Традиционные аномалии и советская специфика

 

История нового общества, создание которого началось в России после октябрьского переворота 1917 г., традиционно изображалась в советской историографии как успешно развивающийся поступательный процесс. Особенно это касалось переустройства повседневной жизни, семейного уклада, системы домашнего хозяйства, жилища, сферы досуга, того, что оказывало непосредственное влияние на формирование облика "нового человека". Довольно часто в советской литературе писали о быстром и безвозвратном искоренении так называемых пережитков или родимых пятен капиталистического прошлого: пьянства, преступности, проституции, самоубийств. В связи с этим совершенно непонятным становился, с одной стороны, тот пафос, с которым в советском государстве все же велась перманентная борьба с "пережитками", а с другой, размах их рецидива на современном этапе. В весьма сомнительное положение советские историки попали, как представляется, по двум причинам. Во-первых, сведения о количестве алкоголиков, наркоманов, бандитов, насильников, проституток и т.д. до недавнего времени относились к числу секретных и были практически недоступны. Во-вторых, сказывалась и явная слабость внедрение в процесс исторического познания социальных теорий и, в частности, концепции девиантного поведения. И в теории и в повседневной практике выделяются так называемые позитивные девиации политическая активность, экономическая предприимчивость, научная и художественная одаренность - и отрицательные отклонения. Выявление и положительного и отрицательного качества в этих феноменах осуществляется с помощью установленной нормы. Однако при всей относительности социальных норм, по которым оцениваются отклонения, существуют формы поведения всегда негативно характеризуемые с позиций общечеловеческих ценностей. Это пьянство, преступность, проституция, суицид.

До середины 80-х гг. существование этих явлений историки объясняли в основном остатками пережитков капитализма в сознании людей. В условиях монополии коммунистической партии и идеи о безусловно прогрессивном развитии советского строя нереальна была даже постановка вопроса возможности применения теории девиантности. Наличие пьянства, преступности, проституции, суицида в структуре российской повседневности 20-30-х гг. историки в целом никогда не отрицали, понимая абсурдность подобного утверждения. Однако изучение их в историческом аспекте с позиций концепции аномии и ретретизма не велось. Любые отклонения от нормы рассматривались преимущественно с политических позиции. Такой характер, например, носила довольно прогрессивная для своего времени книга Г.Л.Смирнова "Советский человек", где впервые в историко-социальном плане была сделана попытка рассмотреть типы антиобщественной личности. Но не только идеологические шоры не позволяли советским историкам воспользоваться концепциями Э.Дюркгейма, Р.Мертона, Г.Зиммеля и т.д. Историческая наука в советском варианте в основном носила описательный характер, ее же общения являлись столь не результатом анализа источников, сколько констатацией наличия в них той или иной информации. Документы же 20-30-х гг. зафиксировали именно процесс "борьбы с пережитками прошлого пьянством, проституцией, самоубийствами. Тем не менее российская повседневность 20-30-х гг. предоставляет обширное пространство для рассмотрения концептуальных установок теории аномии и ретретизма на разнообразных исторических источниках. Но самое важное состоит в том, что отклонения представляют собой зеркало общественных норм.

 

Пьянство

 

"Всякое мирское дело (на Руси - Н.Л.) непременно начиналось пиром или попойкой, и поэтому в социальной жизни народа напитки имели огромное значение," - писал в 1868 г. известный русский историк и литератор И.Г.Прыжов. Эти слова знатока российской ментальности и повседневности могут навести на мысль о том, что потребление алкоголя является нормой жизни, а отнюдь не патологией. В конце 80-х гг. в бывшем Советском Союзе по данным массового обследования среди взрослого населения абсолютные трезвенники составляли всего 3-4%, остальные 96-97% - употребляли спиртное. При этом настоящих алкоголиков, то есть лиц, страдающих заболеванием, вызванным длительным злоупотреблением алкоголя и характеризующимся физиологической потребностью и влечением к спиртному, из них было тоже всего лишь 3-4%.(2) Эти цифры, не имеющие непосредственного отношения к историческому периоду, рассматриваемому в книге, тем не менее, могут продемонстрировать сложность определения понятий "норма" и "аномалия" в отношении такого традиционного явления повседневной жизни как пьянство.

