и так знал, какими бывают алтари диад, и его расколотый камень никак не впечатлил. Я был, если честно, разочарован. Я судил об алтарях по черно-белым фотографиям из учебника, и в моем представлении они должны были быть как-то… побольше, что ли. Керри долго водил пальцами по едва заметным узорам на гладких каменных боках, будто бы хотел их запомнить или разгадать тайный смысл барельефов, а может, вспомнить что-то, что давно забыл.

Ирвис тогда сказала «Ну, а что, эти штуки, похоже, древнее городских каменоломен». Ясно стало, что разобраться походя не удастся, и вдруг, интуитивно все понять – тоже. Я с самого начала в это не очень верил. Но все смотрели на меня, будто бы говоря: дипломированный маг, которому, к тому же, доверили обучение согильдийца, должен знать что-то об этих старых камнях. Но нет. Чуда не произошло. В памяти ворочались обрывки совершенно бесполезных лекций по древнейшей архитектуре и религиоведению, но никаких практических навыков в этом вопросе у меня не было. Что характерно, я даже не знал, как и где информацию по этому поводу искать или, хотя бы, с чего начать. Единственное, что дало слабую искорку надежды – плетеная корзинка с зелеными яблоками, оставленная между камнями и слегка пожухлые венки из полевых цветов, сложенные рядом.

Кто-то здесь был недавно. Возможно, какие-нибудь девушки гадали или начитывали заговоры. А может, это – настоящее подношение забытым горожанами богам.

В любом случае, осмотревшись возле алтаря, мы решили отправиться непосредственно в ближайшую горную деревеньку и найти тех, кто приносит неизвестной диаде эти скудные диетические жертвы.

Кэй тогда сказала, что всем вместе идти резона нет, а потому осталась у машины вместе с Керри. Тиха сначала тоже хотел остаться, но, видимо, решил, что может пропустить что-нибудь интересное. Все-таки есть такой предрассудок, мол, в горных деревнях горожан не любят – а кто б любил приезжих, посягнувших на уютный, вовсе не туристически ориентированный мирок? Я, к тому же, выделяюсь, а значит, мое явление наведет шороху, и Тихомир пропускать это шоу никак не собирался. Свою зеленую шевелюру он тактично спрятал под шапочку, преобразовавшись вмиг в ничем не примечательного загорелого юношу неопределенного возраста и национальности. А вот Ирвис бы, кстати, вполне сошла за местную, но мы решили, что посылать ее одну на разведку как-то негоже совсем. Украдут еще.

И вот, когда до Соколиной Сели (так назвалось село) осталось всего ничего – лес да виноградники – на хоженой тропинке прямо перед нами образовались два молодых человека. Оба – чернявые, коротко стриженные, поджарые. Второй, в очках, судя по всему, интеллигент, был настроен ровно. А первый, в грязной красной футболке и с сумкой на поясе, крепкий и по какой-то неведомой причине крайне злой, пускать нас дальше никак не хотел.

Разминуться на тропке не выходило. Более того, тот, что злой, совершенно точно намеревался каким-то образом пообщаться со мной. Начал он так:

– И не думай заходить в деревню, ты!

Второй, в очках, проныл, как будто бы в сотый раз:

– Да все, все, поздно! Он уже пришел, ты понимаешь? Ему не надо доходить до деревни, чтобы прийти. Все, пришел. Свершилось. Ждали-ждали – нате.

– И вам день добрый, – хмыкнул я, складывая руки на груди. – Вы нас ждали, получается?..

– Слышишь, ты, белая курица, – парень в красной футболке качнулся ко мне, удерживаемый приятелем за локоть, и ткнул мне в грудину указательным пальцем, – разворачивайся и вали туда, откуда пришел!

Ага, не маги – так и запишем. Забыли совсем, что прикосновения – чреваты.

– Чего стоишь, хмырь поганый? Вали, кому говорю!

Парень оказался ниже меня на полголовы, и теперь буравил взглядом, стоя прямо передо мной и глядя снизу вверх. Он явно решил стоять грудью насмерть, с чем его друг был не согласен, но это ладно.

Ирвис сжалась вся. Ей неуютно. Тиха и не думает вмешиваться, предвкушает веселье. Ему все равно, что время уходит. Он беспечно забыл о том, зачем мы здесь.

Наконец, отфильтровав что-то цензурное, я осведомился:

– А с какого, простите, перепугу я не могу войти в деревню? У вас там что, монастырь палаточный?

