Несколько часов спустя

Трое детей на речном берегу. Пара близнецов и еще одна девочка в розовато-лиловом вельветовом передничке, на котором косым развеселым шрифтом написано: Каникулы!

Мокрые листья на деревьях блестели, будто кованые. Густо росший желтый бамбук клонился к реке, словно что-то предчувствуя и горюя загодя. А сама река – она была темна, тиха. Казалась скорее отсутствием, чем присутствием, и ничем не показывала, как она вздулась, какой стала сильной.

Эста и Рахель вытащили лодку из кустов, где они всегда ее прятали. Достали из дупла дерева сделанные Велюттой весла. Спустили лодку на воду и придерживали, чтобы не качалась, пока Софи-моль садилась. Им, казалось, темнота была нипочем, и они уверенно, как горные козлики, бегали вверх-вниз по блестящим каменным ступеням.

Софи-моль была куда осторожней. Ее немного страшила темнота и то, что могло в ней таиться. На плече у нее висела матерчатая сумочка с едой, похищенной из холодильника. Хлеб, пирожные, печенье. Близнецы, придавленные словами матери – Если бы не вы, я была бы свободна! Мне в приют вас надо было сдать, как только вы родились! Вы жернова у меня на шее! – не взяли с собой ничего. Впрочем, благодаря тому, что Апельсиново-Лимонный Газировщик так обошелся с Эстой, их Недомашний Дом был уже оборудован. За две недели, прошедшие с той поры, как Эста греб алый джем и думал Две Думы, они перевезли туда много Провианта и Снаряжения: спички, картошку, старую кастрюлю, надувного гусенка, носочки с разноцветными пальчиками, шариковые ручки с лондонскими автобусами и сувенирного коалу с разболтавшимися глазками-пуговками.

– А что, если Амму нас найдет и будет умолять нас вернуться?

– Тогда вернемся. Но только если будет умолять.

Добросердечный наш Эста.

Софи-моль убедила близнецов в том, что им необходимо взять ее с собой. Потому что взрослые сильней раскаются, если все дети исчезнут разом. Тогда они будут убиваться по-настоящему, как хамельнские горожане, когда их детей увёл Крысолов. Их примутся повсюду искать и решат уже, что всех троих нет в живых, – и тут они с триумфом вернутся домой. Родные, драгоценные и любимые куда больше прежнего. Решающим аргументом было то, что, если они оставят Софи-моль дома, у нее пытками могут вырвать тайну их местонахождения.

Эста подождал, пока в лодку влезла Рахель, потом сел сам, оседлав суденышко, как доску качелей. Ногами оттолкнулся от берега. Когда стало чуть поглубже, они начали грести по диагонали – вперед и против течения, как их учил Велютта («Если хотите попасть вон туда, грести надо во-он туда»),

В темноте им не видно было, что они выруливают на встречную полосу глухого шоссе с бесшумно мчащимся транспортом. Что навстречу им на приличной скорости плывут ветки, стволы, обломки деревьев.

Они уже миновали Самую Глубину, совсем чуть-чуть оставалось до Того Берега, когда их лодка натолкнулась на плывущее бревно и перевернулась. Во время прежних путешествий через реку подобное с ними случалось, и тогда они добирались до берега вплавь, держась за лодку и используя ее как спасательный круг. Но на этот раз из-за темноты они потеряли лодку из виду. Ее унесло течением. Они поплыли к берегу, дивясь тому, как много сил уходит на покрытие такого пустякового расстояния.

Эста сумел ухватиться за склоненную ветку, уходившую концом под воду. Он стал глядеть вниз по течению, надеясь увидеть в темноте лодку.

– Нет ничего там. Пропала наша лодка.

Рахель, вся перепачканная илом, вылезла на берег и подала Эсте руку, помогая ему выбраться из воды. Им понадобилось несколько минут, чтобы перевести дух и зафиксировать потерю лодки. Погоревать о ее гибели.

– И вся наша еда испорчена, – сказала Рахель, обращаясь к Софи-моль, и ответом было молчание. Несущееся, стремительное, рыбноплескучее молчание.

– Софи-моль! – прошептала она несущейся реке. – Мы здесь! Здесь! У иллимба-дерева!

Ничего.

На сердце у Рахели ночная бабочка Паппачи повела сумрачными крылышками.

Расправила.

Сложила.

И лапками.

Вверх.

Вниз.

Они побежали по берегу, крича и зовя ее. Но ее не было. Ее унесло по глухому шоссе. Серо-зеленому. В котором рыбы. В котором деревья и небо. В котором ночами – расколотая желтая луна.

На сей раз не было бурной музыки. Чернильные воды Миначала не закручивались водоворотом. Не было никакой акулы-свидетельницы.

Была тихая, деловитая передача. Лодка избавилась от своего груза. Река приняла его. Одну маленькую жизнь. Мимолетный лучик. С серебряным наперстком, зажатым в кулачке на счастье.

Было четыре утра – еще темно, – когда измученные, удрученные и грязные близнецы прошли тропкой через болото к Историческому Дому. Хензель и Гретель из мрачной сказки, в которой их мечты будут взяты в плен и перекроены. На задней веранде они легли на сенник, где уже лежали надувной гусенок и сувенирный медвежонок коала. Они были парочкой мокрых гномиков, ошалелых от страха, ожидающих конца света.

– Она уже мертвая, да?

Эста не ответил.

– И что теперь будет?

– Нас посадят в тюрьму.

Как Миленьких исправляться. Он-то знал, Малыш-Морячок. Дверь открыл бум-бум.

Они не заметили, что там уже кто-то спит в темноте. Одинокий, как волк. С коричневым листом на черной спине. Приносящим муссонные дожди, когда наступает их время.