ЭПОХА ТИТАНОВ

Эта книга осталась в веках и обрела бессмертие, конечно, не только потому, что в образе Дон Кихота по-своему отразилась беспокойная, бродяжническая, трудная, печальная жизнь реального идальго Мигеля Сервантеса.

В образах главного героя книги и его верного оруженосца Санчо Пансы, во всей той цепи событий, участниками пли свидетелями которых они становятся, своеобразно и глубоко воплотились сложные противоречия испанской действительности на переломе от XVI к XVII веку.

«Дон Кихот» несет па себе печать великой эпохи в истории человечества — эпохи Возрождения — как ее дерзновенных идей и неслыханных надежд, так и разочарованны, которые пришлось испытать тем, кто верил в эти идеи и находился во власти этих надежд.

С XV века многие страны Европы, а Италия еще ранее — с XIV века, переживали переворот, который Ф. Энгельс назвал «величайшим прогрессивным переворотом из всех пережитых до того времени человечеством». Феодальное дворянство и церковь с ее духовным гнетом лишились своей мощи. Распадению феодальных устоев в экономике и общественных отношениях способствовали замечательные географические открытия, массовые народные движения. В таких европейских странах, как Италия или Англия, бурно расцветали торговля и промышленность.

Все это сопровождалось расцветом духовной жизни, чему способствовало также открытие и «возрождение» античной культуры, на которую идеологи новой эпохи опирались в борьбе с идеями и культурой средневековья. Отсюда и название — Возрождение (пли Ренессанс) — которое получила эта новая эпоха.

Прежде всего культура Возрождения порывала со средневековыми воззрениями на человека, со сложившимся отношением к нему и к окружающему его земному миру как к вместилищу греховности и источнику гибельных соблазнов.

Новая, гуманистическая идеология выдвинула иное понимание человеческой сущности. Человек, в соответствии с идеями Возрождения, существо разумное, а его потребности, как чувственные (и прежде всего именно они), так и духовные, достойны удовлетворения. Идеология Возрождения основывалась па вере в человека, в его силы и способности, в неисчерпаемые его возможности, в его деятельную, творческую энергию.

Такой взгляд па человеческие возможности получил в то время неопровержимые подтверждения в бурном развитии естествознания, философии и искусства. Этот взгляд отстаивали в своих трудах ученые и мыслители, а великие художники — в произведениях искусства.

По выражению Энгельса, Возрождение было эпохой, «которая нуждалась в титанах и которая породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености».

Среди таких титанов — Петрарка, Боккаччо, Коперник, Галилей, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рабле, Эразм Роттердамский, Томас Мор, Шекспир.

Можно ли к числу этих титанов Возрождения отнести Сервантеса? Можно ли рассматривать роман «Дон Кихот» в ряду произведений, выражающих гуманистические идеи Ренессанса? Ответить на эти вопросы и нелегко и непросто.

Аскетический облик и аскетическая устремленность, «безумие», становящееся источником разлада между героем романа и окружающей его действительностью, неудачи и поражения, преследующие его, — ведь все это, казалось бы, никак не позволяет нам видеть в Дон Кихоте воплощение идеалов Возрождения. Да и сам Дон Кихот видит себя человеком, призванным продолжить традиции средневекового рыцарства. Поглощенный идеей восстановить рыцарство с его нравственным кодексом, Дои Кихот, казалось бы, весь обращен в прошлое.

Основываясь на этом, многие исследователи видели в романе Сервантеса выражение реакции, и даже католической реакции, на Возрождение. Такая точка зрения не изжита окончательно и по сей день. Еще несколько лет тому назад, уже после того, как минуло триста пятьдесят лет со дня смерти Сервантеса, мы могли прочесть в одной из работ категорические слова о том, что с Дон Кихот олицетворяет идеалы уходящего класса», что «он живет в прошлом, борется с настоящим во имя идеалов прошлого и поэтому в конце концов оказывается жертвой эпохи», что «он стремится сохранить идеализированные Сервантесом нормы вымирающего рыцарства, которые в новую эпоху оказываются утопическими».