Спиртные напитки в семиотическом контексте, равно, как и формы борьбы с алкоголизмом, составляют неотъемлемую часть культурно-антропологического процесса. В народной традиции досуг и многие другие стороны повседневности связаны с питьем спиртосодержащих жидкостей, виды которых, а также ритуалы и допустимые нормы потребления носят ярко выраженный национальный и социо-культурологический характер. Алкоголь нередко является частью обрядности, сопровождающей переходы от одной формы жизни к другой - свадебные торжества, вступление в мужские союзы, поминки на похоронах и т.д., а также входит в христианский обычай причастия. Отрицание значимости спиртных напитков для того и иного ритуала нарушает его знаковую завершенность и меняет, а нередко и принижает его смысл, что неизбежно ведет к подвижкам в ментальности населения. Неудивительно, что идеологические структуры часто манипулируют отношением народа к выпивке, прекрасно оценивая ее кодовое содержание. В культурологическом ключе полное отрицание алкогольных напитков можно рассматривать как своеобразный способ нарушения так называемой адаптивной нормы. Она отражает допустимые пределы изменений, при которых целостность той или иной системы, в том числе и структуры ментальности, не нарушается. В определенной мере абсолютно трезвеннический образ жизни можно считать явлением аномальным.

Это утверждение имеет право на существование и потому, что властные структуры, как правило, заинтересованы в изготовлении и продаже алкоголя, являющегося при режиме государственной монополии на спиртные напитки важным источником пополнения национального бюджета. Таким образом, трезвенники, сами того не ведая, способны пробить брешь в государственных ресурсах. Одновременно алкоголики, исправно и активно покупающие водку, вина, пиво и т.д.,- физически неполноценные люди и экономически нерентабельные работники - составляют общественный балласт и создают серьезную угрозу утраты генофонда населения. Кроме того, эта группа создает массу проблем для собственных семей, наиболее к правонарушениям и т.п., что тоже не позволяет назвать ее поведение общественной нормой.

Таким образом, с государственно-экономической, социально-культурной и бытовой позиций девиантами являются как алкоголики, так и абсолютные трезвенники. В данном случае нормой следует назвать образ жизни умеренно пьющего человека, коим, согласно данным уже приведенного обследования считают себя более 70% населения. Эти люди в достаточной мере пополняют государственную казну, время от времени приобретая спиртные напитки, адекватны в своих бытовых практиках историко-культурным традициям и, благодаря соблюдению меры в потреблении спиртного, являются полноценными работниками, законопослушными гражданами и способны выполнять свои репродуктивные функции. Для сохранения стабильности данной нормы, тем не менее, требуются значительные усилия, как властных структур, так и отдельных личностей. Государству необходимо соблюсти меру в производстве и реализации спиртосодержащей продукции, не превращая ее в главный источник пополнения бюджета. В личностном же аспекте важна стратегия выживания, ценностные установки, уровень психологического здоровья. Не менее важным для укрепления нормы является и отношение к аномалии. Трезвеннический образ жизни, хотя и является отклонением, не представляет серьезной социальной опасности и не требует в отличие от алкоголизма особого отношения государства. Важную роль играют формы социального контроля, опирающиеся на систему нормализующих суждений власти. Историческая традиция свидетельствует, что в российском обществе на протяжении многих веков неизменна ситуации отрицательного отношения к пьянице, настороженности - к абсолютному трезвеннику и позитивной оценки умеренно пьющего. Значительно более противоречивой является политика государства в области производства и потребления спиртного. Неудивительно, что в русской истории коренные перемены оказывались связанными с вопросом об алкогольных напитках и пьянстве. Многие крупные российские государственные деятели уделяли особое внимание проблеме отношения к спиртному. При Иване Грозном впервые на Руси появилась система казенной продажи тогдашних алкогольных напитков - меда и пива. Алексей Михайлович (Тишайший) запретил частные кабаки. Крупный российский реформатор С.Ю.Витте ввел в 1895г. винную монополию. При последнем русском императоре Николае II в 1914 г. был принят закон, запрещающий свободную продажу спиртного. Большевики столкнулись с "пьяная проблемой " уже в первые дни октябрьского переворота 1917г. В конце ноября - начале декабря в Петрограде произошли знаменитые винные погромы, с которыми правительство В.И.Ленина довольно быстро и успешно справилось. Более трудной оказалась для него оказалась задача сформулировать собственный взгляд на вопросы производства и потребления алкоголя, определить, что является нормой, а что носит аномальный характер.

