Теория "Длинных волн" Н.Д. Кондратьева 5 страница

Марта всхлипнула, схватилась за горло и рванула тяжелую дверь. Воздух, которым можно было дышать, а не заталкивать в себя кусками, ринулся навстречу.

Снег ударил в лицо, и это было просто замечательно, потому что Марта успела все-таки добежать до деревьев, прежде чем ее вырвало.

Тяжело дыша, она вытерла рот и привалилась боком к стволу. Руки были мерзкие и липкие, и она брезгливо потерла их сначала о кору, а потом об снег.

Хорошо, что так много снега. Его можно есть. Можно вытирать им лицо и руки. Можно смотреть, как, цепляясь за ветки, шатается по лесу метель.

Ядовитый запах уползал, освобождая место холодному воздуху, и нос у Марты замерз, только не было большой ладони, в которую можно было бы уткнуться.

Хоть на несколько секунд.

Она еще потопталась, заставляя себя глубоко дышать, а потом повернулась к дому.

Данилова не было за дверью из толстого коричневого стекла.

Он не маячил там, изнывая от сочувствия и волнения. Конечно, нет! Он никогда не поставит ее в дурацкое положение, став свидетелем ее слабости! "Наши маленькие женские слабости", - так говорила мать Данилова про чудовищный насморк, из-за которого нос у Марты был ровно втрое больше нормального человеческого носа, глаза слезились, в ушах невыносимо и подло чесалось, а Данилову хватило ума притащить ее в таком виде к мамочке.

Марта эти "маленькие женские слабости" возненавидела раз и навсегда.

Ну почему он не вышел хотя бы посмотреть, что с ней?! Почему ему нет до нее никакого дела?! В конце концов, именно он притащил ее в этот жуткий дом и втравил во что-то страшное, отвратительно воняющее краской и кровью!

Мороженый норвежский лосось, неизвестно почему подумала Марта. Этот лосось был вчера на ужин. Или форель была?

Еще вчера были записки. Две одинаковые записки - для Данилова и для Марты.

"Убийца должен быть наказан, пощады не будет".

Она его еще жалела, и думала о его покойной жене, и утешала его! Дура.

Убийца...

Убийца должен быть наказан.

Наказан. Наказан...

Марта поскользнулась, чуть не упала и побежала к дому, колышущемуся над холмом в плотной снеговой мгле.

- Данилов! - закричала она, рванув дверь. - Данилов!!

Запах снова навалился на нее, и она закашлялась, хватая себя за свитер на груди, как будто он душил ее.

- Что ты кричишь?

Он был совсем рядом. Может, все-таки смотрел за ней?

Вдалеке показался охранник. Постоял и двинулся к ним.

- Что случилось? Тебе плохо?

- Хорошо. Данилов, помнишь вчерашние записки? Ну, что пощады не будет?

- Да, - сказал Данилов и оглянулся на приближавшегося охранника, - я про них не забывал, Марта. Конечно, это все... о том же.

- Что за записки? - спросил охранник равнодушно. - Вы получили какие-то записки?

- Я покажу. - Марте показалось, что Данилов очень недоволен тем, что она некстати вылезла с записками. - У меня с собой.

- Просто литератор какой-то, - пробормотал охранник и улыбнулся Марте, - пишет и пишет.

- Кто? - не поняла Марта.

- Наш неизвестный разбойник. Прямо тяга у него к перу, можно сказать.

- Почему тяга? - опять не поняла Марта.

- Вам пишет, - охранник присел на корточки, оперся руками и смешно понюхал что-то на полу, - нам пишет...

Марта сжала зубы. Ей показалось, что даже на улице слышно, как они скрипят.

- Что именно и кто вам пишет?

- Вон, - охранник поднялся с пола и отряхнул ладони, - на стене, за гобеленовой... за бывшим гобеленом.

