Глава 27. Кто-то пытался заставить ее попить из стакана

 

Кто-то пытался заставить ее попить из стакана. Обоняние Елены было настолько острым, что она практически смогла распробовать вкус, того, что было в стакане — вкус вина «Черная Магия». И она не хотела его пить! Нет! Она выплюнула его. Они не смогут заставить ее его выпить.

— Дитя мое, это для твоего же блага. Теперь выпей это.

Елена отвернулась. Она почувствовала тьму, которая как буря накрыла ее. Да. Это было к лучшему. Почему бы им оставить ее в покое? Где-то глубоко в ее сознании маленький мальчик был с ней в темноте. Она помнила его, но не помнила его имени. Она протянула свои руки, и он принял их, и казалось, что его цепи стали легче, чем они были… когда? Раньше. Это было все, что она смогла вспомнить.

— Ты в порядке? прошептала она ребенку.

Здесь, в глубине, в самом сердце их связи, шепот казался криком.

— Не плачь. Не нужно слез, — умолял он ее, но слова напомнили ей то, о чем было невыносимо думать, и она положила свои пальцы на его губы, нежно заставляя его замолчать.

И тут внутрь прогрохотал громкий голос Из Вне.

— Итак, дитя мое, вы снова решили стать вампиром.

— Это то, что происходит? — прошептала она мальчику. — Я снова умираю? Чтобы стать вампиром?

— Я не знаю! — заплакал ребенок. — Я ничего не знаю. Он разозлился. Я боюсь.

— Сейдж не навредит тебе, — пообещала она. — Он уже — вампир, и твой друг.

— Не Сейджа…

— Тогда кого ты боишься?

— Если ты снова умрешь, я буду полностью прикован к цепи, — ребенок показал ей жалкую картину — себя обвитого кольцами тяжелых цепей.

Она была у него и во рту, словно кляп. Прочно связывала руки по швам, и крепя его ноги к валуну. Кроме того, цепи плотно впивались в нежную плоть ребенка, пронзая ее повсюду, текла кровь.

— Кто сотворил бы такое? — плакала Елена. — Я заставлю его пожалеть, что он родился на этот свет. Скажи мне, кто собирается это сделать!

Лицо ребенка было грустным и потерянным.

— Я, — сказал он печально. — Он. Он/я. Деймон. Потому, что мы должны убить тебя. Но если это не его вина… Мы должны. Мы должны.

— Но, может, я умру, доктор сказал, что…

В последнем предложении была определенная доля надежды. Это придало Елене решимости. Если Деймон не мыслил ясно, то возможно и она тоже, медленно продумывала она. Может… может она должна сделать то, что хотел Сейдж. И доктор Меггар. Она уловила его голос, как будто сквозь густой туман:

— …ради, ты работала всю ночь. Дай шанс кому-нибудь еще. Да… всю ночь.

Елена не хотела просыпаться снова, и у нее было сильное желание.

— Может быть, сменить сторону? — предложил кто-то, возможно, девушка. Голос юный, но одновременно и решительный. Бонни.

— Елена… это Мередит. Ты чувствуешь, что я держу твою руку? — была пауза, а потом последовал громкий взволнованный вскрик: — эй, она сжала мою руку! Вы видели? Сейдж, скажи Деймону, зайти сюда побыстрей.

Все плыло…

— …выпей немного больше, Елена? Я знаю, знаю, ты сыта этим по горло. Но ты можешь выпить немного ради меня?

Все плыло…

— Очень хорошо, дитя мое! А теперь, ты не откажешься выпить немного молока? Деймон считает, что ты можешь остаться человеком, если выпьешь немного молока.

У Елены было две мысли по этому поводу. Первая — если она выпьет еще немного, то может взорваться. А вторая — она не собиралась исполнять никаких глупых обещаний. Она попыталась заговорить, но с ее губ слетел лишь шепот.

— Скажите Деймону, — я не собираюсь поправляться до тех пор, пока он не освободит маленького мальчика.

— Кого? Какого маленького мальчика?

