ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ. Криворучко, в полутьме, так же сидит на диване с закрытыми глазами.

Та же комната.

Криворучко, в полутьме, так же сидит на диване с закрытыми глазами.

Собранные вещи всё так же в беспорядке расставлены по комнате.

Дверь в коридор открыта, из прошлого входит Любовь с подносом мытой посуды; чуть прикрыв дверь ногой, ставит поднос на буфетную полку и начинает убирать посуду в буфет.

 

 

Любовь (напевает). Моя любовь на пятом этаже, почти, где луна… Моя любовь, наверно спит уже…

(Мурлычет мелодию.)

 

Слышен далёкий звонок, стук входной двери, голоса, приближающиеся шаги.

В дверь заглядывает Вера - в расстёгнутом плаще и шлёпанцах, тихонько стучит по открытой дверной створке.

 

Вера. Извините... Здесь есть кто-нибудь?

Любовь (выглядывая из-за буфетной дверцы). Да-да... Вы ко мне?

Вера. Извините... Я к вашей соседке пришла, Надежде Александровне. А её дома нет. Там какая-то шумная женщина... Она сказала, что не справочное бюро и не нанималась всем справки выдавать... И к вам послала. Вы не знаете, куда Надежда вышла?

Любовь (растерянно). Не знаю... В аптеку, кажется... Она утром на кухне говорила что-то... Но Марковы так шумели, что я плохо расслышала.

Вера (огорчённо). Жаль. Я так редко к ней выбираюсь... А тут по делам случайно оказалась рядышком, вот и решила зайти... (Вздыхает.) Что ж, пойду, пожалуй... (Собирается уйти, но тут её взгляд падает на буфет; она просовывает голову в комнату.) Простите... А можно взглянуть? Я всего на минуточку... Такая мебелина любопытная... Не бойтесь, я не натопчу - мне там выдали... что-то вроде тапочек...

Любовь. Конечно - входите, пожалуйста...

Вера (входит, всё время теряя шлёпанцы). Люблю старые вещи рассматривать. Иногда, знаете, от этого совсем неожиданные мысли в голове проскальзывают...

Любовь (заинтересованно). Мысли? Какие?

Вера (любуясь буфетом). Да так... Трудно объяснить. Точно воспоминания о чём-то... Чего с тобой никогда и не было - а помнишь. Звуки, цвета, голоса... и свет... (Пауза.) Какая громадина! Он точно гора... Или даже целый город... Город прямо в комнате.

Любовь. Да уж, громадина. Хорошо, что сама комната большая. Это от родителей мужа наследство... Хотя... что-то, я помню, Глеб рассказывал... Кажется, этот буфет вместе с комнатой им достался. (Смотрит на буфет.) Глупо, наверно, но меня он немного пугает.

Вера. Пугает? Как интересно... Знаете, у моей тётки был старый шкаф, резной... Тоже большой, старинный... Я в детстве его боялась ужасно! И ещё - в прихожей такое странное, очень странное, мутное зеркало - до самого потолка... Когда никого рядом не было, я подкрадывалась на цыпочках - и заглядывала... Даже теперь, если там бываю, сердце ёкает... (Смеётся.) Мне казалось, в том шкафу кто-то живёт. Мне и сейчас так кажется... (Делает шаг в сторону, опять теряет тапок.)

Любовь (заинтересованно). Интересно... (Подвигает стул.) Да вы присядьте...

 

Вера садится на стул, вполоборота к буфету.

 

Вера. Спасибо. Знаете, мне рассказывали: в старых вещах бывают скрытые отделения... Тайнички такие, потайные ящички. Мебельные мастера их специально делали. Ну, для денег, для драгоценностей. Для сокровенных писем... любовных каких-нибудь... В шкафах, в комодах, в секретерах.

Любовь. Поразительно! Никогда об этом не слышала! Так вы думаете, и здесь тайник может быть?

Вера. А вы не находили?

Любовь. Нет... Я и не искала... (Заговорщически.) А давайте - поищем? Прямо сейчас?

Вера. Это было бы здорово!

 

Вера вскакивает со стула, скидывает шлёпанцы, сбрасывает плащ на спинку.

Любовь садится на корточки, распахивает нижние дверцы, вынимает на пол фарфоровые миски, коробки. Вера начинает ей помогать - они выдвигают и задвигают ящики, простукивают буфетные стенки. Осматривая открытую полку, Вера заглядывает в зеркало; потом медленно проводит по его рамке рукой, нажимает на угловой выступ - и зеркальная дверка откидывается.