– У нас там все хорошо и без всяких хренов с горы! – рявкнул парень, который злой.

– Борис, перестань, – взмолился очкастый, оторвав ладонь ото лба.

– По имени я же просил не называть! – зло рявкнул Борис.

– Да нам не совсем в деревню надо, – я попытался говорить мягко. – Нам бы кого-нибудь, с кем можно потолковать об алтаре, который выше по тропке, где ключ пересохший. Только и всего. Есть тут у вас... жрец или шаман? Или дикий колдун?..

Парни замерли и сразу ничего не ответили, принявшись многозначительно переглядываться.

Стал отчетливо слышен гул насекомых и близкий, порывистый шепот высокого лиственного леса. Когда парни снова обернулись к нам, я отчетливо разглядел, что и крепыш, и очкарик крайне похожи, как могли бы быть похожими друг на друга братья.

Очкарик вздохнул и осунулся, как сова, а тот, который Борис, из злого превратился просто в крайне презрительного типа.

– Пойдете в обход деревни по огородам, – сказал он. – Вам в дом знахаря. Он на отшибе. Но в деревню вы не ступите. Это понятно? Ни шага внутрь.

– Да пожалуйста, – я пожал плечами. – А если вы нас еще и проводите, мы будем благодарны безмерно. Ну, или хотя бы путь огородами покажите. Я уж не прошу рассказывать, почему нам тут так не рады, хотя и ждали.

Борис, молча махнув рукой, двинулся вперед по тропке в сторону деревни, не удостоив меня ответом на мой непрямой вопрос. Мы с Тихой и Ирвис переглянулись и последовали за ним. Его приятель в очках, так и не представившийся, подождал, пока мы пройдем, и двинулся следом, замыкая шествие.

Мы пробирались огородами, промеж плетеных заборов, иногда пересекая грядки с капустой и заросли малины. Затейливый путь привел нас к белой скале с круглыми выемками пещер, а потом, двигаясь по узкой тропке у самого края обрыва, мы вышли на уступ, к старому, но еще крепкому домику, каким-то невероятным образом воздвигнутому на отошедшей от основного массива скале. Огромный валун, являющийся фундаментом дома, был похож на сплющенный большой палец руки. На ту сторону вел хлипкий на вид веревочный мостик с настилом, сработанным из иссушенных солнцем досок. Лететь с него вниз было бы недолго – пять-восемь метров, и все равно мост вызывал опасения, даже когда Борис и его приятель в очках, никак не замедляя шага, вдвоем прошли по нему и ничего не случилось.

С уступа также была видна притаившаяся среди леса и виноградников деревня, в которую нам отчего-то запрещено было заходить. Опрятные дома с разноцветными крышами образовывали около шести кривых и множественно пересекающихся друг с другом улиц, не более.

Я замешкался ненадолго, взглянув вниз, отмечая мимоходом группы людей, смотрящих на дом знахаря и на нас. Дети выбегали из двориков на улицу и, прижимаясь к юбкам матерей, тут же жадно впивались в нас взглядами. Люди стояли и смотрели молча, и я не мог понять, нормально ли такое любопытство, или все-таки обычно так не бывает? Я тот еще раздражитель, на меня смотрят всегда, но так?.. Не слишком ли?..

– Рейни, чего застрял, вон на тебя из дверей сверкают, Борю-то не зли, – Тиха слегка толкнул меня локтем.

В черном зеве прохода, в самом деле, виднелась недовольная физиономия Бориса.

Мне пришлось отвлечься от созерцания деревни и поторопиться, а чтобы войти внутрь хижины – пригнуться. Ирвис с Тихой вошли следом. Парни, откровенно не сдерживавшие своего красноречия там, на пути к поселению, притихли, встали по бокам от входа, придерживая перед нами тяжелую тканую занавесь. Они все ещё буравили друг друга взглядами, будто продолжая перепалку безмолвно, но задерживать нас не стали.

– Разуваться? – спросила Ирвис.

– Нет. Вы оставайтесь тут, а дальше пускай он сам идёт, – Борис кивнул на меня. – Тебе ж больше всех надо, а?

Тиха изобразил лицо вроде «чего стоишь, иди давай» и подпер собою неаккуратно побеленную стенку, сложив руки на груди.

Ага. Значит, ребята не хотят, чтобы на чужаков смотрели из деревни, но и не хотят, чтобы чужаки видели слишком много. Ситуация, конечно, странная, но, пожалуй, не страннее чем все, что сейчас происходит. Мне пора бы привыкнуть.