— Елена, милая, все мальчики в этом имении являются свободными.

Мередит:

— Почему бы не позволить ей сказать это Деймону?

Доктор Меггар:

— Елена, Деймон находится прямо здесь, на кушетке. Вы оба были очень больны, но ты будешь в порядке. Сюда, Елена, мы можем передвинуть кушетку, так что ты сможешь поговорить с ним. Все, готово.

Елена попыталась открыть глаза, но все было жестоко ярко. Она перевела дыхание, и попытался снова. Все еще слишком ярко. И она не знала, как еще притупить этот свет. Она говорила с закрытыми глазами, не видя, но чувствуя его присутствие:

— Я не могу оставить его одного снова. Особенно, если ты собираешься заковывать его в оковы и затыкать ему рот.

— Елена, — проговорил Деймон дрожащим голосом, — я провел нехорошую жизнь. Но я не держал рабов прежде, я клянусь. Спроси любого. И я бы не поступил так с ребенком.

— Нет, ты сделал это, и я знаю его имя. И я знаю, что в нем есть мягкость, доброта, хорошая натура… и страх.

Низкий голос Сейджа:

— … волнующий ее…

Немного более громкий голос Деймона:

— Я знаю, что она не в своем уме, но я все еще хотел бы знать имя этого маленького мальчика, с которым я, как предполагается, это сделал. Как это волнует ее?

И добавил немного громче:

— Но разве я не могу просто спросить ее? По крайней мере, я могу очистить свое имя от этих обвинений.

А затем произнес вслух:

— Елена? Ты можешь сказать мне, какого ребенка я, как предполагается, так замучил?

Она так устала. Но она ответила громким шепотом:

— Его зовут Деймон, конечно.

Послышался опустошенный шепот Мередит:

— Боже мой. Она готова была умереть за метафору.

 

***

Мэтт наблюдал, как миссис Флауэрс осматривала значок шерифа Моссберга, который она держала в одной руке и водила по нему пальцами другой. Значок забрали у Ребекки, племянницы шерифа Моссберга. Это произошло совершенно случайно, когда Мэтт почти столкнулся с нею ранее в этот день. Потом он заметил, что на ней, словно платье, была одета мужская рубашка. Рубашка была знакомой — это была рубашка шерифа из Риджмонта. Потом он увидел значок, все еще пристегнутый к ней. Можно сказать много вещей о шерифе Моссберге, но невозможно вообразить его, теряющим собственный значок. Мэтт забыл о вежливости и ухватился за небольшой металлический щит прежде, чем Ребекка могла остановить его. У него было болезненное чувство в животе тогда, и оно только ухудшился с тех пор. И выражение миссис Флауэрс также не успокаивало его.

— У него не было прямого контакта с кожей, — тихо сказала она, — поэтому я вижу изображения туманно. Но, мой милый Мэтт, — она подняла на него потемневшие глаза, — я боюсь.

Она дрожала, сидя в стуле у кухонного стола, на котором стояли нетронутыми две кружки горячего пряного молока.

Мэтт откашлялся и поднес обжигающее молоко к губам.

— Вы думаете, что мы должны отправиться и все разузнать.

— Мы обязаны, — сказала миссис Флауэрс. Она покачала головой, с мягкими, тонкими белыми кудрями, с сожалением: — дорогая мама очень настойчива, и я также чувствую это; большое волнение в этом экспонате.

Мэтт чувствовал толику гордости, оттеняющую его страх перед защитой «артефакта»; затем он подумал: «Да, своровать значки с майки двенадцатилетней девчонки и есть то, чем стоит гордиться».

Голос миссис Флауэрс раздался из кухни:

— Тебе лучше одеть несколько рубашек и свитеров, а так же парочку этих вещей.

Она боком вышла из кухни, держа несколько длинных пальто, по-видимому, из шкафа перед дверью в кухню, и несколько пар садовых перчаток. Мэтт вскочил, чтобы помочь ей с охапками пальто и зашелся в кашле от запаха нафталина, или чего-то другого, пряного, окружившего его.