 

Есть! Боже! Как это?

Любовь. Ой! Вы, что, знали?

Вера. Нет, ну что вы! Я же здесь первый раз... Как-то само... само вдруг нажалось...

Любовь. С ума сойти! Никогда бы не подумала... Прямо не верится. Что там?

Вера (вынимает из тайничка несколько писем, перевязанных ленточкой). Смотрите - здесь письма лежат... Ещё тетрадка старинная...

(Достаёт из тайника дневник в тиснёном кожаном переплёте.) И коробочка...

(Передаёт коробочку Любови.) Вот.

Любовь (открывая коробочку). Что там? Ой, колечко...

Вера. Ага, на ленточке... Совсем ведь крошечное... Может, детское? Медальон... (Открывает медальон.) Смотрите, в нём прядка волос! И фотография...

Любовь. Какой красивый офицер... Вот в такого точно можно влюбиться...

Вера. Да, удивительное лицо, необыкновенное... (Читает надпись на медальоне.) «Тебе, сердце моё! Алёша. Санкт-Петербург, 1914 год».

Любовь (задумчиво). Чьи-то самые большие сокровища... (Берёт в руки дневник.) А давайте прочтём?

Вера. Как-то неловко... Вы ничего об этом не знаете?

Любовь. Нет... Я ведь тут недавно живу... около семи лет. Когда замуж вышла, сменялась сюда, к мужу. Мы всё собираемся квартиру купить. Вас как зовут?

Вера. Вера. Я сестра Надежды Александровны.

Любовь. А я - Любовь. Муж мой, Глеб, правда, в шутку называет Любэ.

Вера. Любовь... Как красиво! Теперь Любовь редко встретишь, очень редко. Теперь так не называют... (Смотрит на дневник.) И всё-таки - нехорошо чужое читать... Словно подсматриваешь.

Любовь. Но иначе мы же ничего не узнаем! Те, кто писал, давно умерли... им уж всё равно...

Вера (осматриваясь). Знаете, а в этой квартире ведь мои предки жили... Очень-очень давно. И даже в этой самой комнате... Только от них не осталось ничего... Хотя, возможно, этот буфет...

Любовь. Тем более! - значит, вы имеете полное право! (Открывает дневник наугад, протягивает Вере.) Читайте вы!

 

Вера подвигает стул к буфету, садится, берёт в руки дневник.

Любовь, прислоняясь к буфету, встаёт у неё за спиной.

 

Вера (читает). «Двадцатое октября, год девятьсот четырнадцатый... Я знаю: нам выпало слишком много счастья, слишком! Это должно было когда-нибудь кончиться... Так бывает - если слишком много солнца - обязательно разболится голова...»

 

Любовь и Вера застывают, точно к чему-то прислушиваясь.

В коридоре слышны шаги. Свет возле буфета меркнет.

Криворучко открывает глаза.

Входит Надежда - в халате, со свечой.

 

Надежда. Я смотрю, у вас всё свет горит. А я ведь у вас книгу свою забыла. (Берёт со столика книгу, потом кладет ее обратно.) Не спите?

Криворучко. Немного подремал... (глядя в сторону буфета)...кажется...

Надежда. А мне не уснуть - всё вертелась, вертелась, думала... как это завтра всё пройдёт... Мне сестра придёт помогать. А вам?

Криворучко. Мне? Мне помощь не нужна. Будут ведь грузчики.

Надежда. Ага! Как думаете, давать им на водку - или не надо теперь? В совдепию всегда на водку полагалось...

Криворучко. Я не думал об этом... Ну, дайте.

Надежда. Жалко! И так столько уже заплачено! Ужас...

Криворучко. Тогда - не давайте.

Надежда. Ох, вроде - неудобно. Подумают: жадная...

(Думает. Оба молчат.)

Сестру спрошу.

 

Надежда задувает свечу, подходит к дивану, Криворучко уступает ей место, сам садится на коробку.

 

А вам жалко, наверно, отсюда уезжать? Ведь всю жизнь тут прожили...

Криворучко. Ну, ещё не всю...

Надежда. А мне жалко... Думала - уж и помру здесь. Где все.

Криворучко. Так зачем едете?