Сопровождаемый пристальным взглядами своих и чужих, я снова нагнулся, чтобы пройти, минуя очередную занавесь, в следующую комнатушку, застланную и увешанную коврами сверх всякой меры. Причудливые старинные ковры, казалось, от роду не знали стирки или чистки, о пылесосе и думать нечего. Пыль живописными облачками клубилась в полумраке, щекоча ноздри, смешиваясь с запахом эфирных масел и тлеющих благовоний. Выбравшись из коврового лабиринта, я узрел прямую, как доска, спину и лысую голову местного знахаря. Мужчина в одних спортивных штанах сидел на полу, на циновке, перед ним был низкий квадратный стол, уставленный ароматическими лампами и тускло поблескивающими идолами, в которых я краем глаза распознал традиционные изображения диад.

На стенках вокруг стола тоже висели ковры, и даже квадратное окно наполовину закрывало плотное, испещренное узорами полотно, слишком пыльное и тяжелое для обычной шторы.

Я поздоровался.

– Проходи, садись, – произнёс знахарь, не оборачиваясь.

Оглядев тесное помещение ещё раз, я прикинул, куда бы мне уместиться и при этом ничего не задеть. Чужой бардак – чужие правила, он представляется сущим хаосом, даже если на самом деле им не является.

Рискуя опрокинуть пару свечей, я все же протиснулся между цилиндрической тумбочкой и шкафом за дальний край стола, так, что узрел, наконец, лицо знахаря: сухое, морщинистое и безбородое, но было понятно, что мужчина ещё не стар. Время и, возможно, физический труд не пощадили его.

На меня в упор уставились два темных глаза неразличимого цвета.

И мне бы испугаться… Но, кажется, я разучился беспокоиться о себе. Мне бы хоть каплю тревоги, хоть грамм страха – но нет, я спокоен и тих. Тут пахнет долженствованием и размеренностью. Все так, как и должно быть. Это чувство на грани сознания оглушает и умиротворяет.

Может, травы и масла делают своё дело, одурманивая?

Хозяин ковровой комнаты молчал. На столе перед ним лежала небольшая шкатулка из светлого дерева. Морщинистые руки знахаря покоились на золоченой деревянной крышке, как будто она теплая и мужчина об нее греется.

– Мне хотелось бы задавать вам пару вопросов касательно алтаря диады, – начал я. – В частности, не знаете ли вы, где можно найти инструкции или руководства по довоенным ритуальным практикам. Мы тут с ребятами с культурологическим исследованием...

Знахарь не дослушал.

– Сегодня день цветной луны, – произнес он полным значимости голосом, и я ему почти поверил и дальше перебивать не стал. – День, когда мы вспоминаем мёртвых и просим зиму не торопиться. Но всем известно, что холода придут, сколько ты их не проси, и смерть неизбежна, а зима неумолима. Давно сказано было, что на исходе лета явится и будет искать древних истин белый принц-девственник, а следом за ним придут забвение и пустота, – знахарь отодвинул от себя деревянную шкатулку, которую держал в руках. – Именно поэтому Борис с Василием не хотели тебя пускать. Неверующие же уверовали.

Я не смог сдержаться:

– Ну, охренеть теперь.

Знахарь смотрел на меня, я – на него, шкатулка лежала ровно посередине стола. Я думал, как бы так покорректнее объяснить, что, ежели это он мне пророчество какое-то зачитал, то с девственностью явный прокол, а если предположить, что мужик, например, бредит, то выходит, что мне здесь вовсе незачем находиться. Но тут вариантов немного: или верить, или уходить. А уйти без информации, за которой пришёл, я не могу. То есть, я не могу уйти, даже не попытавшись ее узнать.

Внутренние часы тикали, игра в гляделки представлялась мне все более нелепой и бессмысленной, хотелось, кроме прочего, обратно на солнышко, а знахарь взгляда не отводил.

– Прими этот скромный и щедрый дар, – продолжил он, наконец. – Пускай он послужит нашим искуплением. Пускай древнее это сокровище, всякому бесполезное, кроме истинного хозяина, выкупит у будущего этот лес и урочище. Когда случится предначертанное, поклянись, что не забудешь нашего приношения и пощадишь это место.

Дурак бы сказал «извините, я вас не понимаю, о чем вы?» – но я не дурак, и, хотя я его тоже не понимал, мне стало казаться, что мне известны правила этой игры. Поэтому я сделал лицо попроще, расправил плечи и тоже сказал со всей возможной серьёзностью:

– Хорошо, я клянусь. Дар ваш не будет забыт.