Насколько такая точка зрения упрощает и вульгаризирует образ Дон Кихота и идеи Сервантеса, явствует Хотя бы уже из одного того, что она игнорирует смех I Сервантеса, игнорирует особый, грустный комизм, обращенный автором на своего героя, характер которого весьма сложен.

Но и противоположная трактовка романа, когда в нем видят не идеализацию рыцарства, а всего лишь смешную сатиру па него, тоже не может нас удовлетворить. Нельзя сводить художественную мысль Сервантеса и ее цель единственно к стремлению высмеять увлеченного рыцарством Дон Кихота, — утверждают многие исследователи «Дон Кихота». Они вполне справедливо видят в романе не только сатиру, не только отрицание, не только осмеяние того, что Сервантес считал изжившим тебя, но и защиту, по п утверждение того, чем он дорожил и что он всей силой своего гения отстаивал.

Для того чтобы войти в сложный мир романа Сервантеса и приблизиться к пониманию его противоречивой идейно-художественной структуры, постараемся представить себе особое положение Испании в XV—XVI веках среди других стран Европы и понять, насколько своеобразно преломлялись в этой стране идеи и идеалы Возрождения.

С одной стороны, в Испании наиболее резко сказались результаты географических открытий и колониальных завоеваний. С другой — Испания хотя и переживала экономическую и политическую ломку, оставалась во многом страной феодальной. Период длительных войн против владычества мавров (так называемая реконкиста), период ожесточенных междоусобных войн закончился здесь созданием централизованного государства, страшным орудием которого стала инквизиция.

Характеризуя своеобразие эпохи Возрождения, Энгельс писал о том, что германские народы в своем большинстве прямо сбросили духовную диктатуру церкви и приняли протестантизм, «между тем как у романских народов стало все более и более укореняться перешедшее от арабов и питавшееся новооткрытой греческой философией жизнерадостное свободомыслие, подготовившее материализм XVIII века».

В Испании духовная диктатура церкви год от году только усиливалась, и все же в этой стране имело место то радостное свободомыслие, о котором говорит здесь Энгельс. Оно дает себя знать в драматургии Лопе де Веги (1562—1635), звучит оно, правда осложненное мотивами разочарования и пессимизма, в комедиях Тирсо де Молины (1571 — 1648).

Это «жизнерадостное свободомыслие» окрашивает собой многие страницы «Дон Кихота», хотя, конечно, обо всем «Дон Кихоте» нельзя говорить как о книге прямолинейно «жизнерадостной». Это ведь книга, несомненно, и грустная. При всем том она — книга «свободомысленная». Свободомыслие проявляется и в содержании, и в идейной концепции, и в структуре — во всем ее художественном строе. Однако и в восприятии идей самого Возрождения у Сервантеса ощутимо это же свободомыслие, — он отнюдь не слепой их последователь.

С идеями эпохи Возрождения принято связывать весьма различных художников, начиная от Боккаччо в Италии и кончая Шекспиром в Англии. Если, однако, для творчества Боккаччо (1313—1375), одного из родоначальников Возрождения, характерно веселое жизнелюбие, противопоставленное аскетической морали средневековья, то в творчестве Шекспира (1564—1616) гуманистические идеи Возрождения предстают в иных аспектах, приобретают иное звучание и иное осмысление, ибо английский драматург творил в тот период, когда в великих идеях Возрождения обнаружились сложные, даже неразрешимые противоречия, когда уже стало ясно, что смелым надеждам и высоким задачам, которые Возрождение ставило перед человеком, не суждено осуществиться в реальной действительности. II это порождало у Шекспира ту трагическую скорбь, ту разочарованность, которых не знали деятели Возрождения предшествующих поколений в других странах, в Италии, например.

Сервантес — современник Шекспира. Как и автор «Гамлета» и «Отелло», автор «Дон Кихота» не стремится обойти проблемы, поставленные перед человечеством кризисом ренессансного гуманизма.