Марта быстро посмотрела. Что-то голубое мелькало среди рваных клочьев обивки. Что-то такое, на что она поначалу не обратила внимания, так как все стены были густо и беспорядочно измазаны краской. Хрустя разбитым стеклом, она подобралась поближе.

Голубые загогулины плясали у нее в глазах, никак не складывались, клочья обивки мешали разобрать.

"Это только начало" - вот что было написано. Наконец-то она разобрала.

- Что это такое? - спросила Марта, ни к кому не обращаясь. - Что - "только начало"?! О чем это?! Охранник пожал плечами и отошел.

- Приедет Владимир Алексеевич. Это Дудников, наш главный шеф, - пояснил он, опять что-то внимательно рассматривая, на этот раз на стене, - привезет фотографа. Фотограф сфотографирует, а эксперт потом скажет, один человек ваши записки и эту... наскальную роспись сделал или нет.

- Не один? - пробормотала Марта.

- Вышла бы ты на улицу, - негромко посоветовал Данилов, - здесь совершенно нечем дышать.

Хоть бы что-нибудь новое сказал. Например: принеси мне кофе.

Господи, у них же есть кофе! Целый большой термос кофе! И бутерброды, и два яблока, прикрытые салфетками, - кусок нормальной вкусной субботней жизни!

- Данилов, дай мне ключи от машины. У нас в машине термос кофе! Я сейчас принесу. Как вас зовут?

- Меня зовут Дмитрий. Дима, - добавил страж, подумав, как будто сомневался, что Дмитрий - это именно Дима, а не Юра, к примеру. - Сюда лучше не носите. Здесь все равно дышать нечем. Давайте лучше на улицу выйдем.

- Я не пойду, - сказал Данилов и вложил Марте в руку ключи, - я пока посмотрю, может, найду что-нибудь...

- Нет, Андрей Михайлович, - возразил охранник твердо, - мы будем смотреть вместе. Простите, но одного я вас здесь не оставлю.

- Почему? - вмешалась Марта. Охранник - все-таки Дима, а не Юра, - безмятежно улыбнулся. Данилов улыбнулся ему в ответ. Как обычно. Губы улыбались, а сам Данилов и не думал.

- Потому что я могу уничтожить какие-нибудь важные детали, - пояснил Данилов Марте, - например, кисть, испачканную голубой краской. В своих целях, понимаешь?

- Кисть тут ни при чем, - сказал охранник рассеянно, - это из баллона рисовали.

- Почему из баллона? - спросила Марта. - Какое это имеет значение, из баллона или кистью?

- Из баллона потому, что краска вокруг летела. Видите, обивка вся в краске. Потому и прочесть так трудно, половина букв на стене, а половина на клочьях получилась.

- Ну и что? - настаивала Марта.

- Да ничего, - Дима пожал плечами и опять лучезарно улыбнулся, - просто наблюдение. У нас теперь самое главное - это наблюдение, сопоставление, поиски улик. Эксперт приедет, пальчики поищет. Только сдается мне, что пальчики - дело гиблое.

- Вы в милиции работаете... Дима?

Он посмотрел на Марту несколько свысока и вздохнул байроновским вздохом. Ему было двадцать пять лет, шеф оставил его "за главного", он чувствовал свое превосходство над Даниловым, за которым он должен был присматривать, и ему нравилась Марта. Просто так. Она была высокой и худощавой, немножко бледненькой, очень симпатичной. Диме нравились все без исключения девушки - и все "просто так".

- Это я раньше в милиции работал. - О том, что он работал там восемь месяцев или даже чуть меньше, Дима умолчал. - Кое-что понимаю.

- Мы не могли бы посмотреть видеозапись? - попросил Данилов вежливо. - Может быть, там что-то осталось?

Дима вдруг покраснел. Марта посмотрела с удивлением - он весь стал розовый, от шеи до волос, и этот розовый младенческий разлив вдруг сделал его совсем мальчишкой.

- Как это я сам не подумал, - пробормотал он себе под нос, - это же в первую очередь надо было...