Мужчина выдохнул, и понятно стало, как он был напряжен до этого и каких усилий ему стоило держать осанку. Теперь он сдержанно улыбался и кивнул на шкатулку, мол, давай, бери. Я медлил.

– Так как насчёт...

Знахарь пододвинул шкатулку ещё ближе.

– Хорошо, хорошо, – выдохнул я и взял навязанный и, как по мне, так незаслуженный подарок в руки.

Шероховатое светлое дерево. Орех, кажется. Углы украшены золотистым металлическим кружевом – но я тут же понял, что это не золото. Под пальцами мягким покалыванием отозвалась извечно голодная до магии золатунь. Шкатулка, сама по себе, и в самом деле стоит денег, хотя бы из-за вкраплений золатунных нитей, которых тут, стоит признать, достаточно. Но что в ней? Я должен открыть её немедля? Или хватит того, что я её принял?

Наученный горьким опытом недавних наших контактов с осколком Лок, я решил, что сам, наедине со странноватым знахарем, открывать её не буду, даже если он снова упрется и будет настаивать.

– Так как насчёт алтаря? – напомнил я, поставив шкатулку на стол и отодвинув немного в сторону. – Ритуалы...

– А, – улыбнулся знахарь совсем запросто, будто бы по-соседски, – алтарь. Точно. Последний жрец Меняющих скончался сорок лет назад, ещё до войны. Но даже при его жизни алтарем уже не пользовались... В практических целях.

Я вспомнил легенду о Меняющих, осознав, какой именно диаде посвящён был алтарь. Странное у него расположение получается. Обычно Меняющим поклонялись на побережье, отождествляя их сущность с натурой береговых ветров, превознося постоянство перемен и изменчивость всего, что на первый взгляд неизменно.

– Значит, вы ничего не знаете.

– Этого я не говорил. Записи последнего жреца сохранились, и студенты, приезжающие к нам сюда на культурологические изыскания и археологические практики, кое-чего сумели расшифровать и переписать. Почерк у тогдашнего жреца был почти медицинский, так что эти конспекты дорогого стоят.

Вот как. Значит, мою наспех придуманную ложь знахарь в раз опознал. В мысли закралось подозрение, что мужик надо мной издевается со всеми этими «принцами-девственниками» и прочим.

Тем временем хозяин дома повернулся к цилиндрическому комоду и, выдвинув средний ящик, зашуршал бумагами.

– Вот, держи, – он протянул мне распечатанные копии рукописных листов, – это, кажется, оно. Вроде бы даже совпадает с этой вашей Заповедью. Местами.

Я принял из его рук распечатки, жадно вглядываясь в текст и выхватывая на ходу куски смыслов: «Кровь земли... слезы дерева... молитва об Изыскании Возвращения и заклятие Пилигрим, золатунный ошейник, правильные частоты»...

– Вот только ты сюда не за этим пришел, северное дитя, – произнес знахарь со вздохом.

 

 

По возвращению к минивэну Берсы и Керри мы там не застали. Зато я обнаружил глубоко в себе тревогу, смешанную с робким злорадством от мысли, что наш Кровавый Рассвет, не теряя времени, позавтракал костлявой Катериной и теперь рыщет по лесам в поисках прочих невинных жертв.

Но моим надеждам не суждено было сбыться. Кэй и Керри вскоре отыскались невдалеке от дороги, ниже по склону, там, где почва резко идет под уклон и в тени гривастых ив резво журчит одна из множества мелких горных речек.

Своим глазам я поверил не сразу. Эта осень в конце концов отучит меня удивляться. Керри, не будь дурак, с совершенно блаженным лицом гладил бархатную морду вихрастой чалой лошади, стреноженной у дерева. Кэй сидела неподалеку, на пеньке. Вокруг пенька, лошади и Керри нарезала круги рыжая собака дворянской породы, то и дело весело запрыгивая на Керри и грязня его черную с золотом мантию немытыми лапами. Как-то останавливать это безобразие никто из участников оного не собирался.

– Ты!.. – подойдя ближе, я хотел было отчитать Кэй за то, что позволила нашему иномировому убийце трогать животных, но осекся.

– Чья лошадь-то? – спросил Тиха, спустившийся с пригорка следом за мной.

– Не знаю, тут стояла, может из местных кто оставил, – Кэй пожала плечами. – Ну, мы решили подойти, пообщаться. А собака потом прибежала. Я сначала тоже не думала, что так будет, но... вы только посмотрите...