— Почему я чувствую себя как на Рождество? — спросил он, кашляя почти после каждого слова.

— О, это должно быть из-за гвоздичного средства для сохранения одежды по рецепту двоюродной бабушки Морвен, — ответила миссис Флауэрс.

А затем добавила:

— Некоторые из этих пальто сохранились со времен моей матери.

Мэтт поверил ей.

— Но снаружи все еще тепло. Почему мы все таки должны надеть их?

— Чтобы защититься, дорогой Мэтт, чтобы защититься! В этих пальто вплетены заклинания против зла.

— Даже в перчатки? — спросил Мэтт с сомнением.

— Даже в перчатки, — твердо сказала Миссис Флауэрс. Она замялась, затем сказала тихим голосом: — и нам стоит приобрести несколько фонариков, Мэтт, дорогой, потому что есть кое-что, что нам придется сделать во мраке.

— Вы шутите!

— К сожалению, нет. И нам стоит достать веревку, чтобы обвязать друг вокруг друга. Сегодня мы ни при каких обстоятельствах не должны оказаться в старом лесу.

Час спустя Мэтт все еще обдумывал это. У него не было никакого аппетита есть обильные тушеные баклажаны ля Формаж, приготовленные миссис Флауэрс, а винтики в его мозгу не прекращали работать.

«Мне бы хотелось знать, так ли чувствовала себя Елена, когда совмещала планы «А», «B» и «C». Мне бы хотелось знать, понимала ли она, что это глупая затея».

Он чувствовал, как что-то все сильнее сжимало его сердце, и с тех пор, как он оставил Деймона и Елену, в трехсоттысячный раз задавался вопросом, поступил ли он правильно.

«Это должно быть правильным решением», — твердил он себе. И это причиняло боль, что и было доказательством. «Вещи, причиняющие реальную боль, и есть правильные вещи. Но я просто хотел попрощаться с ней… Но если бы ты это сделал, то никогда не смог бы покинуть их. Признай, придурок: чем дальше Елена, тем большим неудачником ты являешься. С тех пор она нашла того, кто ей нравится больше, чем ты, ты поступал как Мередит и Бонни — помогал ей удержать его и держался подальше от плохого парня. Может тебе стоит приобрести майку с надписью: «Я — собачонка. На службе у принцессы Еле…»»

ШМЯК!

Мэтт подскочил и приземлился на корточки, что оказалось более болезненно, чем представлялось по кинофильмам. С грохотом распахнулись ставни в противоположной стороне комнаты. Хотя, скорее, с хлопком. Снаружи пансионат был в очень плохом состоянии, и деревянные ставни иногда освобождались от своих зимних оков. После того, как его сердце перестало судорожно биться, Мэтт подумал о том, было ли это простым совпадением. В пансионате, где Стефан проводил столько времени? Может, каким-то образом след его духа остался и настроен на то, что люди думают в этих стенах. Если это так, то Мэтт только что получил ощутимый удар в солнечное сплетение, по тому, как он себя чувствовал.

«Прости, друг», — подумал он, чуть не сказав это в слух. — «Я не хотел бросать твою девушку. Она под большим давлением».

Бросать его девушку? Бросать Елену? Черт возьми, он был бы первым человеком, который побьет любого, кто бросит Елену. Если Стефан не использовал вампирские способности, чтобы выйти за пределы своего тела!

А о чем всегда говорила Елена? Нельзя быть готовым ко всему. Планов и подпланов не бывает слишком много, потому что, как Бог сотворил досадную оболочку вокруг арахиса, также и твой главный план будет иметь несколько недостатков. Вот почему Елена обычно работала с таким большим количеством людей, с каким было возможно. Так что если планы «С» и «Д» работают, то никогда не нужно их усложнять. Они будут там, если понадобятся.

Думая об этом, и чувствуя, что его голова прояснилась с того времени, как он продал «Приус» и дал деньги Стефана Бонни и Мередит для оплаты перелета, он пошел работать.