Надежда. Да как тут останешься? Остальные ведь уже съехали. Все съехали. Меня бы этот богатей со свету сжил, чего я у него под ногами буду путаться... Одинокая старуха, а ему эта квартира нужна... Теперь ради квартиры запросто и убить могут... Никто и разбираться не станет. Нет, уж - уеду лучше, от греха... Там хоть лоджия...

Криворучко. Скажите... ваша сестра... та, что записывала. Она бывала здесь?

Надежда. Ну да, пару раз заходила... Все они вечно заняты... А так всё больше я к ней в гости ездила... А вы чего это спрашиваете?

Криворучко. Так... Я сейчас видел странный сон... Будто бы и не сон... И словно это было здесь…

Надежда. Сны все странные. Я однажды во сне даже луну видела. Висит так в окне, в кухонном, огромная, во всё окно... и с лицом - представляете? Страшно... Не знаете, к чему это?

Криворучко. К полнолунию.

Надежда. Смеётесь! А, по-моему - страшно. На небе луна - и с лицом! И вниз смотрит... Мой прапрадедушка был лунатик. А ещё он сапожник был. И в полнолуние вылезал на крышу, на самый конёк. Сядет - и будто сапог молотком колотит. Колотит - а сам спит... (Ёжится.) И ему ставили возле кровати таз с водой. Говорят, когда спящий ноги спустит в воду - он сразу просыпается. (Пауза.) А вы, раз уж не спите, ввернули бы лампочку в коридор? А? Тут, на углу... А лучше - обе. А то грузчики придут, ругаться будут - темно ведь, не видно ни черта...

Криворучко (вставая). Да-да, конечно...

 

Надежда зажигает свечу; выходят.

Свет возле буфета разгорается.

 

Вера (читает из дневника). «...война - это что-то непонятное. Я пытаюсь представить: люди, сразу - очень много людей, целые толпы...»

 

За порогом комнаты появляется С о ф ь я.

 

Софья (в пространство)....очень много людей, целые толпы... Все чужие, никто никого не знает... У каждого дома остались родные, близкие. Остались дети, жена... или невеста... или просто мечта... Как это выходит? Почему? Кто-то живёт, ходит на службу, гуляет, слушает музыку, кого-то любит. И вдруг ему говорят: «Война!» И он одевается, оставляет всё... едет куда-то... заряжает ружьё... И другие тоже заряжают ружья... И вдруг все стреляют друг в друга, стараются убить как можно больше народу. И всё это только лишь для того, чтобы опять вернуться домой... может быть, вернуться, может быть, если повезёт......к жене, к своим детям - чтобы опять любить, гулять, обедать, слушать музыку... Я не понимаю, что это меняет в мире? Почему нужно убить или ранить много-много других - здоровых, чужих, неведомых... которым до тебя и дела нет... чтобы просто продолжилось то, что было раньше? Неужели, чужая жизнь - это плата за то, чтобы длилась твоя собственная? Такая страшная, ненужная цена...

Вера (читает из дневника, эхом). «...такая страшная, ненужная цена». (Поднимает голову, Любови.) Я читала... древние ацтеки приносили в жертву людей, чтобы их кровь питала солнце... Они кормили кровью своих богов, чтобы жизнь продолжалась... Они считали, что так устроен мир. Они думали, что нельзя иначе.

Любовь. Как это... жутко... Я не знала...

Вера. Они искренне так думали. Как дети.

Любовь. Дети иногда бывают жестоки...

Вера. Да. (Читает.) «Я буду работать в госпитале. Брат меня отговаривает, ворчит: «Господи, куда тебе в госпиталь, пичужка-Софьюшка, с твоим-то птичьим здоровьем?» Он и в детстве всегда меня пичужкой называл, так и дразнил - «пичужка-Софьюшка, фью-фью!» Я почему-то страшно обижалась, до слез… Мы с ним часто ссорились, и он всегда первый мириться прибегал. И сейчас: брат против, но я всё твёрдо решила. Девочки уже большие, за Андрюшей присмотрит невестка, Ксения в нем просто души не чает, а я стану ухаживать за ранеными...» (Поднимает голову, взволнованно.) Пичужка-Софьюшка… Софья… Как странно! Мама рассказывала, что наша бабушка осталась сиротой. Её удочерил дядя. И её младшую сестру, и брата... Их отец погиб в Первую мировую. А потом умерла их мать, моя прабабушка Софья, не знаю отчего. Этот дневник... Мне вдруг подумалось...