Новая власть поначалу вообще не собиралась заниматься продажей спиртного на государственном уровне. Несколько нормативных актов периода "военного коммунизма", в частности декрет " О предоставлении полномочий народному комиссару продовольствия чрезвычайных полномочий по борьбе с деревенской буржуазией, укрывающей хлебные запасы и спекулирующей ими". (май 1918г.) и декрет " О воспрещении на территории РСФСР изготовления и продажи спирта и не относящихся к напиткам спиртосодержащих веществ." (декабрь 1919г.) были скорее продолжением политики тотальной национализации всех видов производства.

Утопические воззрения большевиков на возможность пополнять бюджет без торговли вином особенно ярко проявились после окончания гражданской войны. В ленинской концепции построения социализма в России не было места спиртному как источнику добычи "легких денег". В мае 1921г. на Х Всероссийской конференции РКП (б) В.И.Ленин заявлял, что "... в отличие от капиталистических стран, которые пускают в ход такие вещи, как водку и прочий дурман, мы этого не допустим, как бы они не были выгодны для торговли, но они ведут нас назад к капитализму..."(3) В марте 1922 г. на ХI съезде РКП (б) В.И.Лениным вообще был поставлен вопрос о категорическом недопущении "торговли сивухой" ни в частном, ни в государственном порядке. (4) В определенной мере это можно истолковать как объявление трезвости законом повседневной жизни. Во всяком случае нормализующие суждения власти не способствовали созданию материальной основы потребления алкоголя - производству спиртных напитков. Кроме того, большевики, считали необходимым полностью изменить бытовые традиции. Известно, в российской повседневной практике выпивкой сопровождались многие религиозные обряды. Вторжение советских властных структур в сферу "обычного права " церкви - контроля за брачно-семейными отношениями, вопросами рождения и смерти, влекло за собой их политизация, сопровождавшуюся уничтожением привычных обрядовых деталей, в частности, употребления алкоголя в ритуальном значении. Конечно, четко выделить, что в данном случае - первично, а что вторично: борьба с религией или с алкоголем, сложно. Но, характерное для большевиков приписывание церкви стремления к спаиванию народа, во всяком случае, в дни религиозных праздников и в моменты исполнения треб, удивительным образом создавало основу для объявления абсолютной трезвости как нормы жизни в коммунистическом и атеистическом обществе. А именно такое общество планировалось построить.

Полный отказ от спиртного в иллюзорных представлениях большевиков носил антибуржуазный характер. Безалкогольный досуг сознательных пролетариев должен был стать антиподом практик повседневной жизни высших слоев царской России. Представления идеологов и руководителей советского государства о природе алкоголизма тоже носили утопический характер. Новая власть восприняла традицию отрицательного отношения к пьянству. Но оно было объявлено пережитком капитализма, проявлением, как выразился В.И.Ленин на II Всероссийском съезде профсоюзов “...традиционной психологии капиталистического общества".(5) Программа РКП (б) причислила злоупотребление спиртным к "социальным болезням", развивающимся на почве общественной несправедливости. Предполагалось, что при социализме не будет причин, порождающих пьянства. Пока же развитию порока отчасти должен был воспрепятствовать декрет правительства "О воспрещении на территории РСФСР изготовления и продажи спирта, крепких напитков и не относящихся к напиткам спиртосодержащих веществ." Он в определенной мере подтверждал "сухой закон" 1914 г. Кроме того, по инициативе В.И.Ленина, в план ГОЭЛРО было внесено дополнение следующего содержания: "Запрещение алкоголя должно быть проведено и далее в жизнь, как безусловно вредного для здоровья населения."(6) Эта последняя фраза характеризует свойственную большевистскому режиму хаотичность и непоследовательность в решения многих вопросов. Запрещая продажи алкоголя, большевики одновременно заявляли, что у рабочих и нет особой потребности в нем. А разработав в декрете "О воспрещении на территории РСФСР изготовления и продажи спирта и не относящихся к напиткам спиртосодержащих веществ. " (декабрь 1919г.) систему наказаний за появление в нетрезвом виде в общественных местах, властные структуры не добивались осуществления ее на практике, уповая на сознательность революционного народа.