 

***

— А потом мы гуляли вокруг поместья и видели яблоневый, апельсиновый и вишневый сады, — рассказывала Бонни Елене, которая лежала такая маленькая и беззащитная в своей кровати с балдахином, на котором висели прозрачные пыльно-золотые ширмы, в данный момент собранные и обвязанные тяжелыми шнурами кисточками разных оттенков золотого.

Бонни удобно устроилась в мягком золотом кресле, приставленном к кровати. Она положила свои маленькие босые ноги на простыни. Елена не была хорошим пациентом. Она хотела встать, она упрямилась. Она хотела иметь возможность гулять. Это принесло бы ей больше пользы, нежели всякая овсянка, стейк, молоко и визиты доктора Меггара, который поселился в поместье, по пять раз на дню.

Она знала, чего все они действительно боятся. Бонни выболтала все это в одном длинном рыдании, и причитая однажды ночью, когда дежурила рядом с ней:

— Т-ты кричала и все в-вампиры слышали это, и Сейдж просто взял Мередит и меня словно двух котят, по одной в каждую руку, и побежал к месту, откуда доносились крики. Но т-так много людей подоспели к вам первыми! Ты была без сознания, как и Деймон, и кто-то сказал: «оно-они подверглись нападению и я ду-думаю они мертвы!» И все гов-говорили: «Позовите Стражей!». И я упала в обморок, слегка.

— Ш-ш, — сказала Елена ласково и спокойно. — Выпей «Черной Магии», чтобы почувствовать себя лучше.

Бонни выпила немного. И еще немного. А затем продолжила историю:

— Но Сейдж видимо знал что-то, поскольку сказал: «Я врач и осмотрю их. И ты бы действительно поверила ему, услышав как он это сказал! А потом он посмотрел на вас обоих, и я думаю, он сразу понял, что произошло, потому что он сказал: «Доставьте карету! Мне нужно доставить их к доктору Меггару, моему коллеге. И пришла сама Леди Фазина и сказала, что они могут взять один из ее экипажей, и просто отправить его обратно в любое вре-время. Она та-а-а-а-ак богата! А потом мы вынесли вас двоих через задний ход, потому что были, были сволочи, которые сказали — дайте им умереть. Они были реальными демонами, белыми как снег, называемые Снежными Женщинами. А потом, потом, мы просто ехали в экипаже и, О Боже! Елена! Елена, ты умерла! Ты переставала дышать дважды! А Сейдж и Мередит только и успевали оказывать тебе доврачебную помощь. А я, я молилась так сильно.

К этому времени Елена, полностью погрузившаяся в рассказ, обняла ее, но слезы Бонни продолжали возвращаться.

— И мы звонили в дверь к доктору Меггару так, словно пытались взломать ее, и кто-то казал ему, и он сказал, осмотрев тебя: «Она нуждается в переливании крови».

И я сказала:

— Возьмите мою кровь.

Потому что помню, как в школе мы обе сдавали кровь для Джоди Райт и мы были практически единственными, кто мог это сделать, так как у нас одна группа крови. А затем доктор Меггар разместил два стола, готовых так быстро, как это, — Бонни щелкнула пальцами, — и я так боялась, что едва могла держаться неподвижно для иглы, но я это сделала. Я, так или иначе, это сделала! Они сделали тебе переливание. А между тем, ты знаешь, что Мередит сделала? Она позволила Деймону ее укусить. Она действительно позволила ему. Доктор Меггар послал экипажи обратно в особняк, чтобы попросить слуг для помощи Деймону, которые «хотели премию», так это здесь называется, и экипаж возвратился назад полным. И я не знаю, сколько их было у Деймона, но много. Доктор Меггар сказал, что это лучшее лекарство. И Мередит, и Деймон и все мы просили и смогли убедить доктора Меггара приехать сюда, я имею ввиду жить, и Леди Ульма собирается превратить это целое здание в больницу для бедных. А после этого мы просто пытались делать все, чтобы ты пошла на поправку. Деймону стало лучше на следующее утро. И Леди Ульма и Люсьен, он — я имею ввиду, что это была их идея, но он сделал это, послал жемчуг Леди Фазине — это был тот жемчуг, который отец Ульмы считал никогда не найдет достаточно богатого покупателя, потому что он настолько большой, что его можно сравнить с хорошей горстью в размере, но нестандартный, с изобилием сплетений и изгибов, и блеском серебра. Они подвесили ее на толстую цепочку и послали ей.

