ИНТЕРЛЮДИЯ

 

Ночь.

Притихший город залечивал раны. Обе стороны, столкнувшись с непредвиденными потерями, были вынуждены отступить и окопаться, дав себе передышку перед следующим броском. Солдаты и защитники покинули улицы, драконы и вертолеты — небо, оставив после себя хрупкую, израненную тишину. Ничто и никто не передвигался по пустым улицам, лишь негромко потрескивал огонь в догоравших зданиях. Их тусклое малиновое свечение судорожно пульсировало в ночи, как много‑много догорающих свечек. Как догорающий город в темноте ада. Где‑то стучала на ветру дверь, и прикрыть ее было некому. Порывистый ветер гнал по улице обрывок бумаги — до тех пор, пока тот не обернулся вокруг чьей‑то вытянутой неподвижной ноги. Повсюду вокруг дома, в котором прятался Шин Моррисон, лежали тела. Лежали недвижимо, будто сломанные игрушки, в лужах подсыхающей крови, и казалось, что сражение покатилось дальше, а их бросили и забыли. Моррисон все надеялся, что кто‑то придет и уберет трупы, но никто не приходил.

Он сидел на стуле у окна первого этажа разбитого снарядами дома и широко раскрытыми глазами смотрел в ночь. Верхний этаж разметало взрывами, и то и дело в подвале что‑то осыпалось и поскрипывало, словно полуобвалившийся дом чуть менял положение, пытаясь устроиться поудобнее. Занявшийся здесь пожар каким‑то чудом угас, и первый этаж остался почти невредимым, если не принимать во внимание разбитые рамы и выбитые стекла. Электричества не было, отопления тоже, но комната была полна лунного света, отраженного тонкой ледяной коркой, которой покрылся протекавший рядом с домом канал. Сквозь разбитое окно Моррисон вглядывался в пустую улицу, пытаясь высмотреть Джеймса Харта. Уже почти два часа, как тот ушел, пообещав вернуться с подмогой. Но ни Харта не было, ни подмоги…

В комнате стоял холод, и становилось все холоднее. Моррисон заметил, как изо рта вырывается парок. Он поплотней закутался в одеяло, но толку не было. Одеяла он нашел этажом выше — единственное, что удалось отыскать полезного в разбитом доме. Может, стоило поискать получше, но пол второго этажа так угрожающе трещал при каждом шаге, что Шин решил довольствоваться малым и не искушать судьбу.

Он посмотрел на Сюзанну и Полли, лежавших на кушетке. Обнявшись и даря друг другу тепло, женщины спали под ворохом одеял. Сон их был глубок, но беспокоен, словно их мучили кошмары. Обе проявили удивительные терпение и выдержку, пока группа пробивалась от руин «Каверны» сюда. Моррисон им невольно завидовал, потому что девушки под конец уснули, а вот его сон не брал. Он опять, как всегда, остался один. Две женщины нашли в себе силы утешить и согреть друг дружку, для него же утешения не нашлось. Вряд ли они так поступили намеренно. Просто Полли и Сюзанна были близкими подругами, а Моррисон никогда не был близок ни с кем. Он всегда шел своим путем, и частенько ради этого приходилось оставлять за спиной попутчиков.

Вот только на этот раз оставили за спиной его самого. Сюзанна и Полли удалились в сон — значит, ему выпало их охранять. Впрочем, в любом случае спать ему не хотелось. Столько времени проведя в западне под руинами клуба, он решил, что вряд ли его когда‑либо потянет спать. Лунный свет в комнате дарил умиротворение: ровный и спокойный, он играл на каждой грани и каждом выступе, и Моррисону почему‑то казалось, что он где‑то глубоко под водой и ничто происходящее на поверхности не в состоянии затронуть его.

Одна из женщин что‑то прошептала во сне, и он, поднявшись со стула, подошел к кушетке убедиться, все ли в порядке. Лицо Полли было безмятежным, как у ребенка, но Сюзанна хмурилась, будто сны ей были не в радость. Выбившаяся прядка волос упала девушке на лицо, и Моррисон осторожно убрал ее. Сюзанна вздохнула и окунулась в сон еще глубже.