Действительно, большевики явно идеализировали облик рабочего класса - того социального слоя, который должен был определить моральный климат в новом обществе. В.И.Ленин по воспоминаниям К.Цеткин совершенно серьезно считал, что "пролетариат - восходящий класс... не нуждается в опьянении, которое оглушало бы его или возбуждало. Ему не нужно ни опьянение половой несдержанностью, ни опьянение алкоголем."(7) Вообще в большинстве случаев в книге будут приводиться данные, касающиеся именно рабочих. Отчасти это предопределено особенностями имеющихся ныне в распоряжении исследователя документов, основная масса которых посвящена проблемам пьянства в среде городского населения, и в основном пролетариев такая ограниченность источниковой базы имеет свои преимущества. Сосредоточение исследовательского внимания именно на алкоголизме и наркомании рабочего класса, общественный статус которого в советской России считался довольно высоким, позволяет предположить, что в остальных социальных средах положение было еще более сложным.

Идеологи и руководители пролетарской революции не могли себе представить, что злоупотребление спиртными напитками - порок достаточно живучий. В классической теории девиантности алкоголизм связан с состоянием аномии, когда по словам Р.Мертона наблюдается несогласованность " между определяемыми культурой устремлениями и социально организованными средствами их удовлетворения, когда система культурных ценностей превозносит фактически превыше всего определенные символы успеха, общие для населения в целом, в то время как социальная структура общества жестко ограничивает или полностью устраняет доступ к апробированным средствам овладения этими символами для большей части того же населения."(8)

Реакция на подобную общественную ситуацию в большинстве случаев является отклонением от обычных форм поведения и виды этого отклонения различны: от откровенного бунта до ретретизма (ухода от действительности). Ретретизм выражается, прежде всего, в пьянстве и наркомании. В своих более поздних работах Р.Мертон разграничивал аномию в обществе в целом и аномию как состояние индивида.(9) В последнем случае, человек избиравший алкоголь и наркотики как способ ухода от действительности, тяготится не абстрактной ситуацией социального неравенства в целом, а собственной социальной неустроенностью. Люди, испытывающие подобные чувства, наличествуют в любом обществе.(10)

Большевикам же казалось, что общественное неравенство было устранено уже в 1917г. первыми же декретами советского правительства, а социальная неустроенность - удел остатков эксплуататорских классов. Однако это чувство испытывали многие рабочие, чьи социальные ожидания советская власть вовсе не оправдала.(11.) Таким образом, ситуация и в советской России, и в Петрограде в начале 20-х гг. вполне может быть охарактеризована как аномическая, в общем, и в индивидуальном контексте. Государственно-идеологическая установка на априорно заданное высоконравственное поведение пролетарской массы не способствовала созданию в начале 20-х гг. принципов социального контроля над группами населения, подверженными алкоголизму и пьянству и склонным к ним. Борьбой со злоупотреблением спиртным лишь изредка занимались отдельные партийные и комсомольские организации, принимая директивы почти анекдотического характера: "Губком РКСМ постановил: к перерегистрации (к февралю 1921г.- Н.Л.) все члены губкома должны бросить пить, для рядовых комсомольцев - срок до 1 апреля."(12) предпринимались попытки проведения общественных судов над пьяницами. Но все же это были отдельные факты, лишний раз подтверждающие ориентацию большевиков на быстрое изживание фактов злоупотребления алкоголя. В реальности все было наоборот. Несмотря на то, что в стране действовал сухой закон, введенный еще в 1914г. и фактически подтвержденный большевиками в 1919 г., население Петрограда, как и все страны в целом, вовсе не собиралось отказываться от спиртных напитков. Кое-кому даже в период гражданской войны, по воспоминаниям Ю.П.Анненкова, удавалось, "расшибившись в доску", достать аптечный спирт.(13) В отсутствии свободной продажи водки процветало самогоноварение. Кроме того, рабочие активно употребляли одеколон, палитуру, лак, денатурат. К. И.Чуковский записал в своем дневнике потрясший его случай. Летом 1924 г. из помещения биостанции в Лахте под Петроградом стали систематически исчезать банки с заспиртованными земноводными. Оказалось, что группа солдат совершала эти набеги на станцию с целью добычи алкоголя, хотя известно, что змей, лягушек и ящериц заливали спиртом с формалином - смесью малопригодной для питья.(14) Однако вряд ли можно объяснить подобные действия ретретизмом. Скорее они являлись следствием "сухого закона", нарушившего нормальный баланс потребления спиртного.