Глаза Бонни снова заполнились слезами.

— Потому что она спасла тебя и Деймона. Ее экипаж сохранил ваши жизни.

Бонни наклонилась, чтобы прошептать:

— А Мередит сказала мне — это секрет, но не для тебя — что быть укушенной не так уж плохо. Надо же! — Бонни, словно котенок, зевнула и потянулась.

— Потом, меня бы тоже укусили, — сказала он почти печально, и быстро добавила, — но ты нуждалась в моей крови. В человеческой крови, и моей в частности. Я предполагаю, что они здесь знают все о группах крови, потому что они могут чувствовать различия по вкусу и запаху.

Потом она подпрыгнула и сказала:

— Ты хочешь взглянуть на половинку лисьего ключа? Мы были так уверены, что все кончено, и что нам его никогда не найти, но когда Мередит пошла в спальню, чтобы ее укусили — и я клянусь, это все, что они делали — Деймон дал ей его и попросил сохранить. Ну и она сделала это, она хорошо заботилась о нем, и он хранится в маленьком ларце, который сделал Люсьен, он выглядит как пластиковый, но это не так.

Елена восхищалась маленьким полумесяцем, но ей больше нечем было занять себя лежа в кровати, кроме как болтать и читать классику или энциклопедии с Земли. Они даже не позволили ей и Деймону лежать в одной комнате. Елена знала почему. Они боялись, что они с Деймоном будут не только говорить. Они боялись, что она подойдет к нему и вдохнет его экзотический знакомый аромат, состоящий из итальянского бергамота, мандарина и кардамона, и взглянет в его черные глаза, в чьих зрачках могла бы поместиться целая вселенная, и ее колени задрожат, и она проснется вампиром.

Они ничего не знали! Она и Деймон благополучно обменивались кровью в течение многих недель до кризиса. Если не случится ничего выводящего его из равновесия, то он, как и было раньше, будет вести себя как примерный джентльмен.

— Гм, — сказала Бонни, услышав этот протест, барабаня по подушке ногтями с серебристым маникюром. — Возможно, я не скажу им, что вы изначально обменивались кровью так много раз. Тогда они смогут сказать «Ага!», ну или что-то в этом роде. Ты знаешь, они могут увидеть в этом что-нибудь не то.

— Нечего здесь видеть. Я здесь, чтобы забрать моего возлюбленного Деймона, а Стефан лишь помогает мне в этом.

Бонни смотрела на нее со сдвинутыми бровями, поджав губы, но не решилась сказать ни слова.

— Бонни?

— Ага?

— Я только что сказала, именно то, что я думаю, я сказала?

— Ага.

Елена, одним движением, собрала в охапку подушки и уткнула в них лицо.

— Не могла бы ты сказать повару, что я хочу другой стейк и большой стакан молока? — просила она приглушенным голосом из-под подушек. — Мне не хорошо.

 

***

У Мэтта был новый разваливающийся автомобиль. Он всегда мог раздобыть себе машину, если это действительно было нужно. И вот теперь он ехал, урывками, к дому Обаасан. К миссис Сайтоу, поспешно поправил он самого себя. Он не хотел притеснять незнакомые ему культурные традиции, не тогда, когда он просил об одолжении.

Дверь в доме Сайтоу открыла женщина, которую Мэтт никогда до этого не видел. Она была привлекательной женщиной, одетой в широкую алую юбку — или возможно в очень широкие алые штаны — она стояла, расставив ноги так далеко друг от друга, что трудно было сказать. Она была одета в белую блузку. Ее лицо было поразительным: два ряда прямых темных волос и меньшая, более опрятная челка, которая доходила до бровей. Но самое поразительное, из всего, было то, что она держала длинный изогнутый меч, направленной прямо на Мэтта.