Моррисон присел рядом с ней на корточки, незнакомые мысли закрутились в его голове. Сюзанна всегда нравилась Шину, и, почувствовав с ее стороны хоть малейший шажок навстречу, он, наверное, полюбил бы ее. Но этого никогда не было. Она вечно была в хлопотах и заботах о ком‑то другом — о заблудившихся неудачниках или убогих, а ему надо было то спеть еще одну песню, то опрокинуть еще стакан, а порой и то и другое вместе. Ну а теперь уж слишком поздно. Все встало с ног на голову, мир переменился, и если он сделает то, что задумал, у него никогда уже не будет шанса выяснить, смог бы он полюбить ее или нет.

Моррисон поднялся и вернулся на стул у окна. Опустошенный и уставший, он начал зябнуть. Немолодой как‑никак. Он потерял счет времени — сколько он уже в Шэдоуз‑Фолле, особенно если учесть время, проведенное в Фэйрии, но уж точно несколько лет прошло с тех пор, как он умер молодым в Париже и стал легендой. Легенда протянула недолго: спустя каких‑то несколько лет люди, подстрекавшие его жить сгорая, умереть молодым и оставить после себя достойного вида труп, сотворили себе нового кумира и новую легенду. Так он очутился в Шэдоуз‑Фолле.

Моррисон чуть улыбнулся, вспомнив, как жил. Песни, стихи, алкоголь, наркотики, доступные женщины и — всегда — музыка Он неважно обращался с друзьями, но оставил им на память несколько песен.

Моррисон подвинулся вместе со стулом к столу. Все это время, что он проторчал у окна, Шин сочинял песню и хотел закончить ее до ухода отсюда. Времени у него оставалось немного. И у него, и у города. Обе стороны забыли, во имя чего они должны биться, настолько яростно стремясь истребить врага, что готовы были скорее не оставить от города камня на камне, чем видеть его занятым противником. А Моррисон не забыл. Город должен уцелеть. От этого зависела жизнь слишком многих. У него была мысль, как спасти город. План Моррисона был хорош — такой, какой может и разбить крестоносцев, и спасти Шэдоуз‑Фолл от дальнейшего разрушения. Если получится. Его последний план — вывести из‑под земли эльфов — можно было бы назвать лишь частично успешным, но второй его план наверняка сработает. Вся проблема была в том, что сам он при этом должен погибнуть.

Моррисон хмуро глядел из окна на пустую улицу. Умирать он пока не был готов. Еще столько предстояло сделать. С той самой минуты, как он оказался в Шэдоуз‑Фолле, его звала Дверь в Вечность, но он упорно отказывался внимать призыву. Теперь все изменилось. Моррисон оглянулся на кушетку и тихо вздохнул. Терять ему особо нечего, но вот по Сюзанне он точно будет скучать. Жаль, он не знал ее до прихода в Шэдоуз‑Фолл — в той жизни, когда оба они были реальны. И были не легендами, а просто людьми.

Сейчас, однако, Шин чувствовал, что самое важное он уже сделал. Распевать песни и слыть паршивой овцой мог бы теперь и кто‑то другой. Оставалось только сделать последнее — спасти город, подаривший ему последний шанс. Он вдруг улыбнулся. Ну кому бы в голову пришло, что Моррисон вдруг станет героем? Шин посидел немного, глядя в никуда. Ему было страшно, но страх его не остановит. Жизнь города важнее жизни певца. Он всегда это знал.

Моррисон опустил глаза на лежавший перед ним на столе лист бумаги. Скорее всего, это последняя его песня. Не лучшая, конечно, но тоже имеет право на существование. Написал он ее лишь для того, чтобы попрощаться, потому что Моррисон сомневался, будет ли у него возможность сказать, что хотел, лично. Будет уходить — оставит листок на столе, а когда Сюзанна с Полли проснутся — увидят его. Поначалу он думал разбудить женщин перед уходом, но передумал. Они бросятся уговаривать, а у него осталось слишком мало сил, чтобы слушать их уговоры.

Моррисон встал и на цыпочках подошел к кушетке. Сняв с себя одеяло, он осторожно укрыл им женщин. Затем обвел взглядом комнату, радуясь серебристой игре лунного света, и вздохнул. Покинув комнату, он тихо прикрыл за собой дверь, прошел в прихожую и вышел из дома. На улице было пусто и холодно. Некому здесь беспокоить сон Сюзанны и Полли, тем не менее Моррисон на всякий случай проверил, хорошо ли закрыта входная дверь, и зашагал по улице, мурлыча под нос мелодию новой песни в такт хрусту изморози под ногами. Воздух был морозным и удивительно прозрачным, луна напоминала прожектор, освещающий сцену.