Чтобы попять, как сложно выразились в «Дои Кихоте» идеи Возрождения, надо отойти от одностороннего представления о содержании самих этих идей. Если в трактате итальянского гуманиста Лоренцо Балла (1407—1457) с характерным названием «О наслаждении» прежде всего отстаивается идея радостного восприятия жизни, утверждается красота природы, красота человеческого тела, воздается похвала пище, вину, всем дарам природы и всем чувствам, которыми она обогатила человека, то несколько иным образом идеалы Возрождения выражены в «Речи о достоинстве человека» другого итальянского философа — Джованни Пико делла Мирандола (1463—1494).

Для этого мыслителя человек — «великое чудо, достойное восхищения», но восхищение вызывают не столько свойства чувственной природы человека, сколько его способность «определять свой образ по собственному решению». Человек, по мысли Джованни Пико делла Мирандола, — «свободный и славный мастер, способный сформировать себя в образе, который он сам предпочтет». Когда этот философ восклицал: «О, высшее и восхитительное счастье человека, которому дано владеть тем, что пожелает, и быть тем, чем хочет!» — то здесь сказывалась не только наивная убежденность в том, что только от самого человека зависит исполнение его высокого назначения на земле, но содержалась вера в духовные возможности человека, которым надо только проявиться без каких бы то ни было ограничений.

В последние годы все настойчивее звучат голоса ученых, возражающих против сведения идеи Возрождения всего лишь к «реабилитации плоти». Самую суть Возрождения, писал недавно Н. И. Конрад, составляли «реабилитация духа», утверждение «духовной свободы человека». А если это так, то и в образе Дон Кихота, несмотря на его рыцарские одежды и предрассудки, мы обнаружим нечто очень родственное представлениям философов Возрождения о назначении человека.

Ведь во всей мировой литературе мы вряд ли обнаружим другое лицо, которое бы так резко и упрямо следовало идее, что человек сам волей «определить свой образ по собственному решению» и может «сформировать себя в образе, который он сам предпочтет») Герой Сервантеса как бы принимает программу Джованни Пико делла Мирандолы, а сам Сервантес наблюдает со стороны за своим героем, обнажая и все то великое и все то наивно-прекраснодушное, к чему могут привести подобные представления о человеке и его возможностях. Важно, разумеется, не только то, что Дон Кихот совершает «свободный выбор» своего жизненного пути. Важно понять, во имя чего совершается этот выбор.

Определив себя в странствующие рыцари, Дон Кихот определяет себе и цель. Она заключается в том, чтобы защищать тех, «кого господь и природа создали свободными». В этой задаче, о которой Дон Кихот не раз упоминает в ряде высказываемых им мыслей мы находим либо прямое выражение, либо отражение идеи Ренессанса., Стоит, например, вспомнить его программное заявление о том, что «свобода есть одна из самых драгоценных щедрот, которые небо изливает на людей», и ради свободы «можно и должно рисковать жизнью». Вспомним идеальный облик странствующего рыцаря, который рисует Дон Кихот в беседе с доном Лоренсо, — в этом облике нетрудно различить идеал «универсального», всесторонне развитого человека.

Дон Кихот отстаивает не только идею человеческой свободы. В условиях, когда религиозные страсти достигали в Испании высокого накала, он защищает идею свободы вероисповедания, религиозной свободы, свободы совести. Вместе с тем он в ряде эпизодов проявляет неуважительное отношение к церковникам разных рангов и положений. Тут исследователи Сервантеса обнаруживают разительную близость автора «Дон Ки хота» к идеям великого гуманиста Эразма Роттердамского (1460—1536) и его испанских последователей.

Многочисленные сочинения Эразма па самые разные темы — о воспитании детей, о воспитании воинов, о свободе воли и т. д. — проникнуты критическим духом по отношению к феодально-церковной идеологии. Уважение к человеческой личности выражалось у Эразма в высокой оценке природных наклонностей человека (хотя природа не только добра, но и склонна ко злу), и особенно в уважении к человеческому разуму. Если природа — великая сила, то «еще более велик разум», еще более велика культура, усваиваемая человеческой личностью, ибо «человек не рождается человеком, но выучивается быть им».