— П-привет, — сказал Мэтт, когда дверь распахнулась, разоблачая виденье.

— Это хороший дом, — ответила женщина. — Это дом не для злых духов.

— Я так никогда и не думал, — сказал Мэтт, отступая по мере ее продвижения. — Честно.

Женщина закрыла глаза, словно искала что-то в своих мыслях. Затем, внезапно, она опустила меч.

— Ты говоришь правду. Вы не несешь ничего плохого. Пожалуйста, входи.

— Спасибо, — сказал Мэтт.

Он никогда не был так счастлив оттого, что взрослая женщина пригласила его.

— Орим, — донесся со второго этажа тонкий, слабый голос. — Это один из детей?

— Да, Хахаве, — ответила женщина, о которой Мэтт мог думать исключительно как о «женщине с мечом».

— Почему ты не посылаешь его наверх?

— Конечно, Хахаве.

— Ха-ха — я имею ввиду: «Хахаве»? — сказал Мэтт, обращая нервный смех в отчаянное предложение, как только меч снова качнулся к его животу. — Не Обаасан?

Женщина с мечом улыбнулась в первый раз.

— Обаасан — значит бабушка. Хахаве — один из вариантов обращения к маме. Но мама не будет возражать, если вы назовете ее Обаасан, это дружеское приветствие для женщин ее возраста.

— Хорошо, — сказал Мэтт, стараясь изо всех сил походить на всестороннего дружелюбного парня.

Миссис Сайтоу жестом указала ему подниматься по лестнице, наверху он заглянул в несколько комнат, прежде чем нашел одну с большим хлопчатобумажным матрасом, находящимся точно посередине полностью голого пола, а на нем была женщина, которая казалась настолько крошечной и подобной кукле, словно была нереальной. Волосы у нее были такими же гладкими и черными, как у женщины с мечом. Они были подняты или расположены как-то так, что они образовывали вокруг нее ореол, когда она лежала на кровати. Но темные ресницы на бледных щеках были закрыты и Мэтт, задавался вопросом, не впала ли она в один из внезапных снов пожилых людей. Но потом довольно резко, кукольная леди открыла глаза и улыбнулась.

— Да ведь это Масато-сан! — сказала она, глядя на Мэтта.

Плохое начало. Если она даже не признавала, что белокурый парень не был ее японским другом приблизительно шестьдесят лет назад…

Но затем она засмеялась, прикрывая рот ее маленькими руками.

— Я знаю, знаю, — сказала она. — Ты — не Масато. Он стал банкиром, очень богат. Очень толстым. Особенно в районе головы и живота.

Она снова ему улыбнулась.

— Садись, пожалуйста. Ты можешь звать меня Обаасан, если захочешь, или Орим. Моя дочь была названа в честь меня. Но ее жизнь была трудна, как и моя. Быть жрицей, — и самураем… это требует дисциплины и большой работы. И моя Орим хорошо с этим справлялась… пока мы не приехали сюда. Мы искали мирный, тихий городок. Вместо этого Изабелл нашла… Джима. И Джим был… неподходящим.

Горло Мэтта раздулось от желания защитить друга, но какая защита там могла быть? Джим провел ночь с Кэролайн — под ее настойчивым приглашением. И он стал одержим, и принес эту одержимость его подруге Изабелл, которая проникла в ее тело в гротескной манере, между прочим.

— Мы должны достать их, — серьезно сказал Мэтт. — Китцунов, которые начали это все… которые начали это с Кэролайн. Шиничи и его сестру — Мисао.

— Китцунов, — кивнула Обаасан. — Да, я сказала, что бы участвовал один человек с самого начала. Давай посмотрим; я благословила несколько талисманов и амулетов для твоих друзей…

— Я набил карманы пулями, смущенно сказал Мэтт, высыпая смесь различных пуль на ее покрывало. — Я даже нашел в Сети несколько молитв избавляющих от них.

