Глава 5. Всю весну Дан возил меня на мотоцикле в школу, бывало — и забирал

...Всю весну Дан возил меня на мотоцикле в школу, бывало — и забирал. И это выглядело именно как «забирал». Приезжал, находил, хватал за руку и пёр к «хонде». И неважно, есть ли у меня ещё какие–нибудь дела, с кем я сейчас говорю, успел ли доделать то, чем занимаюсь. Поначалу я сопротивлялся, верещал и матерился. Но он, сволочь, сильнее! К счастью, такие похищения были не очень часто. Обычно, если я задерживался в школе и при этом не отвечал на его звонки. Поэтому я старался телефон держать у сердца и не пропускать «заветные вызовы», чтобы держать Дана на расстоянии.

— У меня всё нормально, пока!
— Дан, у меня факультатив, не могу говорить… — шёпотом, хотя и в коридоре с парнями стою.
— Да физра у меня была, поэтому и не отвечал. Телефон в раздевалке, не отжиматься ведь с ним… отвали уже!
— Ничего не долго! Ещё только шесть!
— Умоляю, не приезжай, у меня репетиция!
— Да ничего не случилось! Нормальный голос! Я сам приеду!
— У нас внеочередная подготовка к экзаменам! — Мы в пиццерии сидим с парнями.
— Вера Степановна меня оставила на алгебру. Нет, не могу ей дать трубку, она вышла на минутку из класса!
— С кем занимаюсь? С Машкой Мироновой! При чём тут Ромка? Его ваще сегодня в школе нет! — это смотря Шизе в лицо.
— Забирать не надо, мы на экскурсию уехали на «Красный Октябрь», — а это мы с парнями курим за школой.

Последнее было зря! Дан не идиот. Когда я врал про «Красный Октябрь», он, оказывается, стоит в школьном коридоре и смотрит в окно на меня, курящего.

— И где этот «Октябрь»?
— Напротив Христа Спасителя.
— И чё там?
— Так шоколадная фабрика! Нас обещали напичкать шоколадками. Ладно, мне некогда!
— И сейчас ты где?
— Стоим в цехе с карамельками. Тут интересно! Ну всё, пока!
— С кем стоишь?
— С Еленой Николаевной! Я тут всем мешаю своими разговорами, пока!
— И надолго экскурсия?
— Да только началась, я не знаю, сколько мы тут будем!
— Наверное, пока все шоколадки не слопаете?
— Тут ещё ириски будут и леденцы!
— М–м–м?! Ты леденцы сосать любишь?
— Люблю.
— А что же тогда сигареты сосёшь?

В этом месте сигарета выпала из меня. Ступор, озираюсь, понимаю, первая мысль: «Бежать!»
— Стой на месте! — приказывает он мне в телефон. Я шепчу парням:
— Бегите, сейчас псих придёт!
Те сначала недоверчиво смотрят, но потом, видя моё лицо, прытко смываются. А Дан продолжает в трубку, видимо направляясь ко мне:

— Во–первых, напротив Христа Спасителя давно уже нет никакой фабрики. В том красном здании галереи и выставки. Во–вторых, класснуху Елену Николаевну я только что видел, заходя в школу. В–третьих, как давно ты куришь?
— Дан, а ты где?..
— Уже близко. Так что насчёт курева?
— Я только попробовал!
— Опять врёшь?
— А ты, собственно, с чего решил, что мне указывать будешь? Хочу и курю! — я решил выступить за права человека.
— Хочешь, значит?
— Да! Может, я уже зависимый! Я давно курю! — распаляюсь я.

И тут меня схватили поперёк живота, чёрт, откуда он вышел? Шипит мне в ухо:
— Я тоже хочу, я тоже зависимый, и давно. Однако сдерживаюсь же! Запомни! Ты курить не будешь. Ты меня знаешь — я скормлю тебе окурки, зашью тебе рот! Меня бесит вкус курева. И я не потерплю этот вкус в тебе!
— Отлично! Теперь я знаю, как сделать так, чтобы ты не лез в мой рот!
— Тогда я полезу не в рот! И тебе мало не покажется!