(Читает.)

«Я хочу быть ближе к тебе, Алёша...» Алёша...

Софья....я хочу быть ближе к тебе, Алёша. Без тебя в этом огромном городе стало совсем пусто... (Тихо ускользает.)

Вера (читает). «Без тебя в этом огромном городе стало совсем пусто... Мне всё время кажется: вот откроется дверь - и ты сейчас войдёшь... Я даже слышу шаги...»

 

Шаги в коридоре.

Вера и Любовь прислушиваются.

Возвращается Криворучко. Видит женщин, на мгновение зажмуривается - свет возле буфета меркнет. Криворучко открывает глаза, какое-то время смотрит в темноту - и, с сомнением оглядываясь, идёт к дивану; садится.

Шаркая, входит Надежда, всё ещё со свечой.

 

Надежда. Ну вот, теперь там светло, как положено. А я-то всё - со свечкой хожу, дура старая! (Хочет задуть.)

Криворучко. Не задувайте! Со свечой лучше. Я люблю живые огоньки...

Надежда (садясь). Да, и я любила в молодости. Свечки, вино, музыка... Такой певец был - Ободзинский, знаете? Так пел... жалобно... так хорошо, до слёз... И мы танцевали... И казалось - это никогда не кончится, никогда… И впереди столько счастья... (Задумывается.)

Криворучко. А вы... вы были замужем?

Надежда. Нет. Был у меня один... Очень его любила; долго, много лет. А он женился на дочери секретаря райкома. И так, знаете, неудачно... Хотел сделать карьеру, а ничего не вышло. И жена попалась неудачная, всю жизнь потом мучился, звонил мне, жаловался... Всегда звонил - в день рожденья, в Новый год... А потом уехал за границу...

Криворучко. Да, они обычно уезжают... И вокруг становится пусто.

Надежда (продолжая). Уехал за границу - и умер там. Я бы тоже за границей умерла, чего там хорошего… (Пауза.) Ну, а я что? Я всю жизнь при семье: братья росли, сестра росла... Кошки, собаки...

Криворучко. Собаки?

Надежда. Мамаша моя очень собак любила. Щеночков, котят. А они росли, росли, много ели, в квартире пачкали. Мамаша очень сердилась. Нет бы, говорит, так маленькими всегда и оставались! (Встаёт.) Пойду я... (Идёт к дверям.)

Криворучко (вдогонку). У нас раньше был боксёр. Очень толстый. Он всё ел, ел... не мог остановиться. И каждый раз выл, когда родители слушали Шаляпина... (Задумывается.) Я думаю, он пытался петь... по-своему, по-собачьи…

 

Надежда медлит на пороге; потом выходит.

Звучит пластинка, ария «Не плачь дитя» из оперы А. Рубинштейна «Демон» в исполнении Ф. Шаляпина (запись 1911 г.).

Свет перемещается к буфету.

 

Вера (читает). «Вчера мы слушали Шаляпина. Девочки поцарапали пластинку, и она теперь чуть дребезжит... Я вспоминала нашу поездку на Валдай - помнишь? - в монастырь, к моей тётке. Девочки жили у неё, прямо в келье; купались и загорали на песчаной косе, а на них ворчала монастырская ключница. А мы с маленьким Андрюшей плавали к ним на лодке, через озеро. Вода искрилась на солнце... Какой там чудесный хлеб пекли монахини! И молоко пахло луговым клевером... Я не хочу писать об этом в письмах: там, где ты сейчас, читать об этом, наверно, нельзя. Там это неуместно. Я знаю: ты вернёшься - и прочтёшь. Или я прочту тебе сама. Мы сядем рядышком - и будем читать, и будем долго разговаривать... И ничто нам больше не помешает.»

Любовь. Как она удивительно пишет! А я так никогда никому не писала... И мне никто так не писал. Да кто теперь, вообще, друг другу пишет? Только эсэмэски щёлкают. Можно прожить целую жизнь - и ничего такого не написать никогда... и не сказать, не услышать... И даже не почувствовать... Как это странно, жалко… Почему? Это жизнь теперь стала другая, да?