— Да, ты хорошо подготовился. Хорошо.

Обаасан посмотрела на копии распечатанных им молитв. Мэтт скорчился, зная, что он всего лишь пробежался по списку Мередит, и что это ее заслуга.

— Сначала я благословлю пули, а затем я выпишу побольше амулетов, — сказала она. — Разместите амулеты там, где вы нуждаетесь в защите больше всего. А также, я полагаю, вы знаете, что делать с пулями.

— Да, мэм! — Мэтт пошарил в карманах, в поисках нескольких последних, и положил их в протянутую ладонь Обаасан.

Затем она прочла нараспев длинную, тщательную молитву, вытягивая свои крошечные руки над пулями. Мэтт не нашел заклинание пугающим, но он знал, что медиум из него был никчемный, и что Бонни возможно видела и слышала вещи, которые он не мог.

— Должен ли я целиться в какую-то определенную их часть? — спросил Мэтт, смотря на старую женщину и пытаясь следить по своему собственному экземпляру молитвы.

— Нет, любая часть тела или головы подойдет. Если ты отрежешь хвост, ты сделаешь их слабее, но ты также и разозлишь их.

Обаасан остановилась и прокашлялась, коротким сухим кашлем старой леди. Еще до того как он смог предложить сбегать вниз и принести ей попить, миссис Сайтоу вошла в комнату с подносом, на котором стояло три маленькие чаши с чаем.

— Спасибо, что подождали, — вежливо сказал она, плавно опускаясь на колени, чтобы обслужить их. С первым глотком Мэтт понял, что дымящийся зеленый чай был намного лучше, чем он ожидал после того, как он несколько раз пробовал его в ресторанах.

И затем наступила тишина.

Миссис Сайтоу сидела, смотря на чашку, Обаасан прилегла на матрасе, выглядя побледневшей и съежившейся, а Мэтт чувствовал ураган слов выстраивающихся в его горле.

Наконец, даже несмотря на то, что здравомыслие советовало ему молчать, его прорвало:

— Боже, мне так жаль Изабелл, миссис Сайтоу! Она это не заслужила! Я только хочу, чтобы вы знали, что мне… Мне так жаль, и я собираюсь добраться до этого китцуна, который стоит за всем этим. Я обещаю вам, я доберусь до него!

— Китцуна? — резко сказала миссис Сайтоу, уставившись на него, будто он сделал что-то безумное. Обаасан посмотрела со своей подушки с жалостью.

Затем, не дожидаясь того, чтобы собрать чайные принадлежности, миссис Сайтой подпрыгнула и выбежала из комнаты. Мэтт сохранял молчание.

— Я… я…, — Обаасан говорила с подушки. — Сильно не мучайся, молодой человек. Моя дочь, хотя и жрица, имеет очень современные взгляды. Она возможно даже сказала бы тебе, что китцунов не существует.

— Даже после… то есть, что она думает на счет Изабелл?..

— Она думает, что в этом городе плохое влияние, но в «обычном человеческом» смысле. Она думает, что Изабелл сделала то, что она сделала из-за стресса оттого, что пыталась быть прилежной ученицей, хорошей жрицей и достойным самураем.

— Вы хотите сказать, что миссис Саейтоу чувствует за собой вину?

— Она во многом винит отца Изабелл. Он вернулся в Японию, он — «клерк», — Обаасан сделала паузу, — не знаю, почему я все это тебе рассказала.

— Я сожалею, — поспешно сказал Мэтт. — Я не пытался совать нос не в свои дела.

— Но ты заботишься о других людях. Мне бы хотелось, чтобы у Изабелл был такой мальчик как ты, вместо того.

Мэтт подумал о несчастной фигуре, которую он видел в больнице. Большинство шрамов Изабелл будут невидимы под одеждой… надеюсь, что она снова научится говорить.

Он отважно сказал:

— Я все еще свободен.