Разворачивает меня к себе и коротким ударом бьет в челюсть. Блядь! Как больно! Во рту солёная кровь, в ушах вата, в глазах синенькие искры. Впечатление, что зубы в мозг врезались. Как больно! И ещё в спину камни втыкаются, лежу, почти в луже. Псих наклоняется, за одежду тянет на себя и тоном пятилетней давности заявляет:
— А это тебе за ложь. Ты думаешь, что сможешь мной манипулировать? Хихикать с дружками? Игнорировать меня? Посылать? Меня не получится игнорировать! Понял?
Трясёт меня:
— Понял?
— Да, понял! Остановись уже! Мне больно!
— Мне насрать, что тебе больно! Тебе ведь тоже наплевать, когда мне больно!
Потом начинает отряхивать мою одежду, хотя полное ощущение, что бьёт, хлопает по спине и по заднице:
— Поехали домой. Врун!

После этого случая Дан каждый раз обнюхивал меня, выворачивал по–хозяйски карманы. Пару раз мне перепало за запах курева. Пришлось курить бросить, практически не начиная. Лишь бы не нюхал меня, шаря носом и губами по моей шее, волосам, рукам, груди.

***

Удивительно, но после подобных сцен Дан мог как ни в чём не бывало шутить со мной, проявлять некое участие в моей незначительной судьбе. Так, в преддверии лета он завёл разговор о каникулах.
— Чем будешь летом заниматься?
— Ничем. А может, возьмут в детский лагерь подработать, вожатым. Пока неизвестно…
— Зачем тебе работать? Деньги нужны?
— И деньги тоже, но вообще заняться особо нечем.
— Поехали со мной! Отдыхать. В Испанию, на Ибицу!
— Конечно нет!
— Почему? Опять комплексы по поводу денег?
— С тобой никуда не поеду.
— Почему же? Я уже с твоей матерью говорил, она отпустит! Причём именно со мной.
— Дан, ты что, придуриваешься сейчас? Типа искренне не понимаешь?
— Ты же не был за границей никогда. За исключением своей Средней Азии. Неужели не хочется?
— Мне не хочется именно с тобой, а не за границу…
— Боишься?
— Боюсь!
— А если я пообещаю?
— Я не поверю.
— Основание мне не доверять?
— Да ты сам себе не доверяешь!

Получил подзатыльник.

— Я ведь могу сделать так, что тебя не возьмут ни в какой лагерь!
— Меня это не удивляет. Не возьмут, значит, буду дома сидеть, в вашем саду работать.
— Вот ведь, мелкий паршивец!

Но всё устраивается в лучшем виде: псих уезжает сначала в Англию, потом в Испанию, пропадает почти на всё лето. А я две смены работаю в загородном лагере!

Сказать, что работа вожатого лёгкая, конечно, нельзя: мелкие постоянно на твоём «хвосте», требуют каких–то игрищ, нормального голоса не слышат, надо орать. Ночами спать тоже не приходится: то придумываем что–нибудь, то деток караулим, то сами тусим. Несмотря на бешеный ритм, я упивался свободой, общением, солнцем и отсутствием быта. Кормят, поят, будят и даже одевают, так как для вожатых в лагере своя форма имеется. Дети вроде меня любили, особенно девчонки. С другими вожатыми тоже нашёл общий язык, особенно с Маринкой. Не могу сказать, что я влюбился в неё, но нравилась она мне очень. Черноглазая, с длиннющей чёрной косой, на щеках ямочки, нос кнопочкой, огонь! Ни минуты не сидит на месте, на гитаре играет, на сцене пляшет, в футбол с мальчишками гоняет, при этом ночью винище глушит! Откуда столько энергии? По сравнению с ней я хладнокровное животное, медлительный телок.

Маринка сама начала клеиться, на мой счёт у неё никаких стереотипов не было. Дана она не знала. Сама меня приглашала танцевать, купаться на речку, сама начала целоваться. Я был не против! На первой смене мы только ходили вокруг друг друга, прицеливались. Но на второй! Мероприятий для детей на второй смене стало заметно меньше, чем на первой, нам было не до мероприятий. Обжимались, дышали друг в друга, перебирали волосы, здоровались ресницами и просто сосались, вот–вот и до основной программы бы добрались! Но всё же не добрались. В шестнадцать лет чувствуешь себя уж–ж–жасно нелепо, соблазняя такую же неопытную девушку. Маринка уже сняла лифчик (вернее, я снял с неё), распалилась, глаза заволокло. Я обалдел от ощущений на пальцах, ладонях, от её тёплой мягкой кожи, маленьких грудей, подрагивающих розовых сосков, от её запаха кожи — и пот, и дезодорант, и лето, и соль… В паху всё запело и заныло, в животе закрутило и свернулось! Но… во–первых, по коридору корпуса побежали чёртовы дети, у них начались ночные игры с мазанием друг друга зубной пастой, и пришлось душить в себе желание и идти выполнять свой вожатский долг. Во–вторых, мне стало как–то боязно, как бы не опарафиниться перед девушкой, поэтому чёртовы дети с пастой получили не очень сильно. Маринка вроде тоже выдохнула с облегчением, ей, наверное, ещё страшнее. Вот ведь штука какая — секс! И хочется, и колется. Зато в участившихся утренних процедурах сжимания стояка появился светлый девичий образ с ощущениями маленькой груди в ладони и изгиба позвоночника на пальцах.