Кроме того, с окончание гражданской войны в среде фабрично-заводских рабочих стали возрождаться забытые в период "военного коммунизма " и трудармий обычаи бытового пьянства: традиция "первой получки", с которой необходимо было напоить коллег по работе, "обмывания нового сверла", "спрыскивания блузы" и т.д. Не удивительно, что уже в 1922г. во многих городах достаточно частым явлением стали кордоны женщин и детей у проходных промышленных предприятий в дни зарплаты. Весьма типичным для того времени является коллективное письмо работниц Московско-Нарвского района Петрограда в редакцию "Петроградской правды" осенью 1922г.: "Окончился пятилетний отдых работниц, когда они видели своего мужа вполне сознательным. Теперь опять начинается кошмар в семье. Опять начинается пьянство..."(15) Возобновилась и традиция похода в гости. В гости ходили по праздничным общепринятым числам. В 20-е гг. их было

немало. Выходными днями по-прежнему считались 12 религиозных праздников. Полностью эти даты из календаря исключили к 1930 г. Активно стали отмечаться и новые революционные пpаздники, 1 мая, 7 ноября и т.д. культура проведения и религиозных и революционных торжеств была одинаковой: приготовление праздничной еды, прием или посещение гостей. Гостевые визиты, по данным С.Г.Струмилина в 1923-1924 гг. - самая распространенная форма проведения досуга всех слое городского населения советской России - традиционно сопровождались выпивкой. В 1923 г. только несовершеннолетние рабочие тратили на выпивку 4% своего заработка. У взрослых эта цифра была выше. В бюджете рабочей семьи в начале 20-х гг. затраты на спиртное составляли 2,5%. И это сугубо официальные цифры. Сколько тратилось на приобретение самогона, браги, денатурата и т.д. не известно. И это происходило в условиях действия сухого закона. В экстремальной ситуации гражданской войны он мог в некоторой степени диктовать нормы потребления спиртного. В условиях же мирного времени на первый план выступало саморегулирование жизненных процессов личности и естественно, что справиться с пристрастием к алкоголю путем запрета было сложно. В пролетарской среде широко был распространен наследственный алкоголизм. По данным Ленинграда этим недугом страдало более трети рабочих в возрасте до 25 лет.(16) Полная трезвость, рассматриваемая на властно-идеологическом уровне как норма повседневной жизни, таким образом, противоречила бытовым практикам населения и не укоренилась в его ментальности. Кроме того, в отсутствии официальной продажи спиртного в советской стране стало расти число лиц, потребляющих наркотики.

Девиантологи рассматривают наркотизм как один из способов реализации ретретизма. Но в отличие от алкоголиков наркоманы демонстрируют и некий протест против принятых повседневных стандартов, коими может выступать и потребление спиртного. В этом контексте наркомания является, если так можно выразить, наиболее аномальной аномалией, особенно для периода 20-30-х гг.

Конечно, не следует думать, что после прихода большевиков к власти население крупных городов России, и, прежде всего, Петрограда впервые познакомились с наркотиками. Одурманивающий эффект носило внешне безобидное нюханье табака, что было весьма распространено в России уже в XVIII в. В XIX в. в России появились морфинисты, эфироманы, курильщики гашиша. Вообще развитие медицины и в мире в целом и в России неизбежно сопровождалось возникновением зависимости определенной категории людей от лекарственных средств и, конечно, прежде всего, от тех, которые имели наркотическое воздействие. Уже в конце XIX в. были констатированы случаи привыкания к опию. Популярностью пользовался и морфий. Им кололись в основном люди, имевшие непосредственный доступ к медикаментам и шприцам - врачи, медсестры, аптекари. В начале ХХ в. наркотики стали выступать в качестве показателя принадлежности личности к новым субкультурам. Появляющиеся духовно-идеологические течения обставлялись новыми бытовыми практиками, часто носившими более эпатирующий и раздражающий обывателя характер, чем сами течения. Эти практики противопоставлялись официальным и господствующим нормам поведения. Не удивительно поэтому, что наркотики стали сопутствующим элементом культуры модерна в России. Столичная богема в начале века увлекалась курением опиума и гашиша. Георгий Иванов - поэт "серебряного века" вспоминал, как ему из вежливости пришлось выкурить с известным в предреволюционное время питерским журналистом В.А.Бонди толстую папиросу, набитую гашишем. В.А.Бонди, почему-то разглядев в Г.Иванове прирожденного потребителя гашиша, клятвенно обещал поэту "красочные грезы, озера, пирамиды, пальмы...Эффект оказался обратным - вместо грез тошнота и неприятное головокружение."(17) Накануне первой мировой войны в Россию стал проникать и уже очень модный в Европе кокаин Первоначально этот довольно дорогой наркотик употребляли шикарные дамы полусвета, иногда высшее офицерство, обеспеченные представители богемы.