Марта и Данилов проводили глазами его стремительно удаляющуюся спину.

Спина удалялась в сторону кухни.

"Вернее, того помещения, которое вчера было кухней", - подумал Данилов мрачно.

- Куда это он?

- Там камеры наблюдения.

- В кухне?!

- Нет. Не в кухне. Рядом, где мы... где лежал охранник. Марта, я прошу тебя, пойди выпей кофе и посиди в машине. Я боюсь, что тебе вредно...

- Ты лучше ничего такого не бойся, - посоветовала Марта, - давай я тебе чем-нибудь помогу.

- Ты мне ничем помочь не можешь, - сказал Данилов твердо, - было бы очень хорошо, если бы ты мне не мешала.

Марта хотела было вступить в очередную дискуссию, но посмотрела ему в лицо - и не стала.

Ни разу за все пятнадцать лет она не видела, чтобы Данилов выходил из себя. Он бывал подавленным, недовольным, усталым и никогда - взбешенным. Марта подозревала, что такие сильные чувства, как бурное веселье, бешенство или горе, вообще ему незнакомы.

Сейчас он был каким-то странным. У него были красные глаза - очевидно, все от тех же химических испарений, наполнивших дом, как газовую камеру, - и щека возле рта будто мелко дрожала.

- Андрей Михайлович, - позвал охранник, - подойдите, пожалуйста!

- Марта, - Данилов стянул с плеч дубленку и сунул ее Марте в руки, - пожалуйста, отнеси в машину. Мне в ней неудобно и жарко. Я где-то бросил шарф и был бы признателен, если бы ты его нашла. Это... ручная работа, вышивка и что-то еще, - добавил он, как будто смущенный тем, что просит ее о такой глупости, как шарф.

- Мамочкин подарок? - уточнила Марта. Данилов на нее даже не взглянул.

- Андрей Михайлович!

- Да. Иду.

Наверное, таким будничным и спокойным тоном он разговаривает в своем офисе, когда секретарша сообщает ему, что в очередной раз звонит Марта Черниковская.

Хрупая стеклом, он решительно прошел в сторону кухни, и Марта двинулась за ним, как на поводке, неся в охапке его дубленку. Мех внутри был мягкий, нагретый Даниловым. Марта задышала в этот мех, и жить сразу стало как-то полегче.

- Кассета на месте, - проинформировал охранник, оглянувшись на них.

Марта старательно отводила глаза от черной густой лужи на полу. - Только запись на ней...

- Затерта? - спросил Данилов равнодушно.

- Нет, - ответил Дима почти весело, - не затерта, Андрей Михайлович!

Несколько маленьких телевизоров, поставленных друг на друга в два ряда, оказались за низкой кирпичной стенкой, которая как будто отделяла хозяйственное помещение от наблюдательного поста. Там был стол, вращающееся кресло с высокой спинкой, кушеточка, накрытая тощим солдатским одеяльцем, стопка засаленных детективов с вылезающими страницами, пепельница, электрический чайник и две не слишком чистые кружки.

Казарма.

Вот ведь как странно.

Человек моментально создает вокруг себя именно такое пространство, в котором ему комфортно и привычно. Вряд ли служба безопасности Тимофея Ильича Кольцова недополучала средств или не имела возможности как-то украсить быт сотрудников, и вокруг был все же не полигон в Семипалатинске, а некоторым образом дворец и сказочная красота, и тем не менее охранники предпочли устроить себе казарму. Во Дворце им было бы неуютно.

Охранник оглянулся, на секунду задержал взгляд на Марте, нажал какие-то кнопки, что-то переключил - маленькие экраны разом вздрогнули, пошли полосами, и появились черно-белые картинки, почти фотографически неподвижные.

- Что это такое? - спросила Марта и еще чуть-чуть приблизилась.

- Это камеры. Их четыре штуки. У ворот, у главного входа, со стороны леса и последняя у забора. Запись идет только с той, которая у входа. Смотрите.