Обаасан слабо ему улыбнулась, затем снова положила голову обратно на подушку — нет, это был деревянный подголовник, понял Мэтт. Он не выглядел очень удобным.

— Очень жалко, когда между человеческой семьей и китцуном идет борьба, — сказала она. — Потому что идет молва, будто один из наших предков взял в жены китцуна.

— Что вы говорите?

Обаасан рассмеялась в кулак.

— Мукаши-мукаши, или как ты говоришь, в стародавние времена преданий, великий Сегун разозлился на всех китцунов в своем владении за их проказы. Много лет им приписывали всякие разные шалости, но когда их он заподозрил их в разорении зерновых полей, терпение кончилось. Он поднял всех мужчин и женщин в своем хозяйстве и сказал им взять колья, и стрелы, и камни, и мотыги, и метлы и истребить всех лис, у которых есть норы в его владении, даже тех, кто живет между чердаком и крышей. Он собирался без помилования убить всех до единой лис. Но в ночь, перед тем как она сделал это, ему приснился сон, в котором к нему пришла красивая женщина, она была в ответе за всех лис в его владении. «И», — сказала она, — «кроме того, это правда, что мы проказничаем, мы платим тебе, съедая всех крыс, мышей и насекомых, которые действительно виноваты, портят зерно. Не согласишься ли ты обратить всю свою злость только на меня и казнить меня одну, пощадив остальных лисиц? Я приду на рассвете, чтобы услышать ответ». И она сдержала свое слово, самая красивая из китцунов прибыла на рассвете с двенадцатью красивыми девами сопровождающих ее, но она затмевала каждую из них так же, как Луна затмевает звезды. Сегун не мог заставить себя убить ее и попросил ее руки, а ее двенадцать служанок он также женил на своих самых верных слугах. И сказано, что она всегда была ему преданной женой, и родила ему много детей, столь же жестоких как Аматэрасу богиня солнца, и столь же красивый как луна, и что это продолжалось до тех пор, пока в один день в пути Сегун случайно не убил лису. Он поспешил домой, чтобы объяснить жене, что это было непреднамеренное убийство, но когда он прибыл домой, то нашел всех в печали — его жена ушла от него, со всеми своими сыновьями и дочерьми.

— О, как плохо, — пробормотал Мэтт, пытаясь быть вежливым, когда его подсознание толкнуло его в ребра: — подождите. Но если они ушли…

— Я вижу, что ты внимательный молодой человек, — тонко засмеялась пожилая женщина. — Все его сыновья и дочери ушли… кроме самой младшей, девушки несравненной красоты, хотя она и была совсем ребенком. Она сказала: «Я люблю вас слишком сильно, чтобы оставить, дорогой отец, даже если мне придется провести всю свою жизнь в человеческом обличье». И именно так мы, как говорят, происходим от китцунов.

— Ну, эти китцуны не просто причиняют ущерб или разрушают зерновые культуры, — сказал Мэтт. — Они хотят убивать. И мы должны дать отпор.

— Конечно, конечно. Я не хотела расстраивать тебя своей небольшой историей, — сказала Обаасан. — Сейчас я выпишу амулеты для тебя.

Когда он уже уходил, миссис Сайтоу появилась в дверях. Она положила что-то ему в руку. Он мельком взглянул на это и увидел те же самые письмена, что дала ему Обаасан. За исключением того, что они были гораздо меньше, и написана на…

— Стикеры? — в изумлении спросил Мэтт.

Миссис Сайтоу кивнула:

— Очень пригодные для пришлепывания на лица демонов или на ветви деревьев или чего-нибудь подобного.

И, поскольку он уставился на нее в полном изумлении, она продолжила:

— Моя мать не знает всего, что нужно знать обо всем.

Она также вручила ему крепкий кинжал, меньший, чем меч, который она все еще носила, но очень острый — Мэтт сразу же порезался им.

— Вложи свою веру в друзей и свои инстинкты, — сказала она.

Немного ошеломленный, но чувствовавший себя ободренным, Мэтт ехал к дому доктора Алперт.