Октябрь 1917г. помимо социального строя коренным образом изменил и тип российского наркомана, явно его демократизировав. Немаловажную роль в этом процессе сыграла первая мировая война. Не следует забывать, что нередко приобщение к морфию, в частности, являлось следствием тяжелых ранений, излечение которых требовало хирургического вмешательства с применение наркотиков. Однако в медицинской среде морфием кололись не только больные, но и сами медики. Данные относящиеся к 1919- 1922гг. свидетельствуют, что в Петрограде почти 60% морфинистов были врачами, медсестрами, санитарами, остальные - прошли воинскую службу. Но не только увечья и физические страдания побуждали колоться морфием.

Победивший народ не замедлил приобщиться к наpкотикам, как к определенному виду роскоши, ранее доступной только имущим классам. Здесь четко прослеживалось стремление смены иерархии стандартов поведения. Петроградская милиция в 1918 г. раскрыла действовавший на одном из кораблей Балтийского флота "клуб морфинистов". Его членами были вполне "революционные" матросы, не только организованно приобретавшие наркотик, но и даже вербовавшие новых членов для своего клуба. Эфир также не был забыт в новых социальных условиях. Его сильный галлюциногенный эффект привлекал к себе даже представителей новой большевистской элиты. Художник Ю.Анненков вспоминал, как в 1919 г. в Петрограде он вместе с Н.Гумилевым получил приглашение от Б.Г.Каплуна двоюродного брата М. Урицкого, тогда управляющего делами комиссариата Петросовета понюхать конфискованного эфира. Б.Каплун этакий большевистский бонвиван вообще отличался большими причудами. Он явно покровительствовал искусству, явился организатором первого в России крематория, имел бурный роман со знаменитой балериной О.Спесивцевой. Сам Каплун только изображал себя эфироманом, но слабостям других потакал с явным удовольствием, рассматривая наркоманию как код богемной личности. Ю.Анненков вспоминал: "Каплун принес из другой комнаты четыре маленьких флакончика, наполненных эфиром... Все поднесли флакончик к носу. Я - тоже, но "уход в сновидения меня " меня не привлекал: мне хотелось только видеть, как это произойдет с другими... Гумилев не двигался. Каплун закрыл свой флакончик, сказав, что хочет уснуть нормальным образом", и, пристально взглянув на Гумилева, пожал мне руку и вышел из кабинета, сказав, что мы можем оставаться в нем до утра". (18) Продолжали существовать в советской России и подпольные опиумокурильни. Но все же особой популяpностью после революции пользовался кокаин. Буквально через три месяца после прихода к власти большевиков народный комиссариат внутренних дел, находившийся тогда в Петрограде, вынужден был констатировать: "Появились целые шайки спекулянтов, распространяющих кокаин, и сейчас редкая проститутка не отравляет себя им. Кокаин распространился в последнее время и среди слоев городского пролетариата."(19) "Серебряную пыль" кокаина с наслаждением вдыхали не только лица, связанные с криминальным миром, но и рабочие, мелкие совслужащие, красноармейцы, революционные матросы. Кокаин был значительно доступнее водки. Во-первых, закрылись многие частные аптеки и их владельцы старались сбыть с рук имевшиеся медикаменты и в том числе наркотические вещества. А во-вторых, из оккупированных немцами Пскова, Риги, Орши кокаин германского производства ввозился контрабандным путем. В годы гражданской войны в Петрограде прекратили свое существование шикарные кафе и рестораны, кулечки-фунтики же с наркотиком стали продаваться в обычных чайных. В народе их быстро окрестили "чумовыми". В таких чайных частенько разворачивались сцены подобные той, которую описал в своем исследовании Г.Д.Аронович - известный в 20-х гг. врач-нарколог." В майский вечер (1919г.) у входа в чайную ко мне подошла девушка 17-18 лет, с усталым безжизненным лицом, в платке и просила на хлеб. Я не знал, что она собирает на "понюшку", то есть кокаин, но скоро увидел ее среди посетителей, она почти силой вырвала из рук подошедшего к ней подростка пакетик кокаина, и когда тот потребовал от нее денег, она сняла сапоги, отдала их продавцу за 2-3 грамма кокаина и осталась в рваных чулках". (20) Медики отмечали, что в 1919-1920гг. кокаиновые психозы были довольно заурядным явлением. При этом 60,% наркоманов составляли люди моложе 25 лет.