Маринка была из Клина. В Москве мы вряд ли встретимся, поэтому расставание было мучительным. Маринка долго прижималась ко мне, моё лицо и футболка были в её слезах. Говорила мне волшебные слова: «Самый светлый мальчик», «Любимый эльф», «Я уже по тебе скучаю», «Мы ведь ещё обязательно увидимся?», «Не забуду тебя никогда»… Я не плакал, хотя было грустно расставаться и с Маринкой, и с чёртовыми детишками, и с новыми друзьями, и с летом… Проводил Маринку до электрички, долго целовались напоследок, а потом грустный, но гордый ехал домой, обсыхая от её слёз.

Мама тоже заплакала, увидев меня, растрогалась. Говорит, что изменился: загорел, возмужал, вытянулся, похорошел. Старые джинсы стали коротки — купил новые на заработанные деньги. С рук не снимал кучу фенечек, сплетённых девчонками из отряда. И без того русые волосы выгорели на солнце, распушились и закучерявились, от этого брови стали казаться ещё темнее. Стричься не пошёл, маме сказал, что буду носить хвостик. Пока в хвостик волосы не обхватывались, носил ободок, отказываясь от чёлки. Изменился и голос. Я сначала думал, что просто сорвал его в лагере, отрабатывая команды на подопечных, поэтому он и сел. Но голос не восстанавливался. Видимо, мутировал.

Оставшиеся недели лета я помогал в саду, щедро поливая кустарники и клумбы, а также себя в этот раскалённый август. Приехал Ромка Шиза от бабушки из Ялты. Мы с ним загорали на речке, делились впечатлениями. Он, кстати, рот открыл, когда увидел меня:
— Это ты, Сенька? Нифига ты космы отрастил! Не эльфёнок, а прынц! И глаза у тебя какие–то другие стали, ярче, что ли? Колись! Влюбился, наверное?

Конечно, Шизе я открыто рассказал о Маринке и о своих интимных страхах и неловкостях. Тот пообещал показать мне всякие интересные фильмы, видимо обучающие и раскрепощающие скованных юношей. Хотя и сам Шиза был неопытен, неоперён. Ходил к Ромке в гости, смотрел фильмы… а–а–а… умора! Смотреть вдвоём — прикольно, но не дрочно! Хохотали до слёз. Получили от его отца по шее, так как он зашёл на самом интересном месте!

Ромкина сеструха провела благотворительную акцию: отбелила нам зубы. Она у него стоматолог. На фоне смуглой от солнца кожи резцы сверкают, как у голливудских красавцев на афишах. Ромка ещё и камушек в зуб какой–то вставил, но на камушки благотворительная акция не распространялась, поэтому я — пас! Заработанные деньги я потратил на плеер, закачал много музыки с Ромкиного компа и наслаждался каникулами, как мог!

Поливаю из шланга–распылителя газон, клумбу, вишню, декоративные кустарники, слушаю Depeche mode, поливаю своё туловище и щедро на обрезанные по колено старые джинсы, и даже под джинсы. Жара–а–а! Музыка ритмичная, я подпеваю британцам, как могу, и виляю задницей в такт, хотя, конечно, не танцую: хореография — это не про меня. Струя воды брызгает радугой, я весь мокрый, волосья дыбом, настроение отличное…

Верчусь со шлангом и окатываю водой… Дана. Рядом с ним высокая белокурая симпатичная девушка с короткой стрижкой. Девушка смотрит на меня с интересом, улыбается, а Дан… Я бы даже не сказал, что он смотрит на меня, он, по–моему, чем–то шокирован… Что в глазах — непонятно: и паника, и оцепенение, и отчаяние, и изумление, и злость, и восхищение… Я снимаю «уши» и типа здороваюсь:
— Блин!
Девушка хохочет и дёргает застывшего Дана за локоть:
— Данюш, это кто?