Вера. Жизнь всегда другая, всегда. Мы её носим в себе, внутри... как в коробочке. Я об этом много думала: кажется, что вокруг мир, для всех одинаковый - и мы в нём, все мы - в нём. Внутри мира. А мир - он только в нас, понимаете? И в другом человеке, в том, что рядом - он какой-то иной. Другой человек видит другой мир. Похожий - но другой. И нам никогда не узнать, какой именно. Ну, это как собирать из одного и того же конструктора разные домики. На одно и то же все мы смотрим по-разному... Мы видим и слышим разное. И разное чувствуем. И поэтому никак не можем понять друг друга. У всех нас разные миры…

Любовь. Мне никогда это не приходило в голову. Подождите… Как же так… Вы хотите сказать... Совсем разные?

Вера. Да. (Улыбаясь.) Разные миры. Это - как в театре: кто смотрит на сцену, кто - по сторонам, кто просто зевает, кто - потолок разглядывает. И у всех бинокли по-своему настроены. А спектакль-то идёт... И проходит.

Любовь. Да-да, теперь я, кажется, понимаю... Как глупо, что раньше я об этом не думала! (Вере.) Как хорошо, что вы пришли, что именно сегодня пришли! Столько сразу всего произошло. Открылся этот тайничок. И у меня внутри... тоже что-то открылось. Не знаю, словами не выразить… Мне кажется: я всё-всё понимаю теперь! Всё сразу!

Вера. Всё? Я вам завидую. Всё... А я, наоборот, чем больше думаю обо всём, чем больше стараюсь понять - тем хуже это у меня получается.

Любовь. Вы шутите?

Вера. Нисколько. Вы и сами это поймётё, почувствуете. Не сейчас, позже - но почувствуете обязательно. Потом придёт другое понимание... Или непонимание... Жизнь… она точно сочится сквозь пальцы. Всё уходит - и теряется, и кажется уже не своим, чужим, отстранённым. Точно, и было это не с тобой… Я даже пыталась записывать, специальную книгу завела. Мне казалось - нужно записывать всё, что происходит: что слышишь, что думаешь, что помнишь. Что говорят другие. Что всё это важно….

Любовь. И где теперь эта книга?

Вера. Не помню. У сестры, кажется… Потом я перестала записывать. Я поняла: важно не то, что было… как было, с кем было… важно то, что это оставило в нас. Ведь от всего, что происходит вокруг нас, с нами - и не с нами тоже… от всего этого мы меняемся. Каждый из нас - и есть книга. И жизнь пишет в нас свои письмена.

 

Вдалеке хлопает дверь.

 

Это, может быть, Надежда вернулась? (Встаёт.)

Любовь. Может быть...

Вера (прислушиваясь). Нет, показалось, наверное. А может... Знаете, мне кажется, иногда, что можно услышать будущее. Если тихо, и если напрячься чуть-чуть...

 

Слышны шаги в коридоре.

Появляется Надежда в халате; встаёт в дверях.

Обе смотрят на неё, но она их не видит, глядит в другую сторону, на Криворучко.

Свет перемещается к дивану.

 

Надежда. А вы что, спать так и не ляжете?

Криворучко. Нет, не хочется.

Надежда. И мне что-то не уснуть. Да уж утро скоро, и грузчики скоро... Скоро всё кончится... (Упирается рукой в дверной косяк.) Мамаша рассказывала, когда бомбёжки были, некоторые люди вот так вставали в дверях, руками упирались, ногами. Капитальная стена могла устоять при взрыве. Люди надеялись, что так спасутся...

Криворучко. А бомбоубежища?

Надежда. Многие потом уж не ходили туда - сил никаких не было. Уже ни на что сил не было, с голодухи-то такая апатия наступает... (Пауза.) В старости, знаете, тоже мало сил остаётся. Раньше я могла весь город объездить, всё обегать, несколько очередей отстоять за дефицитом. Теперь всё есть, очередей нет... Неинтересно жить стало. В кассу, разве, очередь скопится... Так и то все сразу ворчат, избаловались. Всё есть, денег нет, здоровья нет... скучно жить...