Фотографические картинки вздрогнули, затряслись, побежали белые цифирьки, откручивая время назад, протянулась серая полоса, и Марта увидела себя - большая голова, короткие ножки, - как будто камера смотрела на нее сверху. Впрочем, она и смотрела сверху. Рядом с Мартой оказался такой же куцый и коротконогий Данилов, они смешно потоптались у входа и вперед спинами бодро двинулись за угол дома. Там они еще потоптались и наконец убрались за угол.

- И все? - спросил Данилов.

- Все, - согласился охранник. - Выходит дело, кроме вас, на участке никого не было. Дани-

лов мельком взглянул на него.

- Можно все сначала?

- Да сколько хотите.

Снова полосы, цифирьки, время назад, и опять Марта с Даниловым у порога, похожие на двух пингвинов. Один пингвин побольше, другой поменьше.

"Значит, камера "увидела" только нас. Больше никого не было. А мы - вот они, на пленке. Получается, что дом Тимофея Кольцова разгромили именно мы с Даниловым. Мы?!"

- Послушайте... - Марта потянула охранника за рукав. Она вдруг так заволновалась, что даже перестала прятать нос в спасительную шерсть даниловской дубленки. - Это ничего не значит. Это какая-то ерунда! Когда мы приехали, все уже было так, как сейчас. Вы слышите меня?

- Слышу, - согласился охранник с сожалением, как показалось Марте.

- Кассету можно было затереть, - предположил Данилов хладнокровно.

- Конечно. Только для того, чтобы ее затереть, нужно знать, что запись идет только с одной камеры. Кто мог об этом знать? Кроме наших ребят, которые здесь дежурят, никто. Ну и еще, конечно, кто здесь бывает часто, тоже, наверное, знает.

Данилов выдержал его взгляд совершенно хладнокровно.

- Я знаю, что запись идет только с одной камеры, - сказал он, нажимая на слово "я", - систему видеонаблюдения ставили при мне.

- Данилов, это чушь собачья! При чем здесь ты?! Нас с тобой в восемь утра подняла твоя мать, которая звонила из Парижа. Мы выпили чаю и приехали сюда. Мы не расставались ни на секунду. Если хотите, я могу поклясться на Библии. Хотите?

- Марта, не вмешивайся.

- Да я только!..

- Марта!

Тогда она повернулась и вышла, прижимая к себе его дубленку. Плечи были напряженно расправлены, подбородок задран - ах, как хорошо Данилов знал этот жест, полный судорожного достоинства! - стекло хрупало под подошвами ботинок.

Проводив ее глазами, Данилов и охранник столкнулись взглядами и разом отвели их.

- Можно я еще раз посмотрю кассету?

- Смотрите, конечно.

Однако Данилову показалось, что мальчик напрягся и как-то подвинулся, словно занимая более выгодную позицию на тот случай, если ему придется вступить с Даниловым в рукопашный бой.

Он вынул кассету и повертел ее в руках.

Кассета как кассета. Собственно, он сам не знал, зачем ему понадобилось смотреть ее, как будто на ней могла быть написана фамилия того, кто ее снимал.

"Две минуты сорок шесть секунд, корреспондент такой-то, оператор такой-то" - так пишут на профессиональных телевизионных кассетах. Данилов видел такие кассеты много раз, когда

телевизионщики приезжали снимать его отца, а потом присылали кассеты со смонтированным "сюжетом". Мать всегда очень ревностно следила, чтобы ни одно свидетельство отцовской гениальности не было утрачено. "Свидетельства" занимали в их квартире отдельную комнату.

- А мы ее с начала смотрели?

- Вы нет, - пожал плечами охранник, - а я смотрел с самого начала. На скорости, конечно, потому что там все одно и то же - снег и козырек у входа.

Ничего интересного. А потом появляетесь вы с... девушкой.

