Глава 2. Учился я плохо. Школа в Таджикистане никакой базы мне не создала, с английским вообще кранты

Учился я плохо. Школа в Таджикистане никакой базы мне не создала, с английским вообще кранты. Но учителя жалели меня: троечки ставили. Не жалел только псих Дан.

Мог ввалиться с компанией на урок физкультуры и с балкона гоготать надо мной. Или в столовой отобрать у меня еду и заставить есть просто хлеб с солью («Пища рабов!»). Или штрихом на дневнике написать: «Бомж и пидорас». Или рюкзак из окна выбросить, или пинать этот рюкзак, заставляя меня бегать за ним. Один раз его компашка поймала меня в туалете, и они ножницами в ремки порезали мне джинсы от колена:
— Ходи так! Это одежда люмпенов и бомжей!

Не голым же мне остаток дня ходить! Ходил в этих лохмотьях, свесив нос. Правда, после школы псих велел дяде Грише ехать в «Джинсовый мир» и купил мне там новые джинсы.

Мой внешний вид его вообще беспокоил более всего. Он мог бесцеремонно забрать меня с урока, причём неважно с какого, и отправиться в магазин, чтобы купить мне новый блейзер или футболку. Он требовал, чтобы я переодевался в выбранную им одежду и демонстрировал ему. Не всегда покупал.

Он, видите ли, считал, что имеет право определять, во что я буду одет. Дома Дан выбирал мне обычно свою старую одежду, хотя и брендовую, но изрядно полинявшую и слишком большую для меня. Думаю, он хотел меня не только унизить, но и изуродовать. Однажды он велел мне носить тёмные очки в школу. «Нехер сверкать глазами!» — типа объяснил мне.
— Может, противогаз? Это надёжнее! — рыпался я в ответ и сразу получал подзатыльник.
Ясно, что в очках я был только в машине, в классе сразу снимал. Так ведь он, гад, однажды во время урока меня вызвал, якобы по делу, и врезал за непослушание. Тогда я очки разбил, топнув по ним ботинком.

Как–то, только приехав в школу, он потащил меня в туалет. И там, близко наклонившись к моему лицу, дыша на меня, чёрным карандашиком обвёл мне глаза и накрасил брови. Потом ещё над верхней губой посадил «родинку».
— Ты сегодня не раб, а рабыня Изаура! Не смей смывать! — Вытолкнул меня из туалета и довёл до кабинета на первый мой урок, проследив, чтобы я не удрал в какой–нибудь туалет. Одноклассники были в шоке, учитель в ступоре, я сидел, низко свесив голову. Ромка Шиза пишет: «Сенька, не унывай, все за тебя!» На второй перемене смыть позор не получилось — Дан караулил меня в коридоре и довёл до другого кабинета. На уроке попросился выйти в туалет и, сдирая верхний слой кожи, с мылом выдраил лицо. За что был избит прямо в коридоре на перемене, остановил садюгу только учитель физики.

Верхом издевательств стало приобретение им наручников. Дан почти месяц надевал на мою правую руку браслет наручников так, чтобы второй браслет болтался, позвякивал, задевая о мебель. Особенно стрёмно было, когда вызывали к доске: пишу задачу и наручники болтаются. Учителя почему–то не спрашивали, хотя я видел, что испытывают неловкость и прячут глаза. За эти же наручники несколько раз был прикован к батарее в коридоре, чтобы не посмел уйти и ждал «хозяина», пока у того факультативы и дополнительные занятия. Приходил, чесал за ухом, и ласково: «Хорошая псинка! Сучка зеленоглазая!» Однажды Андрюха Проворов из моего класса принёс из дома ключики от наручников и освободил меня уже в начале дня, а под конец я сбежал домой на метро. Свобода! Дома был бит, схвачен за шею, как котёнок, и чуть не утоплен в ванной. Расплата!
— Кто посмел? Говори, с–с–сука! Кто?

Я захлёбывался, задыхался, плевался, но молчал как партизан. Ещё не хватало Андрюхе из–за меня получить от ублюдка. Хотя, может, я и зря молчал, у Андрея отец какой–то шишка в МВД, вдруг бы достали Берга?

