На улице закат, солнце красит небо в кроваво-алый, у склона хорошо. Тихо и красиво. Джонин сидит не так, чтобы близко к краю, но и не далеко, когда, судя по всему понимает, что я рядом. Я обхожу его и усаживаюсь рядом, так же на землю, между его ног, прижимаясь спиной к его груди и откидывая голову на его плечо, а потом оборачиваюсь к нему через плечо и целую в губы. Неспешно отвечает. Мы несколько мгновений глядим на закат, а потом я вынимаю из-за пояса свой любимый револьвер и кручу в руках, чувствуя, как он глядит на меня.
Я открываю барабан и вынимаю все шесть патронов кроме одного, а потом закрываю и, не глядя, кручу, закрывая.
- Папа делал так, когда знал ответ заранее, но должен был подтвердить его самому себе. Словно «любит-не любит» на ромашке. – объясняю ему, а потом приставляю дуло к своей груди и стреляю. Слышится щелчок, барабан прокручивает пустую ячейку. Джонин за моей спиной не дышит.
- И как ты реагировал на такие фокусы? – интересуется он мгновенье спустя, обнимая меня за талию и прижимая поближе к себе, так, что я чувствую тепло его тела.
- Кричал что-то вроде: «Папочка не надо!». Я пугался, не на шутку: приседал на корточки, зажмуривался и закрывал уши руками, а через мгновенье, когда понимал, что выстрела не последовало, и папа всё ещё стоит рядом, целый и невредимый, бежал в его руки, крепко обнимая и прося так больше не делать.
- Джунмён, не делай так больше.- говорит он мне в ухо, а я только улыбаюсь.
- Обещаю. – киваю коротко, снова откидывая голову на его плечо. – Знаешь, было так глупо и странно. Мы сидели перед Старейшиной, и он напоминал нам о том, что у нас всех есть долг, свои обязанности, что все мы ответственны за жизни других, что какими бы не были обстоятельства, ликан – враг, как и оборотень. А мы…. Я смотрел на них всех и думал, что они, мы все уже с сотню правил нарушили, что заподозри они меня прямо сейчас хоть в чём-то, то наверняка обнаружили бы на мне твой запах. Не только на мне и не только твой. Вы все были там: горой, стеной.
- В тот момент я боялся о двоих: о тебе, потому что Отшельник был там, мстил – тебе и мне, да и потому что это Большая охота; и о Лу. Он ещё совсем ребёнок, он по сути-то и крови настоящей не видел, ни разу не попадал в серьёзные стычки с охотником, да и как бы он смог: во-первых, он волчонок, а во-вторых, мы бы никогда в жизни его не отпустили. Я знал, что Бэк с Фанем справятся. Нет, не так – я не сомневался в них. Бэк только кажется тонким, хрупким, за этой обманчивой внешностью скрывается чудовище – только кто-то посмеет причинить вред тем, кого он любит, мне страшно представить последствия всего этого. Ведь именно он, он всегда оказывается тем, кто разнимает нас с Фанем. – Джонин хмыкает и продолжает. – Орёт, кроет едва ли не матом, а если надо – может и стукнуть. – слышу улыбку в его голосе. – Да Фань, конечно. Мне порой кажется, что он мог бы сидеть и ничего не делать, только так, знаешь, чисто для виду лапами махать – а трупы бы сами складировались справа и слева от него в две кучи.
- Он закрыл Сина собой от оборотня. – киваю я, накрывая его руки на моей талии своими и переплетая пальцы.
- Что не удивительно. – соглашается Джонин.
- Что не совсем понятно. – исправляю я.
- Это старая история. – Джонин целует меня в щёку. – Так вышло, что только Сэхун познакомился с Лу совсем недавно, мы же все знакомы куда дольше. Так, как Бэкхён спас Чанёлю жизнь, когда у того был выбор – стать охотником или умереть, похожий выбор был и перед Ифанем.
- Я знал, что он как-то связан с обращением Исина, но мы никогда не говорили на эту тему. Ты наверное успел заметить, что он держится особняком. – объясняю я.