–... они любят его, – продолжила за Кэй подоспевшая и немного запыхавшаяся Ирвис. – Животные, в смысле.

Мы посмотрели. Чалая лошадь увлеченно жевала красные волосы Керри, пока тот гладил разлегшуюся на земле собаку по розовому пузу.

– М-да, – резюмировал я.

– А у вас как дела? – поинтересовалась Кэй. – Узнали что?

– Вроде того. Кроме крови девственника и слез земли для активации алтаря нам нужен человек, умеющий читать заклинания, в частности – некое заклятие «Пилигрим». Оно само по себе приводится в бумагах прошлого жреца, но вот читать его среди нас некому. Да и вообще... некому.

– То есть, без вариантов, – поняла Кэй.

– Погодите, почему без вариантов? – спросила Ирвис. – Разве столичный институт транслитерации не занимается переводом довоенных заклинаний в безмолвные?

– Занимается, – подтвердил я, – что-то я об этом и не подумал. Но, даже если так, сколько это займет времени?

– Там может быть готовый перевод этого самого Пилигрима, – предположил

Тиха. – Рейни, напиши им.

– Напишу, – я медленно кивнул. – Хотя, учитывая, что из нас колдовать безмолвное можем лишь мы с Ирвис, сил на непрофильное может банально не хватить. Кроме прочего... – я замешкался, вспоминая пристальное внимание жителей деревни и странное поведение знахаря, – и знахарь, и аборигены вели себя подозрительно. И, кроме этих бумажек, преподнесли мне подарок в знак, понимаете ли, искупления, назвав меня «белым принцем».

Тиха прыснул в кулак. То ли через ковры все услышал, то ли и «принца» ему достаточно для того, чтобы позлорадствовать. Но веселился он недолго, очевидно, вспомнив, где мы находимся, куда направляемся и зачем мы тут вообще собрались.

Солнце тем временем зашло за край леса и от реки потянуло прохладой. Собака встрепенулась, что-то тревожно проскулила и убежала вглубь рощи по своим, собачьим делам.

Как только солнце ушло, мне снова стало холодно.

– И что за шкатулка? – Кэй даже спрыгнула с пенька, подстрекаемая любопытством.

– Разве можно так просто открывать волшебные шкатулки? – спросила Ирвис, поджимая губы.

– Конечно, нельзя, – ответил Тиха, тоже подбираясь поближе ко мне, чтобы ничего не упустить. – Ну, Рейни, жги!

На меня глядело три пары заинтересованных глаз. В юных головах собравшихся вокруг уникумов, похоже, напрочь отсутствовал страх и чувство самосохранения.

Я медлил.

– Так, а ну, давайте ее сюда! – решительно вмешалась Кэй, выхватывая у меня легонький деревянный контейнер.

Она отошла от нас на пару метров и, отвернувшись, без каких-либо усилий открыла шкатулку.

Кэй молчала, шерудила внутри рукой, не оборачиваясь. Плечи ее расслабились, она что-то вынула изнутри.

– Ну, что там? – спросил я, не выдержав относительной тишины. – Кэй?

Я стал подходить ближе, и Кэй обернулась ко мне навстречу.

– Рейнхард, – она держала в руках пожелтевший пергамент, свернутый в тубу, запечатанный сургучом. – Тут... тут тебе письмо.

 

«Я не знаю, как именно оно сработает, но – привет! Ищу, как выбраться, пока что дело – дрянь, но я еще точно что-нибудь придумаю. Как вы там?.. Хотя, конечно, глупый вопрос, вряд ли неотправленные письма предполагают... ответ.

У меня все относительно терпимо. Попала внутрь Башни Тайны. Я так понимаю, это дубликат хранилищ почившей в веках Гильдии Пророков. Там я встретила что-то вроде живого терминала. Спрашивала, как выбраться – говорит, даже если у меня выйдет вернуться обратно, спокойной жизни мне не видать, пока не восстановим Лок. У меня есть все основания доверять этому источнику. Я предприняла кое-какие меры, чтобы его проверить.

Поэтому передай, пожалуйста, моему опекуну, если мое письмо ему не придет, что искать меня здесь бессмысленно, нужно восстанавливать Лок. Я тут сама как-нибудь, выберусь, ничего, я уже почти освоилась.

Мне очень неловко от того, что тебе и ребятам, возможно, придется подвергнуться опасности, ведь неизвестно, как оно там, на севере.