Месяц проходил за месяцем, а его нездоровый интерес ко мне не угасал. Однажды его друзья были в гостях у Бергов. Я как мышь скрывался в своей норе. Видимо, им скучно стало. Врывается Дан, хватает меня за руки и тащит к себе в комнату. Там садят в центр на стул и привязывают к стулу верёвкой. «Ерунда, ничего не сделают, он же дома, Лина Юрьевна рядом!» — уговариваю себя. Закрываю глаза, молчу, стискиваю зубы. Не ныть, не ныть, не ныть…

Дан подстригает меня! Простыми ножницами, под корень. На голове клочки волос, как в репье. Шея сразу стала длинная, тощая, глаза беспомощные. Не ныть, не ныть, не ныть. Его друзья–уроды хохочут, надрываются! А садюга схватил меня за подбородок (там уже синяки от его пальцев), внимательно осмотрел своё произведение и печально сказал:
— Блин, ещё хуже стало…

Мама потом плакала, но я её успокоил, типа мы дурачились с пацанами. Меня коротко побрили машинкой. Вот такой я любящий сын!

***

Сказать, что Дан каждый день придумывал новые издевательства, нельзя. Иногда он забывал о моём существовании на несколько недель. Потом натыкался на меня и как будто вспоминал, что давно не мучил.

Иногда на него находили барские замашки, он появлялся у нас в комнате, когда мамы не было рядом, и приказывал идти к нему в комнату прибираться — именно мне. Я шёл и прибирался: складывал его одежду стопкой (я подозреваю, что он её обязательно предварительно раскидывал), мог гладить его рубашки и бельё, пылесосил, вытирал пыль, иногда мыл пол. А Дан сидел в кресле по–турецки и внимательно наблюдал, иногда вставляя новые указания. Ему нравилось, когда я подчиняюсь. Но кроме приборки (а я это воспринимал как помощь маме), у него не получалось командовать мной. И его приказания типа «попрыгай» или даже «целуй мне руки, холоп» оставались невыполненными. Никогда. Но я всегда был бит за своё упрямое молчание и неподчинение.

Через год я хотел записаться в секцию бокса. Дан об этом сразу прознал и запретил туда ходить. А когда я не послушал, он прибыл в спортзал, схватил меня, закинул на плечо и как трофей утащил в машину.
— Максимум — танцы! И то бальные или балет какой–нибудь, — распорядился он в мой адрес. — Никакой борьбы и мордобития!
— За себя боишься? — вякнул было я.
— Заглохни, раб!

Блаженная передышка — это каникулы, особенно летние. Дан уматывал к брату в Англию. Зато когда возвращался, то энергии у садиста становилось в разы больше. Только раз он не уехал на каникулы. И это было сущим наказанием! Он решил заниматься со мной английским. При этом я честно внимал, повторял за ним слова и выражения и даже делал «домашнее задание». Может, и пригодится мне английский, а тут бесплатный репетитор! Правда, за тупость этот псих меня наказывал — в угол ставил, ремнём бил, пощёчины лепил. Я не ныл. Я сильный! Его это бесило.

В определённый момент я понял, что Дан не только тупо унижает меня и бьёт. Часто не бил, а вжимал в стенку и делал вид, что душит, щипал и мял. Он просто лапал меня! Пару раз, когда я надевал не то, что он хочет, самолично раздевал, буквально зажимая в углу. Я взрослел и начинал понимать, что хозяйский сынок — озабоченный кобель, а я для него сучка зеленоглазая под рукой. Когда я это осознал, стал «лучше прятаться». Задерживался в школе, сидел на кухне с мамой, выслушивая её жалобы, просто прятался в саду, ходил в гости к Шизе, даже ночевал у него несколько раз. Правда, после второй ночёвки Дан и компания пристали к Ромке в школе и побили его. Угроза одна — не предоставлять убежища убогим, то есть мне. Ромка приуныл и испугался, конечно, но дружить со мной не перестал.