"Появляемся мы с девушкой и начинаем крушить и ломать дом. Резать гобелены. Сдирать покрытия. Потрошить шкафы. Вываливать густую краску на мозаичные теплые полы. Мы бьем по голове охранника так, что раскраиваем ему череп, и тащим его через кухню, и бросаем его истекать кровью, и перешагиваем через него, все еще живого, и продолжаем наше веселое занятие. Все это - мы".

Данилова затошнило.

Нервы, нервы. Все дело в нервах, Светлана Сергеевна. Он не справляется.

Вы же видите, как он слаб. Можно попробовать принимать антидепрессанты, но вряд ли это поможет. Да и возраст, сами понимаете, такой критический. Шестнадцать лет, гормональный взрыв, им в этом возрасте никакие антидепрессанты не помогут.

Жаль, конечно, очень жаль. Столько сил на него положили! Ну что ж поделаешь...

По крайней мере, вы сделали все, что могли.

Ему шестнадцать лет. Он стоит голый, растерянный, ошеломленный, красный от стыда, и чувствует, что слезы вот-вот польются, но нельзя, никак нельзя, чтобы они полились, а врач все говорит, как будто рядом нет никакого голого Данилова. Он стискивает кулаки так, что больно пальцам. Он не должен стискивать кулаки, он должен беречь руки, для пианиста пальцы - самое главное.

Он уже не пианист. Играть он больше не будет.

Он не справился. Он слаб. Его подвели нервы.

У матери ледяное, замкнутое, гордое лицо. Она не принимает сочувствия.

Она не допускает никаких слабостей. Сын - слабак и неврастеник - ее не интересует. И правильно.

- Вы что, Андрей Михайлович?

- Ничего, все в порядке. - Данилов нагнулся и вытащил из-под стола большую коробку с кассетами. - Вы не знаете, это чистые или записанные?

- Не знаю.

Диме казалось странным, что Данилов задает какие-то вопросы, что-то все ищет, рассматривает, сохраняет важный вид. В то, что Данилов виноват, он не очень верил, но был убежден, что хлипкий архитекторишка уж точно разболтал какому-нибудь козлу, что проектирует дом для Тимофея Ильича Кольцова, и где этот дом, небось тоже разболтал, и как проехать к нему, а теперь делает вид, что ни при чем, оправдание себе ищет, преступника ловит!..

Успокойся, дядя. Мы и без тебя поймаем. Наделал дел, сиди и молчи, не вылезай лучше.

Кассеты оказались чистыми. Целая коробка чистых кассет. Интересно, куда деваются записанные? Отправляются "главному шефу" Дудникову, и он просматривает их на сон грядущий?

Данилов закрыл коробку и посмотрел на нее сверху. "BASF" было написано на коробке красивыми иностранными буквами. Видеокассеты "BASF".

Данилов еще посмотрел, а потом быстро перевернул ту, что была у него в руке. Так и есть. На кассете было написано "Sony".

- Эта кассета не из коробки, - сам себе сказал Данилов, - кассету, которая была в магнитофоне, заменили.

Дима приблизился и посмотрел на коробку и на кассету.

- Правда. - Данилову показалось, что голос его стал чуть менее самоуверенным, и удивление в нем было, и некоторая досада. - Зачем нужно было ее менять? Затереть гораздо проще.

- Затирать дольше, - возразил Данилов, - и ненадежно. Забрать ее с собой надежнее. Разрешите, я еще раз посмотрю.

- Пожалуйста, - согласился охранник растерянно.

Магнитофон заглотнул кассету, темный омут телевизора посерел, дернулся, побежали белые цифры. Данилов присел на корточки, почти уткнувшись носом в экран.

Он увидел это и весь взмок, шерсть свитера заколола шею. Он оглянулся на охранника, остановил пленку и перемотал назад.

- Смотрите. Видите?

- Что?

- Следы.

- Какие следы?