Будьте осторожны в любом случае, что бы вы ни предприняли.

P.S.: Здесь, в башне, ветрено и одиноко. Кажется, будто это место предназначено для гораздо большего количества людей. Все как-то заброшено и пустынно, хоть и очень красиво. Будто бы кто-то ушел и не вернулся, или попросту не пришел».

 

Транзитный поезд в Мерцающий Мир – или как-то так – очередное пафосное, хоть и красивое название, которое может обозначать что угодно! – должен был пройти мимо Башни Тайны.

Так говорил Керри.

По его словам выходило, что сначала Небесный Кит упадет в Тлеющее море… потом провернется Калейдоскопическая луна… и после мимо Башни Тайны пройдет поезд. И только потом грянет Зов. Но Зов уже был, чуть раньше… Стало быть, доверять озвученной последовательности не стоит?..

Ожидание длилось уже вечность – по крайней мере, так казалось Никс. Она вспомнила все стихи и песни, какие могла, и придумала даже пару-тройку своих, простеньких и корявых. Иногда она думала о себе, о том, что успело случиться год назад и неделю назад, вспоминала себя тогдашнюю и не узнавала. Пребывание наедине с собой казалось пыткой, которую ничем, кроме усилия воли, не отменить. Не на что отвлекаться. Нечем заглушить тревожные, монотонные мысли. Закатное солнце словно замерло, не желая покидать небосвод, будто бы нарочно растягивая и без того длинные сумерки.

Ромка, которого нет. Где же теперь искать его? Как же теперь жить? Теперь выходит, что это все – навсегда. И то, что в лотерее ей вроде бы повезло, снова обернулось бедой. Из башни нет выхода. Люк в полу задраен наглухо, нет никаких рычагов или кнопок, Никс проверила этот вариант самым первым. Солнечный клинок не в состоянии расплавить металл, а портить зарубками чистые белые стены как-то… ну… неправильно. И ладно, пускай бы ей удалось проковырять дыру в платформе – дальше что? Падать вниз? Спускаться на веревке, которую получится сделать из одежды?

Никс решила оставить этот вариант на самый крайний случай.

Никаких лестниц вокруг комнаты тоже не было, в три окна смотрело пустое небо, а если выглянуть в западное окно, то можно было увидеть, как на многие километры вверх и вниз простирается Башня Тайны. Помещение, где оказалась заперта Никс, располагалось на вершине башенки поменьше, которая, в свою очередь, была чем-то вроде отростка, отделенного от основного здания-исполина. В двух других окнах виднелись такие же тонкие мелкие башни, выросшие из основной. О том, чтобы как-то перебраться в ближайшую соседнюю башенку, даже думать было страшно, настолько далеко она располагалась.

Итак, очевидного пути наружу нет. Никс оставалось только уповать на то, что обещанный Керри поезд все же появится, рано или поздно.

Опершись на подоконник, она смотрела на плещущиеся внизу золотистые облака. Никс снова мысленно пробежалась по тексту послания, переданного через Дневник Неотправленных Писем. Дойдет ли хотя б кому-нибудь? Она старалась писать сдержанно и по делу. Может, хоть к Марику дойдет… Или к Тихомиру… ну или, ладно, пусть хотя бы к Рейнхарду!

Она снова задумалась о Тихе, и о том, что он учудил тогда, в палате, и сердце, затрепетав, зачем-то разрослось равномерно по всему организму – по крайней мере, так показалось. Что ж это значит? То и значит. Но ведь… ужас-то какой. Почему все так сразу? Для душевного спокойствия лучше, наверное, будет сделать вид, что она ничего не поняла, и вообще. Может, она действительно все неправильно увидела. Вдруг это просто у них в семье так принято? Люди ведь разные…

И такой же разной бывает человеческая красота, вдруг подумалось Никс. Рейнхард вот зачем-то пытается смягчить свою холодность, очевидно, он осознает то, как выглядит и каким его видят другие – и, наверное, от этого с теми, кому хочет нравиться, ведет себя слишком мягко и заботливо, вызывая в сознании эпических размеров диссонанс. Тем жутче будет контраст, когда он перестанет себя сдерживать. И тем виднее контраст уже проявившийся – между ним и Тихой.

В Тихе трудно рассмотреть идеальную красоту, да и берет он не этим. Он будто бы действует вопреки всему: и тому, каким уродился, и законам мира. И это для него естественно, и эта естественность завораживает, и ей откликается внутри что-то кроме разума, что-то неосознаваемое и оттого пугающее.