В восьмом классе я влюбился. И взаимно! Девчонки вообще ко мне относились с нежностью. Сюсюкали и тискали — видимо, всё–таки я эльф. Хотя вроде они должны на брутальных самцов западать с кубиками на торсе. Мою избранницу звали Инна, она училась в девятом классе, голубоглазая блондинка с раскосыми глазами. Она сама подошла к сопляку–восьмикласснику и «предложила дружбу». Я зарделся, проблеял согласие, я счастлив! Успел с Инной сходить в кино, где был вознаграждён мокрым первым поцелуем. А потом… уже через день после поцелуя был вызван в комнату Дана и стал свидетелем того, как ублюдок трахал мою Инну, сверкая своим задом. Девушка была абсолютно голой, обнимала его ногами за поясницу, вцепилась в рельефную спину коготочками и сладострастно низко стонала:
— М–м–м, Дан, Дан, о–о–о, продолжай! Дан, ты лучший!

Не видно было факта изнасилования. Скорее это было очередное насилие в мой адрес. Мне действительно поплохело от этой сцены, я даже горячей щекой к стене прислонился. А Дан, не поворачиваясь ко мне, прохрипел:
— Смотри, смотри, сучонок!

Инна поняла, несмотря на экстаз, что это не к ней обращаются, вылупилась на меня в страхе и перестала стонать: — Ой!

Меня стало тошнить, и я убежал к себе. Дан вечером вызвал меня на улицу «погулять». Схватил сзади за шею и повёл вокруг дома.
— Сенечка! Никаких девок чтобы я не видел! Всегда будет заканчиваться так!
— Почему? — смело спросил я.
— Потому что ты мой!
— Где это написано? — ещё смелее спросил я.
— Будешь выёбываться, будет написано на тебе!
— И как долго я буду «твой»? — говорю без страха.
— Ещё долго.
— Я не хочу, — твёрдо заявляю я.
— Я хочу! И заметь, я благоразумно жду.
— Чего ты ждёшь? — это уже рекорд для меня — столько сказать за один раз этому извращенцу.
— Когда невозможно уже будет терпеть! — с угрозой сказал Дан.

Несмотря на свой юный возраст и абсолютную неискушённость в вопросах секса, я прекрасно понял, что имеет в виду «барин». Что мне делать? Матери не расскажешь, она и так на сердце в последнее время жалуется, пусть думает, что у сыночка всё в порядке. Рассказать его матери, Лине Юрьевне? И что? Она меня защищать будет или своего ненаглядного Данечку? Моей вины в его желаниях не было: я никогда даже не смотрел ему в глаза, не вертел перед ним задом, не говорил с придыханием и даже порно вместе с ним не смотрел. Ночами мечтал сбежать, представлял себе, как сяду в поезд и тю–тю…

***

И ещё я мечтал, что как только Дан закончит школу, он уедет учиться в Англию. Похоже, об этом мечтали все в семье Бергов, но только не он сам. Дан категорически отказался, он решил учиться на родине, патриот, блин! Знаю, что его уговаривали, убеждали и даже угрожали, а он ни в какую! Для поддержки английского проекта летом приехал даже братец.

У того тоже имя чудное — Алан.

Я увидел его, копаясь в саду, где полол цветочную грядку. Алан и Дан почти близнецы, так похожи, хотя разница в возрасте лет пять. Только у Алана длинные волосы, убранные в хвостик, а у Дана причёска. Пожалуй, младший ещё и покрупнее будет — наверное, за счёт спорта.

Алан подошёл ко мне сам:
— Значит, Арсений — это ты?

Я угрюмо смотрел на него снизу вверх, не зная, честно говоря, что от этого Берга ожидать.

— Ну–ка встань, я на тебя посмотрю! — было велено мне.

Я медленно встал, демонстрируя грязные, в земле, руки, рассчитывая, что Алан побрезгует меня коснуться. Не побрезговал. Сначала обошёл меня вокруг, потом заправил мне за уши давно отросшие волосы. Потом большим пальцем стал водить мне по лицу, по бровям, по щекам и даже по губам. По его лицу можно было сказать, что он не верит собственным глазам, что такое существо, как я, существует. Я чувствовал себя словно раб на рыночной площади.