- Следы на снегу, - объяснил Данилов терпеливо, - вот мы с Мартой. Нас камера только что увидела. Мы стоим на углу. Она смотрит на дом. А вот следы. - Он остановил пленку и поднялся. Охранник дышал у него за плечом. - Все утро шел снег. Ночью, наверное, тоже шел, я точно не знаю. Человек, который приходил сюда до нас, оставил следы. Вот они. Видите? Прямо под козырьком. Значит, он уехал незадолго до нас, раз снег их не засыпал. Значит, именно его машину мы скорее всего видели в лесу.

- Какую машину?

- Не знаю. Я не рассмотрел. Какая-то темная машина, по-моему, иностранная. Может быть. Марта разглядела.

- Я пойду спрошу, - вдруг засуетился Дима, - она на улице?

Данилов посмотрел ему вслед.

Кажется, хоть одного человека он убедил в том, что здесь действительно кто-то был до них с Мартой. Впрочем, это не имело почти никакого значения.

Сам-то он всегда знал, что не устраивал погрома в доме Тимофея Кольцова.

Охранник не возвращался, и Данилов понял, что у него неожиданно появилась возможность поискать среди чудовищного разгрома какие-нибудь вещественные доказательства, как называют их менты.

Данилов понятия не имел, что нужно искать. Можно, конечно, надеяться, что преступник в спешке уронил на пол свой бумажник с паспортом и визитными карточками. Или поставил подпись под бессмысленно-угрожающей фразой на стене.

Сидоров Сергей Семеныч, дата и домашний адрес.

Зачем он написал: "Это только начало"? Зачем он вызвал Катерину и ее великого и могучего мужа? Почему не побоялся, что по этому звонку, да еще на мобильный телефон, всесильная охрана мигом отыщет аппарат, с которого звонили, а значит, и его владельца? Может, он украл этот аппарат или взял взаймы? Зачем такие сложности? Зачем он менял кассету, когда

достаточно было ее просто вытащить и забрать с собой? Только для того, чтобы оставить на ней Марту с Даниловым? Почему охранник открыл ворота? Или тот человек, как Фантомас, явился в какой-нибудь маске, например, Тимофея Кольцова?

Отлично. Самое главное - правдоподобно.

Данилов ползал по полу, разгребая битое стекло.

Двадцать два стеклопакета, думал он неотвязно. Двадцать два. Временные рамы стояли на всех окнах второго этажа, и предстояло еще стеклить отдельный флигелек, где помещались баня, тренажерный зал и маленький бассейн. Стеклить теперь будет нечем. Придется заказывать все снова, ждать, привозить, и вряд ли Тимофей Ильич согласится платить по второму разу.

Это ваши проблемы, и вы сами должны их решать.

Данилову было жалко не столько денег - хотя и их тоже! - сколько усилий, хлопот, многочасовых объяснений с мастерской, которая работала только по каким-то железным стандатам, а их стандарты Данилова не устраивали.

Ничего не было в кучах битого стекла - ни визитных карточек, ни бумажника с адресом, - только островки чужой подсыхающей крови, от запаха которой все внутренности завязывались в узел.

Данилов дополз почти до стены, когда разглядел в осколках что-то желтое, блестевшее не режущим стекольным блеском, а мягким, как будто масляным.

Он посмотрел, стараясь не шевелить ладонями, которые от стеклянной пыли чесались и кое-где кровоточили, и ничего не понял.

Это были мелкие камушки - или крошки от камушков, - прозрачно-золотистые, похожие на янтарь. Откуда тут янтарь?

Дернуло сквозняком, послышались шаги, Данилов проворно сгреб крошки и сунул в карман. И торопливо выпрямился. На брючных коленях блестела въедливая алмазная пыль.

За Димой тащилась Марта с даниловской дубленкой в обнимку, как будто решив никогда с ней не расставаться.

- Ну что? - спросил Данилов.