Криворучко. А я... Я всё время работаю. Работа полностью занимает голову. Знаете, я как-то не очень понимал, что Люба ушла... То есть - что она совсем ушла, по-настоящему... Мне всё казалось, это как-то не всерьёз. Ну, как по телевизору кино смотришь, понимаете? Смотришь, переживаешь, а потом - раз! - кино кончилось. И ты ложишься спать, потом - идёшь на работу... и всё, что было в том кино, стирается из памяти... И мне казалось, что это кино скоро кончится, что я однажды вернусь с работы - а она дома, Люба. Спит в той комнате, как всегда. Всё по вечерам прислушивался здесь, у этой двери: вдруг вернулась? А ведь там даже её вещей давно уже не было... И эту дверь я сам лично заклеил обоями.

Надежда. С этой-то комнаты всё и началось. С Любы вашей. Не приди этот богатей её комнату смотреть, может, и вся квартира-то наша ему бы не понадобилась. (Вздыхает. Пауза.) Хотя - не этот, так другой бы нашёлся. Теперь этих богатеев стало... (Машет рукой.) Богаче того Рыбова... ну, что в подвале умер...

Криворучко. Я только сегодня понял, что уже ничего нельзя вернуть. Сложил вещи - и понял это. Я уеду, и больше некуда будет ей возвращаться. Понимаете? Это навсегда. Любовь ушла... И я уезжаю.

Надежда. А вы ей свой новый адрес пошлите. Вы знаете, где она теперь?

Криворучко. Нет, ничего я не знаю. Из школы уволилась, вещи к подруге на дачу вывезла, сама уехала. Я узнавал: эту комнату подруга продаёт, по доверенности...

Надежда. Да... И правда, как в кино. Значит, не хочет, чтоб вы её нашли.

Криворучко. Не хочет.

Надежда. А вы не грустите. Вы её подруге свой новый адресок оставьте.

Криворучко. Да... Об этом я не подумал...

Надежда. Ещё, знаете... я попросить хотела... На кухне там - такая полка удобная, дубовая. Марковы её брать не стали, а этому, новому... Ну, зачем она ему, старая? Выбросит... Он ведь тут евроремонт устроит, в кухне бассейн сделает и эту, как её, с пузырями, знаете?...джакузю. Вы бы мне сняли её, а? Полку-то? Я бы её в новой квартире повесила. Хоть что-то на память об этом доме… как положено…

Криворучко. Да-да, конечно... Пойдёмте.

 

Выходят.

Свет возле буфета.

Вера кладёт дневник на стул, надевает плащ, нашаривает ногами шлёпанцы.

 

Любовь. Вы уходите, Вера?

Вера. Да, мне пора. Надежды уж не дождусь сегодня... Передавайте ей от меня привет. Может, мы с вами ещё увидимся? (Смотрит на оставленный дневник.) А эту тетрадь… можно я возьму с собой?

 

Любовь кивает.

 

Почитаю - и верну.

Любовь. Конечно. Она ведь ваша… вашей семье принадлежит.

Вера (берёт дневник). Что ж… Пойду.

Любовь. Знаете… и я уйду... Я решила.

Вера. Куда?

Любовь. Не знаю... Отсюда уйду.

Вера. Не пожалеете?

Любовь. Нет. Я словно сама себя впервые услышала. Точно долго-долго была глухая - и вдруг звук! Знаете, когда вода в уши попадёт, и звон такой в ушах, и голова ватная... и даже смешно немножко сначала. И словно стенка между тобой и всеми… какая-то невидимая... стенка тишины. А потом воду вытряхнешь... и тишина лопнет - и мир на тебя обрушится...

Вера (в дверях). У вас ведь нет детей?

Любовь. Нет... Знаете, я учительница...

 

Выходят.

Входят Криворучко и Надежда.

 

Надежда. Ну вот... Спасибо вам! Мне эта полка всегда нравилась, только ею Марковы пользовались, а Нина ни за что бы не отдала... Я её и спрашивать-то нарочно не стала: она бы тогда её из вредности бы забрала. До первой же помойки довезла бы - и выбросила, только бы по-хорошему не отдавать. (Смотрит на буфет.) А буфет? С ним-то что теперь будет, а?

Криворучко. Не знаю. Ничего. Так тут и останется.

Надежда. Жалко... Может, возьмёте его?

Криворучко. Нет, не хочу. Да его и не поднять...

Надежда. Ничего, грузчики эти всё могут, если приплатить... Ведь можно и двери снять, всё равно теперь... Не оставлять же его... Вещь-то солидная, музейная, хороших денег стоит. За такими теперь некоторые охотятся...

Криворучко. А вы не хотите?