— Парень, сожалею, но у тебя проблемы! — наконец сказал работорговец. — Ты чересчур красив!

— Может, накопить денег на пластическую операцию? — подал голос я.

— Думаю, тебе не позволят, — иронично отозвался он. — Сколько тебе лет?

— Пятнадцать.

— Ещё сопляк, — задумчиво протянул Алан, — И что, братец мой сильно тебя домогается?

Я стою, молчу. Я же не дурак жаловаться ему на брата.

— Молчишь? Ну, Дан говорил, что ты кремень и не идиот.

— Идиот ваш брат, — решил разрушить ореол святости я. — Я не знаю как, но я сбегу…

— Сомневаюсь… — печально промолвил Алан. — Я бы не позволил тебе сбежать. А Дан действительно упёртый придурок, как бы не сожрал…

Потом весело мне взъерошил волосы и пошёл прочь. Вот есть ведь среди Бергов нормальный человек! Но, к сожалению, в Англии именно он, а в России — упёртый придурок.

Дана так и не смогли уговорить учиться в Оксфорде, он поступил в МГУ. В день отлёта в Лондон Алан зашёл к нам в комнату.
— Вот тебе номер моего телефона, если будет невмоготу совсем, можешь позвонить. Хотя я тоже не ангел, конечно, но вдруг смогу помочь… — сказал он мне, протягивая бумажку с цифрами.
— Это бессмысленно, у меня нет телефона.
— Такое может быть? — Алан изумлён. — Всё равно возьми, телефон будет!

Через день Дан потащил меня в город покупать мне телефон. Купил эпловский наворот — лишь бы подороже, — торжественно ввёл туда свой номер телефона и довольный собой вручил мне.

— Я не смогу отдать деньги… — тихо сказал я.
— Это подарок! — угрожающе ответил он.
— В честь чего? Что я должен сделать?
— М–м–м… — он даже на секунду задумался и выпалил: — Поцеловать меня!
— Нет.

Я вложил в его руки телефон и пошёл на выход из магазина, он за мной. На улице хватает меня за одежду, толкает к стене дома и прижимает собой.
— Я беру то, что мне хочется, и не прошу, и не всегда спрашиваю, — зашипел он в меня и стал целовать в губы.

Целовал жадно, долго, больно. Надкусывал губы, вертел языком, всасывал меня в себя. Потом вдруг рукой стёр с моих губ свои слюни и сказал грубо:
— Рот открой!
Я упрямо стоял, сжав зубы. Дан схватил меня жёсткими пальцами за подбородок, до синяков, и несильно стукнул затылком по стене.
— Рот открой, я тебе говорю…

Я приоткрыл рот, разжав зубы. И он вновь стал целовать, но теперь глубоко, залезая языком, исследуя нёбо и дёсны, пытаясь поймать мой язык. Властно. Яростно.
— Мой! Раб! Не рыпайся! Куда? Руки убрал! М–м–м… — как звон колокола, гудел во мне его звук.
И всё это на улице. Мимо шли люди, и всем хоть бы что! Здесь же из окна машины наблюдает дядя Гриша. Не думаю, что ему хоть бы что, но от этого не легче…

Телефон мне не нужен. Там остаётся только один номер — Дана. Шизе я с него звонить, наверное, и не буду, мало ли как отреагирует псих. А телефон он ежедневно проверяет. Поэтому звонит только сам Дан:
— Ты где?
— Что делаешь?
— Во что одет?
— Кто рядом с тобой?
— Через сколько будешь дома?
— Ты ел?
— Живо домой!
— Какого чёрта ты не дома!
— Что там за голоса?
— Я жду тебя в машине уже три минуты!
— Где ты шляешься?
— Ты с зонтиком?
— Поднимись ко мне, приберись в комнате…
— Я тебя уже целый час жду в комнате!
Или так:
— Переведи мне быстро на русский: You have not been cleared for release*.

В общем, болезнь прогрессирует.

_____________________
*тебя никто на волю не отпускал — англ.