Данюша хрипит в ответ:
— Не знаю…
Я даже развеселился:
— Это я водой тебе память отшиб, что ли? Прости, не хотел, — и девушке: — Извините, не хотел вас облить, увлёкся… Я Сеня!
— Не переживай, даже приятно! Ты садовник, что ли?
— Хм… даже не знаю, что сказать! Дан, я кто?
Он размораживается и выдаёт теперь только со злостью:
— С–с–сука ты!

Вырывает руку из лапок девушки и практически удирает в дом. Мы с дамочкой стоим опупевшие.
— Что это с ним? — говорит блондинка.
— Приступ психоза!
— Психоза? — недоверчиво переспрашивает девушка. — Не замечала за ним. Он всегда такой сдержанный, спокойный, улыбчивый.
— Он сдержанный и улыбчивый? Да ну… Я его знаю больше пяти лет, не замечал за ним такого! Как же вас зовут?
— Дина! Мы с Данюшей на Ибице познакомились. И вот в Москве договорились, что встречу его в аэропорту.
— У вас роман? — с надеждой спрашиваю я.
— Мне бы хотелось! — улыбается Дина. — Но с ним всё непонятно. Вот и сейчас — неожиданно как–то. Что это с ним? Вы враги?
— Ха! Надеюсь, что враги! У нас, Дина, классовая вражда: он — буржуй, а я — пролетарий. Я сын кухарки, помогаю по хозяйству.
— Ничего себе пролетарий! — разглядывает меня Дина и цокает языком. — В школе учишься?
— Ага!
— Жаль, — смеётся Дина. — Ну, пойду, буржуина найду, может, объяснит чего! Пока, Сеня.

***

Я увидел Дана только на следующее утро. Зато сразу спросонья и сразу в моей постели! Я проснулся от его поцелуев на шее, под ухом… чёрт! Нет!

— Дан! Что ты делаешь! Мама! Здесь мама!
Он шепчет:
— Они уехали за продуктами с Григорием. Нам не помешают!
— Не помешают? Дан, я не хочу, мне противно, пожалуйста, не надо…
— Я не могу больше! Терпи меня!

И целует, сжимает, лижет, кусает. Его горячие губы и нежные зубы везде, я не успеваю его отталкивать, пытаюсь вырваться, он прижимает меня уже всем телом, хватает за волосы и удерживает на постели. Сучу под ним ногами, впиваюсь в его плечо ногтями, пытаюсь разодрать кожу, по–моему, в кровь. Он не реагирует, он продолжает целовать, он спускается ниже, к груди, к соскам, я почему–то вспоминаю Маринку и мои неумелые ласки… И этот псих, он что–то рисует языком, вытирает губами, теребит зубами… Приятно, но не–е–е–ет! Я не хочу, чтобы было приятно:

— Дан, урод, слезь с меня, я ненавижу тебя, я не хочу тебя! Ты мне противен!
— Похуй! Пусть!

Его руки у меня на ягодицах, сжимают их сквозь плавки! Его лицо всё ниже, он всасывает мой пуп! Что же это? Дан резко садится на меня верхом, придавливает мои руки, смотрит в глаза, прожигает синим цветом, наклоняясь чёлкой до моего лба:
— Противен, говоришь? Ты же парень! И я знаю, что тебе требуется с утра! Мне не в лом, я сделаю это!

То, что он делает дальше, вводит меня в коматозное состояние. Он как–то умело выворачивает мои ноги из–под себя, сдёргивает с меня плавки и наклоняется к паху, захватывая губами мой член. Чёрт, чёрт, чёрт! Что он делает? Уро–о–о–од! Ом–м–м! Я не видел, что он делает, я вцепился судорожно в его волосы и выгнулся дугой — этакий мост на крестце и голове. Но то, что он делает! Как это он делает? Мои нижние конечности наполнены ватой, и вся жизнь, вся энергия и пламя, и жар в паху! Не–е–ет!

— Дан! Не надо! Мне не надо! Дан! А–о–о–о–у–у! Извра… извра… щ–щ–щ–енец!

Это гораздо острее, чем просто дрочка в душе. Что за идиот? Я же сейчас в него… о, да! о, да! да!

Я падаю откуда–то сверху, и хо–ро–шо… Только не открывать глаза! Шипение рядом с ухом:
— Тебе не понравилось? Было противно?

Я не открываю глаза, но стараюсь ответить внятно:
— Я не буду тебе отсасывать… никогда! Ты урод.

Он встаёт с меня, слышу его голос уже от дверей:
— А ты очень красивый. И ты всё равно мой!