Надежда (с сожалением). Нет, куда мне? В мою клетушку не поместится. Это ж такая махина! А там до потолка рукой дотянешься. Если с табуретки. Вы бы за него хоть денег запросили с этого богатея, как положено…

 

Криворучко машет рукой.

 

Криворучко. Да ну его! От богатея остался, богатею и достанется. Всё по кругу...

Надежда. Да уж, по кругу. Буфет - по кругу, квартира - по кругу. Вся эта жизнь - по кругу. Пойду, прилягу... Уже утро скоро... Не проспать бы, когда придут...

(Берёт со столика книгу и уходит.)

Криворучко. А я спать не буду.

(Выключает лампу, садится на диван.)

Не буду... Буду сидеть в тишине, буду ждать... Буду ждать...

(Засыпает.)

 

Предрассветные сумерки.

Из прошлого входят Софья и Алексей.

 

Софья (торопливо идёт к буфету, открывает верхнюю дверцу). Погоди, Алёша! Я тебе ещё баночку варенья хотела положить.

Алексей. Спасибо, Сонюшка! Не стоит!

Софья. Ну, тогда хоть малины сушёной возьми. Я всё боюсь - вдруг ты там простудишься? У тебя всегда такой кашель бывает...

Алексей. Я не буду болеть - даю слово!

Софья. Я не понимаю, Алёша - что это с нами? Куда ты едешь... Куда едут все. Как это всё, почему... Почему эта война... Почему, Алёша, господи?

Алексей. Ничего, бог даст - всё обойдётся.

Софья. Да-да, прости... Я всё глупости болтаю. Всё не о том. Андрюша вчера твою чашку разбил, любимую... Ту, с китайцами...

Алексей. Ничего, Сонюшка, купишь мне новую. Сама и выберешь, ладно?

 

Софья кивает. Алексей обнимает её.

Появляются обезличенные грузчики, действующие вне времени, начинают выносить вещи: чемоданы, коробки. Роняют медведя на пол.

Софья и Алексей их не видят.

 

Софья. Хорошо. Всё будет хорошо, правда? Ты вернёшься, мы сядем пить чай, будем разговаривать...

Алексей. Конечно, моя хорошая! Береги себя, береги девочек. И с Андрюшей будь построже, не разбалуй. Он и так шалит слишком много. Поживётё пока здесь, в твоём родном доме. И брат поможет, и Ксения; и тебе не будет одиноко...

Софья. Да-да, конечно. Вот уж не думала вернуться сюда… Я опять как маленькая девочка… Помнишь, в детстве - после обеда няня всегда приходила за тобой, а ты уходить не хотел…

Алексей (шутливо). Это ты не хотела, чтобы я уходил. И всегда плакала.

Софья. Ты опять уходишь, я опять плачу… Я всё время буду ждать тебя здесь. Господи, мне вдруг показалось на мгновение, что это никогда не кончится, что я никогда не уйду отсюда... Нет, ты вернёшься - и заберёшь нас, правда? Только, пожалуйста - береги себя, Алёша! Очень-очень береги!

 

Алексей гладит её по голове.

 

Алексей (смотрит на часы). Мне пора. Ни к чему тебе ехать на вокзал. Ты совсем расстроишься. Скоро дети с занятий вернутся, тебе не будет одиноко. Простимся здесь, хорошо?

Софья. Хорошо. Ты же знаешь: я ненавижу уходящие поезда...

 

Алексей целует её - и уходит.

Софья стоит в оцепенении.

Вдалеке хлопает входная дверь.

 

Алёша! Подожди… (Выбегает.)

 

Затишье.

В коридоре слышны быстрые шаги, шорох, шёпот, смешки; что-то падает.

 

Голос девочки (из коридора). Алёша! Алёша, подожди…

 

В комнату заглядывает и крадучись входит мальчик в матроске, с биноклем на шее и с фонарём в руке; осматривается.

За ним вбегает маленькая девочка в длинном платьице; спотыкается о медведя, поднимает его.

Мальчик прикладывает палец к губам - «Т-с-с!»; он ставит фонарь на пол, подходит к спящему Криворучко и смотрит на него в свой бинокль.

Девочка кладет медведя Криворучко на колени, берет мальчика за руку - они тихонько открывают заклеенную обоями дверь и на цыпочках выходят.

Звучит романс...

 

П р и л о ж е н и е.