- Я не разглядела машину, - сказала Марта расстроенно. - Помню, что темная, и все. Мы же ее только сбоку видели и сзади. Я же говорила тебе, что это какая-то подозрительная машина!.. А ты - свидание, свидание!..

- Ничего не нашли? - поинтересовался проницательный Дима, рассматривая даниловские колени. Данилов покачал головой.

- Ничего. Марта, ты можешь положить эту дурацкую дубленку.

- Мы оставили тебе кофе, - сообщила Марта, - и от яблока я только один раз откусила.

- Иди и доешь, - распорядился Данилов. - Дима, давайте все сначала. Что нужно искать? Вы же работали в милиции, вы должны знать.

Дима понятия не имел, что нужно искать, но в этом невозможно было признаться. Он ведь и вправду работал в милиции. Целых восемь месяцев.

- Сейчас наши приедут, - сказал он тоскливо, - давайте лучше их подождем.

Данилов кивнул.

Снег летел, и он чувствовал, что должен куда-то бежать и что-то делать там, куда прибежит, но он никогда не знал, куда бежать и что делать.

Ему прислали записку, что он виноват. И дом разгромили потому, что он виноват.

Конечно, виноват. Кто же еще виноват, если не он?

Он знал, за что его наказывают.

Он не знал только одного - кто именно.

На этот раз ему снилось, что его топят в ванне, наполненной разноцветной краской.

Языки краски, не перемешиваясь, затекали друг на друга, исходили тяжкой вонью, и Данилов знал, что непременно захлебнется, и даже чувствовал во рту холодную тягучую жижу, химический смертельный вкус. Он знал, что сзади стоит тот, кто заставит его наглотаться вязкого дерьма, кто не даст ему отступить, убежать, спастись, и он не может оглянуться, чтобы посмотреть, кто это, но почему-то для него это очень важно - знать, кто.

Озеро краски было все ближе и ближе, и желудок уже не помещался внутри тела, вылезал наружу, а Данилов все еще сопротивлялся, все еще пытался спастись, вывернуться, хотя отчетливо представлял себе, как глотает эту краску, потому что ему нечем дышать, как она затекает ему в легкие, выедает глаза и внутренности.

Кашляя, он сел на разгромленной постели.

Нет никакой ванны с краской. Никто не стоит за спиной с пистолетом и не заставляет его лезть в нее.

Он дома, в своей постели, в полной безопасности. Просто ему приснился кошмар. Ему часто снятся кошмары, и сейчас приснился.

Ничего страшного. У него не в порядке нервы. Он истерик и слабак. С этим вполне можно жить. По крайней мере, он почти научился.

Подушки валялись на полу. Одеяло сползало белым больничным краем. Где могут быть сигареты?

Свесив голову с кровати, Данилов внимательно рассмотрел пол. Сигарет не было. Он побросал за спину подушки, подтянул край одеяла и опять свесился.

Нет сигарет.

Данилов посмотрел на часы. Восемь утра, воскресенье.

Где в восемь часов утра в воскресенье он найдет сигареты?! Наверное, даже ночные ларьки у метро закрыты. Ларечники тоже должны когда-то спать.

Он пропадет без сигарет.

Сегодняшний кошмар был каким-то на редкость иезуитским и... не правдоподобно реальным. Данилов не знал раньше, что сны могут быть такими реальными. Все из-за того, что какие-то неизвестные придурки вчера разгромили дом Тимофея Кольцова. Слава богу, охранник жив. Если бы он умер, у Данилова не было бы другого выхода, как только помереть вместе с ним. Сознавать до конца жизни, что погубил двух человек, такой слабак, как Данилов, не смог бы.

Сигареты нашлись в гостиной, куда Данилов притащился, чтобы выпить воды. Холодная вязкая химическая жижа из кошмара болталась в желудке вполне реально и осязаемо.

Он выпил воды - привозная родниковая вода отчетливо отдавала краской, - поморщился, контролируя себя, чтобы не пришлось стремглав бежать к унитазу, и осторожно закурил. Тут дело пошло веселее.