В годы НЭПа в условиях свободы торговли кокаин, прозванный в народе "марафетом", получил особое распространение. До 1924 г. Уголовный Кодекс РСФСР не определял каких- либо четких санкции в отношении распространителей и потребителей наркотиков. В 20-х гг. кокаином торговали на рынках в основном мальчишки с папиросными лотками. Они предлагали покупателю "антрацит", " кикер", "кокс", "мел", "муру", "нюхару","белую фею". Под этими синонимами скрывался мелкий порошок, поступавший в Советскую Россию контрабандным путем. Правда, нередко продавцы жульничали и добавляли в кокаин аспирин, мел, соду. Это, конечно, снижало действие наркотика, но вряд ли могло спасти от пристрастия к нему. Ведь заядлые кокаинисты потребляли иногда до 30-40 грамм порошка в день, стремясь добиться эффекта.

С "марафетом", как показывают исследования медиков, уже в 20-е гг. были хорошо знакомы беспризорники. Обследование задержанных за бродяжничество в 1923-1924гг. подростков показало, что 80% из них приобщилось к наркотику в 9-11 лет и имело стойкое пристрастие к нему. Действительно, "нюхнуть марафету" можно было прямо на улице с бумажки, ладони, ногтя. Лишь в отдельных случаях, когда в результате длительного потребления наркотика происходила атрофия тканей носового канала, приходилось пользоваться гусиным пером. Оно вставлялось глубоко в нос и позволяло ускорить втягивание порошка.

Конечно, чаще всего к кокаину прибегали асоциальные элементы и в частности, проституирующие женщины. В 1924 г. социологический опрос выявил, что более 70% особ, задержанных органами милиции за торговлю телом, систематически потребляли наркотики. При этом почти половина из них предпочитала именно кокаин. В тайных притонах продажной любви в 20-х гг., как правило, можно было приобрести и марафет. В конце 1922 - в начале 1923 гг. в Петрограде органы милиции раскрыли целую сеть квартир, хозяйки которых не только занимались проституцией, но и как было сказано в протоколе, почти круглые сутки продавали кокаин". Известный исследователь проблем проституции С.Вислоух писал в середине 20-х гг.: "Торговля марафетом... и иными средствами самозабвения почти целиком находится в руках проституток".(21) представители преступного мира советской России. Однако чаще к марафету прибегали мелкие карманные воришки. Крупные воровские авторитеты довольно презрительно относились к "нюхарам", считая, что кокаин притупляет реакцию, столь необходимую в их деле. И все же это были, люди, склонные и в другим видам отклонений.

Потреблением наркотиков они кодировали свою принадлежность к асоциальной среде. Гораздо более страшным было проникновения наркотиков в стабильные социальные слои, означающее развитие элементов ретретизма.