Да, то есть Рейнхард страшит тем, что прячет в себе, а Тихомир тем, что из-за него просыпается в ней самой.

Здесь, в тишине и одиночестве, если отбросить прочее, думалось отлично.

И не время было играть в игры, понимала Никс, но ей пришлось себе признаться, что, пожалуй, хочется. Восхитительный морок похож на яркую, но безвкусную картинку, он действителен, но нереален, а вот воспоминания о людях будоражат и цепляют, как настоящие, и трудно сопротивляться веренице образов, оживающих в памяти, словно кадры из любимого фильма.

И пока она думала так, на почерневшем небе, зажатая меж клешнями далекой вершины Антарг, провернулась красная луна, обращаясь в раздробленный, словно раскрошенное печенье, полумесяц, состоящий из цветастых кусков, которые засияли, создавая эффект витража или, действительно, калейдоскопа. На горизонте, между небом и облаками, появилась серебристая полоса, превращаясь в длинную сегментированную змею, сверкающую хромированными боками в разноцветном лунном свете.

Поезд ознаменовал свое прибытие пронзительным гудком и столбом сизого дыма, превращающимся в облака. Но почему-то оказалось, что поезд не собирается забирать Никс из ее клетки. Состав предпочел идти на сто метров ниже, и Никола, подскочив, перегнулась через парапет, наблюдая, как вагоны стремительно огибают белый край Башни Тайны и исчезают с другой стороны.

Ночной ветер принялся нещадно трепать ее волосы и обрывки платья.

Нужно было срочно что-то сделать, иначе поезд уйдет. Прыгнуть вниз? Никола помнила, что Керри для полета нужно было крыло, так чем же она лучше Керри?

Краем глаза Никс заметила то, чего раньше не замечала: металлические поручни в полутора метрах ниже, за выступом белой стены.

Эти полтора метра еще нужно как-то преодолеть, а вот дальше... дальше, похоже, можно спуститься!

Раньше она не замечала этой возможности, потому что не высовывалась из окна башни достаточно далеко, предпочитая держаться края.

Решив, что терять нечего, Никс отчаянно размахнулась и с силой воткнула солнечный клинок в стену чуть ниже парапета, прямо в щель между белыми камнями. Лезвие, чиркнув по шершавой поверхности, вошло по самую рукоять, плотно и вроде бы надежно.

Вот и полшага к победе. Теперь нужно преодолеть каких-то полтора метра.

– Если я и умру, то не здесь. Эта смерть была бы слишком глупой. Не здесь. Не сейчас.

Никс, свесив ноги с бортика, стала шарить внизу левой ногой. Страх высоты, не панический, но совершенно обыкновенный для человека, подкатил волной к самому горлу, сковывая. Да как отключить этот назойливый инстинкт самосохранения, когда он не нужен? Никс постаралась абстрагироваться, представить, что это все и правда сон. Чуть-чуть помогло. Найдя опору, она продвинулась ниже, держась руками за самый край парапета, аккуратно перенося вес на рукоять кинжала. Ее трясло, но не от холода, хотя ветер вокруг буйствовал и негодовал. Потоки воздуха желали сорвать Никс, словно листок, и унести, закружив.

Она стала осторожно опускать вниз вторую ногу, одновременно вытягивая руки. Через несколько секунд, показавшихся ей вечностью, она нашарила голой стопой первый металлический поручень. Выдохнула, упершись в стенку лбом и на секунду прикрыв глаза.

Теперь нужно отпустить руки и, удерживая равновесие, ухватиться левой ладонью за солнечный кинжал.

Дальше будет проще. Коленки трясутся, мышцы горят с непривычки, бездна манит, как никогда.

– Давай-давай-давай, – стиснув зубы, Никс заставила себя отпустить ладони.

И в этот миг все перевернулось, ее дернуло сначала вниз, потом вверх, мир качнулся и кувыркнулся, выдав головокружительный кульбит. Никс, вцепившаяся в поручни изо всех сил, вдруг оказалось лежащей на вертикальной поверхности. Ветер все так же ярился, но теперь перед ней был прямой путь к поезду, который тем временем медленно набирал скорость.

Ясно, понятно. Гравитация мороку не указ. И клювом тут не щелкают.