Привычный сухой и душистый дым помог. В голове немножко расступился мрак, и в желудке улеглось.

Медленно, как старик, Данилов пристроил себя за стол и вытянул длинные ноги.

Зазвонил телефон. Сигарета как будто сама по себе дрогнула у него в пальцах, выпала и покатилась по столу. Данилов почему-то с ужасом проводил ее глазами.

Кто может ему звонить?!

Кто может звонить ему в восемь утра в воскресенье?!

Мать звонила вчера. Воскресенье - это не ее день. Просто так - не по графику - она никогда не звонила.

Лида? Секретарша из офиса? Служба безопасности Тимофея Ильича Кольцова, установившая несомненную причастность

Данилова к разгрому? Номером ошиблись?

По сантиметру, как в замедленной съемке, Данилов протянул руку и снял трубку.

- Да.

- Данилов, почему у тебя голос, как будто ты только что восстал из гроба?

Облегчение, как будто вырвавшееся из трубки, дунуло ему в лицо.

Ну конечно! Только один человек мог звонить ему "просто так" в восемь утра в воскресенье.

"Я звоню тебе просто так", - всегда говорила она.

Какое счастье, подумал вдруг Данилов, что у него есть Марта, которая звонит "просто так".

- Тебе не приходило в голову, что по утрам в выходной люди могут спать?

- Ты что, - насторожилась Марта, - с Лидой? Тогда ты извини меня, Данилов, я не хотела. Я просто подумала, что после вчерашних приключений ты вряд ли спишь, и решила, что если я позвоню...

Данилов улыбнулся, прижимая трубку плечом, дотянулся до тлеющей на столе сигареты и тщательно затушил ее в пепельнице.

- Марта, - сказал он стрекочущей трубке, - я один. Как ты себя чувствуешь?

- А ты себя?

- Хорошо, спасибо. Наше вчерашнее приключение прошло без последствий?

Марта пришла в раздражение, и ухо Данилова моментально это уловило.

- Когда ты выражаешься, как учитель литературы, мне охота тебя укусить.

Какое приключение ты имеешь в виду, Данилов? Как ты тряпкой рану на голове затыкал тому бедолаге? Или как нас лицом к стене выстроили? Или как ты по стеклу ползал, а меня рвало? Что именно из этого "приключение"?

- Я просто хотел узнать, - невозмутимо продолжал Данилов, - как ты себя чувствуешь после всех потрясений.

- После всех потрясений я чувствую себя ужасно. Спать не могла. Сначала читала, а потом смотрела телевизор. Показывали какую-то дикость. В твоем духе, Данилов. Очень стильно и концептуально. Про извращенцев.

- А читала что? - Данилов достал еще одну сигарету и закурил.

Как хорошо, что она догадалась позвонить. Просто так.

- "Дневник Бриджит Джонс". Это модный английский роман.

- Стильный и концептуальный?

- Женский.

- Про любовь?

- Про то, как после новогодних праздников невозможно влезть ни в одну юбку, на работе не дают повышения и любовник бросил. Остался единственный друг, но он гомосексуалист.

- Я твой единственный друг, - объявил Данилов, - и я не гомосексуалист.

- Мне повезло.

- Зачем ты звонишь?

- Я думала, что ты там совсем пропадаешь, Данилов. Ты у нас натура утонченная, где-то даже нежная. Я решила выразить тебе солидарность и поддержку.

- Спасибо. - Упоминание о нежности и утонченности ему не понравилось.

- Ты уже что-нибудь надумал?

- Пока ничего. Но я... мало думал. У меня почти не было времени.

- Слушай, я совсем забыла про бальные танцы! Как они прошли?

Данилов секунду молчал.

- Все хорошо. По крайней мере, Лида так сказала. Насколько я понимаю, самое главное в бальных танцах - это зрители. Зрителей было много, и все нужного уровня.