Довольно широкое распространение в 20-е гг. получила подростковая наркомания. Дети из нормальных семей в поисках романтики, как и сегодня, нередко посещали притоны беспризорников и традиционные места их скоплений. Криминальный мир для части подростков оказывался более привлекательным, чем действительность советской трудовой школы, пионерских сборов и комсомольских собраний. Известный врач-нарколог А.С.Шоломович описал в своей книге, вышедшей в свет в 1926г., следующий случай: "У одной матери сын подросток, которого все звали "толстячком", три дня пропадал в каком-то притоне, где его выучили нюхать кокаин. Когда мать нашла его в притоне, она едва узнала своего толстячка: передней был оборванный, худой, истощенный человек, весь синий с провалившимися щеками и глазами, весь разбитый настолько, что у него не хватало сил выйти из притона."(22) В годы НЭПа к марафету стала приобщаться и рабочая молодежь, которая, по мнению коммунистической партии, должна была сыграть решающую роль в социалистическом преобразовании общества. Пролетаризация кокаинистов, в частности, являлась следствием прочных связей рабочих с проституцией. Представители правящего класса социалистического общества составляли по данным 1927 г почти 70% постоянных потребителей услуг продажных женщин, которые, как известно, активно торговали марафетом. Ситуация становилась критической: сухой закон способствовал развитию наркомании, всплеск которой в 20-е гг., как представляется, объясняется не только ретретизскими настроениями в среде рабочих, но и не несоответствием между традиционными формами проведения досуга в мирное время и структурой потребления спиртного, диктуемой запретом на его свободную продажу.

Бороться с наркоманией советская власть начала раньше, чем с пьянством. В конце 1924 г. был принят декрет "О мерах регулирования торговли наркотическими веществами". Он поставил ввоз и производство наркотиков под контроль государства. Тогда же Уголовный кодекс был дополнен статьей, согласно которой лица, занимавшиеся изготовлением и хранением наркотических веществ, карались лишением свободы сроком до трех лет. Потребители же наркотиков не подвергались уголовному преследованию. Лечение проводилось сугубо добровольно. В 1925г. в стране стали создаваться наркодиспансеры. В Москве было открыто первое клиническое отделение для детей кокаинистов. К 1928 г. статистические опросы зафиксировали заметное снижение употребления кокаина в советской России. Свертывание НЭПа повлекло за собой ужесточение таможенных барьеров. Приток кокаина из-за границы резко сократился. Но главный удар по наркомании нанесла сама советская власть, открыв в 1925 г шлюзы для дешевой и легко доступной водки. Ею стала знаменитая "рыковка", прозванная так в народе в честь председателя СНК СССР А.И.Рыкова. В среде интеллигенции в середине 20-х гг. даже ходил анекдот: " В Кремле каждый играет в свою карточную игру: Сталин - в "короли", Крупская - в "акульку", а Рыков - в "пьяницу". Любопытно отметить, что даже новая советская расфасовка спиртного получила своеобразные шутливые, но весьма политизированные названия. Бутылку объемом 0,1 л. называли пионером, 0,25л.- комсомольцем, а 0,5 л. - партийцем. Рыковка, выпущенная в продажу в столь высоко сознательной упаковке, многим восполнила отсутствие кокаина, достать который становилось все труднее. Однако не следует считать, что выпуская в свободную продажу " рыковку" властные структуры стремились отвлечь население от потребления наркотиков и самогона. "Рыковка" появилась осенью 1925 г. после принятия декрета СНК СССР от 28 августа 1925г., который явился актом официального разрешения государственной торговли водкой. Монополия советской власти на продажу водки являлась одним из первых симптомов укрепление тоталитарного содержания режима партии большевиков. Ведь водочная монополия вообще - это, по справедливому утверждению американских исследователей А.Макки и М. Раева, высшее воплощение традиций полицейского государства, разновидностью которого можно считать и советское общество.(23) Одновременно советская власть стремилась изменить представлений о потреблении спиртного как аномалии повседневной жизни. Сосредоточение контроля над производством и продажей спиртосодержащих жидкостей и, в первую очередь, водки преследовало жестко экономические цели. Поворот к политике индустриализации в сталинском варианте потребовал отказа от западных капиталовложений. Дополнительным внутренним источником извлечения средств, необходимых для форсированного построения социализма, явилась свободная продажа водки. По словам И.В.Сталина, это позволяло создать условия "для развития нашей экономики собственными силами".(24) Доход от реализации спиртных напитков в составе госбюджета вырос в 1923- 1927 гг. с 2 до 12%, достигнув 728 млн. Власть стала безудержно наращивать производство алкоголя, который должен был раскупаться населением. Утопическая идея полной трезвости по сути д