В своих богословских сочинениях Эразм, верующий христианин, давал гуманистическое толкование Нового завета. Стремясь очистить религию от схоластики, догматизма, нетерпимости и фанатизма, он обличал лицемерное, невежественное, тупое монашество, издевался над богословами, считавшими своим правом «выворачивать по своему усмотрению наизнанку небо, сиречь Святое писание, словно баранью шкуру».

Но исследователи Сервантеса видят близость «Дои Кихота» не только к этим идеям Эразма, в которых проявляется его ненависть к церковникам и проповедь терпимости, уважения к чужим верованиям и мнениям.

Советский исследователь Л. Пинский, говоря о Дон Кихоте и Санчо Пансе, видит в нераздельности этой пары воплощение Эразмовой мысли о том, что «высшая мудрость и естественная народная точка зрения» соприкасаются друг с другом и взаимно друг друга обогащают. Говоря об образе Санчо Пансы, Л. Пинский сближает его с образом Мории в «Похвале глупости» — самом знаменитом сочинении Эразма Роттердамского.

Рассуждения Мории («Мория» по-гречески «глупость») и Санчо Пансы, хотя дело касается тем весьма серьезных, звучат то как юмор, то как сатира, то как ирония, явная или скрытая. И Эразм Роттердамский и Сервантес, каждый по-своему, прибегают здесь к буффонаде (у Сервантеса она вырастает в гротеск) и в такой неожиданной, непривычной форме позволяют себе раскрывать противоречивость, сложную природу самых разных явлений жизни.

Можно отметить и другие точки соприкосновения Эразма Роттердамского и Сервантеса. Для первого одним из главных врагов и главных объектов обличения, наряду с тупым монахом, был рыцарь-воин, одержимый страстью к грабежу, безжалостный к слабым, робкий и боязливый перед сильными. Второй нарисовал образ бескорыстного рыцаря, одержимого идеей защиты слабых и готового бросить вызов любой злой силе.

Когда мы вдумываемся в те разные, и даже противоположные, значения, которые Эразм вкладывает в понятие «глупость», то и при этом у нас возникают ассоциации с «Дон Кихотом». Глупость отождествляется Эразмом с непосредственностью, непринужденностью и живительными силами природы, отождествляется с любовью, а она — «первое и величайшее наслаждение в жизни». Но на иных страницах глупость отождествляется Эразмом с приспособленчеством, с косностью, самодовольством, педантизмом, злобной нетерпимостью.

Защита «глупости» и осуждение «сумасбродства» па страницах трактата Эразма Роттердамского отнюдь не однозначны. «Сумасбродом называю я, — пишет Эразм, — всякого, не желающего считаться с установленным положением вещей и применяться к обстоятельствам, не помнящего основного закона всякого пиршества: либо пей, либо — вон, и требующего, чтобы комедия не была комедией». Но ведь такого именно сумасброда и вывел на страницах своего романа Сервантес, чей герои не желает применяться к обстоятельствам и не желает мириться с комедией жизни.

«Сумасброду» Эразм противопоставляет «истинно рассудительного». Тот «снисходительно разделяет недостатки толпы и вежливо заблуждается заодно с нею». Эразм добавляет: «Но ведь в этом и состоит глупость, скажете вы. Не стану спорить, но согласитесь и вы, что это как раз и значит играть комедию жизни». Сервантес в своем романе тоже противопоставил «сумасброду» Дон Кихоту «истинно рассудительных» священника, цирюльника и бакалавра Самсона Карраско. Но он заставляет нас задуматься над тем, не скрывается ли за их рассудительностью, за их готовностью «играть комедию жизни» ограниченность и даже скудоумие. Сервантес как бы подхватывает проблематику Эразма, но идет дальше в противопоставлении «сумасбродства» и «истинной рассудительности». При этом симпатия испанского писателя склоняется скорее в пользу «сумасбродства», в то время как симпатии голландского мыслителя скорее на стороне «истинной рассудительности», хотя он и видит, что «рассудительность» связана с пассивностью и даже приспособленчеством.