Никс рывком вытащила из пола, бывшего стеной, солнечный кинжал, подскочила и побежала вперед, тут же забыв и тяжесть одиночества, и призывный, манящий страх бездны. Она неслась изо всех сил, в то время как поезд и не думал ждать ее. Никс поднажала: все или ничего. Надо успеть! Поезд снова издал гудок. Легкие уже жгло огнем, но Никс все равно бежала так быстро, как только могла. Вот уже до поезда не больше пяти метров. За что зацепиться? Мелькают окна, поручни, таблички… Никс стала бежать параллельно ходу состава. В отчаянии она поняла, что поезд уезжает. Осталась всего пара вагонов – и все! Состав набирает ход. А она все не может решиться! И вот мимо нее проезжает последний вагон... и в его хвосте - площадка с перилами. Никс, каким-то чудом сумев подгадать время, отчаянным рывком бросилась вперед, оттолкнулась от белого камня башни, подпрыгнула и ухватилась за поручни последнего вагона, а затем с силой затащила себя на площадку.

Привалившись спиной к металлическому парапету, Никс позволила себе отдышаться, с трудом успокаиваясь.

«Тыдым-тыдым», – звучал поезд, словно где-то внутри него бьется большое, мягкое сердце.

Только отдышавшись, Никс заметила, что на площадке она не одна – рядом стоит человек в сером балахоне и смотрит на нее немного осоловело. Вязаный крупными петлями шарф ошарашенного пассажира трепался на ветру, широкополая шляпа была сдвинута набекрень. В руке у него тлела сигарета, лицо было слегка грубоватое, безбородое, глаза живые и любопытные, ярко-синие, с искорками. Никс на секунду подумалось, что старые волшебники из сказок примерно такими должны бывать в молодости.

Мужчина, в принципе, располагал, и потому Никс спросила:

– А не подскажете, куда... мы... едем?

Она отряхнулась, вставая и вглядываясь в человека внимательней.

– Конечная – Сияющий Мир, – ответил пассажир, справившийся с удивлением и теперь явно заинтригованный. – Только без документов ссаживают на границе.

– А что у нас на границе?

– Край Света, чего ж еще, – он щелчком отправил недокуренную сигаретку куда-то в звездную бездну.

– А вы… докуда?

Собеседник ее потер подбородок задумчиво, желая, видимо, выдержать паузу. Живые синие глаза закатил и стал рассматривать сигнальный фонарь над площадкой, но затем снова уставился на Никс.

– Я до Колодца Надежд, если повезет, – ответил пассажир. – Впрочем, чего здесь разговаривать. Пойдемте внутрь, я бы хотел о многом вас расспросить.

– Меня? – удивилась Никс. – Но я ведь... ничего не знаю...

– А я знаю многое об этом месте и многое видел. Я – сказочник. Пишу сказки, придумываю истории. И здесь каждую ночь, когда повезет, я ловлю за хвост вдохновение. Кажется, что в этот раз мне повезло. Таких, как вы, я никогда еще не видел.

– А что во мне такого особенного? – удивленно спросила Никс, проходя внутрь вагона следом за новым знакомцем.

Но, не услышав ответа, она тотчас же отвлеклась, разинув рот от внезапной перемены обстановки. Они оказались в узком и длинном помещении, лишь чуть напоминающем вагон.

– А разве вагоны-рестораны бывают последними?.. – пролепетала Никс, но ее вопрос утонул в гомоне голосов и мелодичных переливах арфы. Вокруг толпилась красочная, фантастическая толпа, и, хотя никто и не думал обращать на нее внимания, Никс на секунду почувствовала себя неловко. Она тут же спрятала солнечный кинжал в полах своего шелкового платья, рваного по краю, и попыталась не отставать от сказочника, который ловко лавировал между странными, ярко одетыми и накрашенными посетителями, направляясь, очевидно, к барной стойке. Вообще публика вагона-ресторана представляла собой месиво диковинных, на удивление цивилизованных чудищ. Были тут и рыбоголовые, о которых рассказывал Ромка, и крылатые желтоглазые, наиболее похожие на простых людей. Одна дама была вся составлена из чего-то, более всего напоминающего карамельки, зефир и пирожные. Этот удивительный голем из сладостей хихикал, повизгивая, обрадованный шуткой своего собеседника – дракона из огурцов с головой в виде жестяного ведра с мясом.

– Пялиться на людей – неприлично, – напомнил Никс сказочник, кашлянув.

– На людей?.. – пролепетала Никс, опомнившись.

– Пойдемте вон за стойку, – он кивнул вперед, – там зеркало есть. Заодно сможете себя разглядеть. Если я правильно понял, вы тут впервые.

Никс, напомнив себе, где находится, постаралась воспринимать творящийся вокруг х