- Ликан, нацелившийся на него, рассмотрел в нём, в первую очередь, очаровательной наружности юношу, а потом уже соединение костей, мышц, сухожилий, мяса и крови. Словами не передать того, что он сделал с Исином. Помню, Фань вернулся домой на утро и просидел на крыльце весь день, глядя в одну точку. Мы не могли его разговорить. Лу проспал у него под боком весь день, пока ждал, что тот скажет нам хоть слово. Мы волновались. Ну так вот то, что тот ликан сделал с Сином, не поддаётся никакому описанию, а Фань спас его, оставил жить. – говорит Джонин, и запинается, пожёвывая губу. – Я не знаю, как тебе объяснить. – говорит он. - Мы поэтому и являемся чистокровными ликанами, что наши родители – оба были ликанами, и мешать кровь, мешать кровь охотника и ликана - это… Это не запечатывание, которое к вам применяют, как наказание, и это не то, что я рассказывал тебе, о том, что охотники намеренно смешивали кровь, чтобы быть сильнее, это не то смешивание крови в прямом смысле, хотя с другой стороны - оно. Это совсем другое. Это старый, запрещённый ритуал. Тот, который породил нас, ликанов. Это человек и зверь, их соединение. Оно недопустимо в том прямом значении слов «человек» и «зверь», оно мешает кровь, оно позорит, порочит род, уменьшает нашу популяцию. Поэтому, когда Ифань нашёл его в лесу, он всё сразу понял. Он видел такое впервые. У нас тоже есть свои сказки и легенды. О том, откуда произошли ликаны, о первом охотнике, о самом младшем охотнике в истории и так далее, а Фань потому и молчал – был шокирован. Для Исина тогда был один выход – смерть. Это был самый безобидный и щадящий выбор из всех предлагаемых. – пока рассказывает, Джонин вглядывается куда-то в алеющий закат. – А Фань, вместо того, чтобы дать ему умереть, к чему всё клонило, оставил его жить.
- Он его исцелил? – спрашиваю я, внимательно глядя на него.
- Да. – Джонин устремляет на меня взгляд. – Исцелил. – кивает. – Исцелил собой.
- Не понимаю. – отрицательно киваю, прикусывая щёки изнутри.
- Ты не знаешь, и никогда не узнаешь, обещаю, что чувствует мозг во время того, как обращается. Когда узлы и цепи ДНК развязываются и завязываются в другую стороны, когда ты чувствуешь каждое изменение в каждой клеточке, чувствуешь физически, обостряются все системы восприятия. – рассказывает он.
- Ну я как бы обращённый. – напоминаю я, вскидывая бровь. – Я тоже был человеком, а потом меня обратили в охотника.
- Мён, ты не понял. – он целует меня в лоб. – Я говорю не об обращении в охотника, я говорю об обращении в чудовище. В оборотня. – объясняет он и я в удивлении широко распахиваю глаза. – В такие моменты сознание полностью меняется, совершенно. Ты не ощущаешь реальности и в этот момент очень важно, чьё сознание в тебе взыграет. Сам ты никогда не остановишь в себе процесс обращения, но это на физическом и на психологическом уровне могут помочь тебе сделать. Исину помогли, сначала на физическом – он избавился от всей чужой крови в хрупком человеческом организме, и исцелил самые опасные раны; а затем и на психическом – сделал так, чтобы человеческие эмоции, впечатления взыграли над волчьими, над животными. Он человек, я человек, хоть и не полностью. Ты когда-то спрашивал – нам известны и не чужды человеческие чувства: сострадание и сопереживание, боль, и самое главное – нежность, Мён. Она, в той мере, в которой действительно способна творить чудеса, присуща только человеку. – Джонин многозначительно вскидывает брови, в очередной раз кивая.
- Боже! – я прикрываю губы руками. До меня, наконец, доходит. – Он никогда не делился этим. Этой ношей.
- Не совсем приятные воспоминания, думаю. – Джонин пожимает плечами.
- А как Фань?... Как он знал, чем помочь? Почему пожалел? – кое-как формулирую я.
- Я, он, Бэк – все мы не раз были на пороге безумия, укушенные оборотнем и каждый раз вытягивали друг друга из этого ада. Но когда ликана укусил оборотень – то ему стоит помнить о тех вещах, что делают его ликаном, а когда человека – то логично, что он должен помнить, или ему должны напомнить о тех вещах, что делают его человеком. Или о тех человеческих, преобладающих чувствах. Понимаешь, о чём я? – он внимательно глядит мне в глаза, и я глазами соглашаюсь. – Все чистокровные ликаны, а особенно те, кто уцелел после Великой чистки, знают о том, что можно, а что нельзя, и когда Фань нашёл его в лесу – он просто не мог его бросить.
- Как тогда Син стал охотником? – не понимаю я.
- Его организм заменил обращение в зверя на обращение в охотника. Человеческое взыграло, он остался жить, но как в напоминание о той ночи, стал охотником. – поясняет Джонин.
- Как я теперь буду смотреть ему в глаза? – я вздыхаю. – Он ведь мой друг, мой брат, а я не знал.
- Мён, я же говорил, о таком не рассказывают, таким не делятся. Это не переживания, это личная катастрофа, драма, трагедия. – он хмыкает.
- Всё так сложно. – соглашаюсь, снова устремляя взгляд на горизонт и вновь облокачиваясь о его плечо.
- Пошли домой, уже темнеет. – он поднимается, помогая и мне встать, и мы молча бредём в дом, сплетая пальцы.