Как видим, связи «Дон Кихота» с идеями Возрождения сложны и многообразны. Сервантес в своем романе как бы подвергает многие из этих идей проверке, испытывает их жизнью Испании конца XVI—начала XVII веков. Но сам герой романа этой своей причастности к идеям нового времени не осознает. Напротив, он настойчиво связывает свои идеи и свою деятельность с отошедшим в прошлое рыцарством. На этом основании иногда говорят, что в Дон Кихоте мы имеем сочетание «старого» и «нового».

Однако и то «старое», на которое сознательно ориентируется Дон Кихот, тоже является весьма сложным по своему идейному содержанию. И не все в этом старом заведомо плохо.

Созданный дворянством средних веков нравственный идеал, которому хочет следовать и часто следует Дон Кихот, вовсе не представляет собой нечто сплошь отрицательное и реакционное.

Кодекс рыцарской чести был в высокой степени гуманным. Разумеется, он «далеко не осуществлялся в жизненной практике рыцарского сословия». Однако «для духовного развития человечества имела значение не только житейская практика, но и идеалы». Идеальная рыцарская мораль была завоеванием человеческой культуры, и когда гуманисты эпохи Возрождения стали вырабатывать новое понимание мира и человека, «они взяли от феодального прошлого лучшие плоды его духовной культуры, и первую очередь тот идеал человечности, который был воплощен в кодексе рыцарственности». В свете этой мысли устремления Дон Кихота выглядят не столь уж ретроградными. Герои Сервантеса предстает скорее как идеалист и утопист, желающий осуществить в житейской практике тот рыцарский идеал, который не мог быть осуществлен ни в пору своего появления, ни тем более тогда, когда восторжествовали буржуазные общественные отношения.

Сервантес поставил в романе рядом с Дон Кихотом оруженосца Санчо Пансу, с образом которого в книгу мощно вторгается народный элемент, стихия народной жизни. Всячески подчеркивая, насколько рыцарь и его оруженосец отличаются друг от друга, и возводя это отличие в степень контраста, Сервантес тем не менее показывает, что они способны понимать друг друга, способны дорасти до взаимопонимания. При этом рыцарственные побуждения экзальтированного Дон Кихота являются не только объектом критики для трезвого и рассудочного Санчо Пансы. Рыцарственность Дон Кихота привлекает и привязывает к нему оруженосца.

Санчо Панса в отличие от Дон Кихота видит, как идей последнего но выдерживают испытания житейской практикой, однако это не может оттолкнуть оруженосца от его рыцаря: есть в поведении, в стремлениях Дон Кихота нечто соответствующее глубинным потребностям человека из парода.

Образы оруженосца и его господина, образы неотделимые друг от друга и взаимообогащающие, придают роману глубокую социальную, идейную, философскую перспективу.

Обращенная в прошлое и будущее, эта перспектива вмещает в себя сложное идейно-художественное содержание романа, его весьма трудную для истолкования художественную концепцию.

Конечно, все, что с такой одержимостью хочет утвердить Дон Кихот, и не ко времени и не к месту в наступившем веке здравомыслия, лжи и подлости. В этом Сервантес с горечью убеждается сам и убеждает нас, читателей. Но он изображает своего героя так, что тот обретает огромную притягательную силу. Неосуществимость всего, к чему стремится, чем живет и чего жаждет Дон Кихот, нисколько не умаляет и не обесценивает в наших глазах ни его рыцарственную душу, ни его бескомпромиссную одержимость.

Сервантес создал своего героя таким, что мы воспринимаем его не как человека, отставшего от своего или от нашего времени, а как человека, вобравшего в себя свое время и опередившего его, как образ человека на все времена.