Теория "Длинных волн" Н.Д. Кондратьева 11 страница

Кончились сигареты, и он не сразу вспомнил, где лежит запасной блок, а вспомнив, полез на полку и вывалил на пол все ее содержимое. Сигареты упали сверху, Данилов посмотрел на них с отвращением.

На полке лежали какие-то хозяйственные бумаги - счета за свет, телефон и квартиру, - и еще фотографии, целый пакет. Падая, пакет раскрылся, фотографии разлетелись по полу, раскрасив в не правдоподобно яркие цвета светлый чистый паркет.

Данилов сел на пол и стал собирать фотографии. Марта должна была их забрать и забыла. Он не любил фотографий, особенно своих.

Марта обожала снимать его, и он злился, хотя не подавал виду. Вот он садится в машину.

Лето, жара, солнце в глаза, соседнего дома почти не видно.

Вот Марта с палкой шашлыка в зубах, как людоедка на острове. Вот они оба - этакая романтическая парочка в темных очках и шортах - у памятника тысячелетию России в Новгороде. Туда-то они как попали?! Он совсем забыл. Какой-то пляж, подмосковный, бедный, замусоренный - а это где? Он не знал. Вот это понятно, это Кратово, осень, Надежда Степановна в шали, Марта в черном свитере и тяжелых ботинках. Вот опять он, вид надутый и важный, какое-то официальное мероприятие, на которое он зачем-то таскал Марту. Это Ярославль - высокий берег, бархатный газон, Волга "без конца и без краю". У Марты напряженное, очень бледное лицо, почти незнакомое.

Ярославль он помнил очень хорошо.

Ползая на коленях, он собрал фотографии, сел прямо на пол и стал смотреть еще раз, тасуя, как колоду карт. Сочные цвета приторного обманщика "Кодака" как будто разгоняли мрак в голове.

Ну и пусть таких красок никогда не бывает на самом деле, зато на них весело и легко смотреть.

"Кодак" помог. Внезапно Данилов стал соображать и удивился даже, почему не соображал так долго.

Окровавленная рубаха на его постели не могла появиться сама по себе. И материализваться из прошлого тоже не могла, хотя на это было очень похоже. Ее кто-то принес и положил, зная, что Данилов найдет ее и ему станет плохо. Так плохо, как пять лет назад, когда он рассматривал хищные тропические цветы на очень белой, не правдоподобно белой блузке.

Кто мог ее принести?

Наступая на пухлые книжки счетов и держа фотографии в руке, Данилов подошел к холодильнику и достал из морозилки ледяную и тяжелую, как граната, бутылку водки. Замороженная, она не лилась, а тянулась в стакан, сгустившаяся и голубая от холода. Когда стакан наполнился до половины, Данилов аккуратно поставил бутылку и влил водку в себя.

Горло оцепенело. Внутренности оцепенели.

Сегодня вечером у него были - по порядку - Грозовский, Лида, Тарасов, Веник.

Грозовскому он отдал компьютер. С Лидой занимался любовью. С Тарасовым поругался. С Веником провел остаток вечера.

Кто из них?

Любой. Любой, черт побери все на свете.

Стоп. Утром он посылал за договорами Корчагина и еще руководил его действиями по телефону, потому что бестолковый Корчагин никак не мог найти папку с договорами.

Он вернулся домой с Грозовским и в спальню не заходил. Когда Грозовский ушел, он переоделся в спальне, но свет не зажигал. На постели могло лежать все, что угодно, даже труп - он ничего не заметил бы. Он с детства плохо видел в сумерках, как крот.

Или крот хорошо видит в сумерках? Или это сова видит хорошо?

Значит, еще Корчагин.

Корчагин, Грозовский, Лида, Тарасов и Веник, предназначивший для ванной голубую краску.

Хорошо хоть академик Знаменская сегодня не заглянула на огонек. Повезло ему.

Корчагин был в его квартире один и мог делать в ней все, что угодно.

Марк тоже был один - пока Данилов искал ему компьютер. И Тарасов был один.

И Веник.

Ему даже в голову не приходило, что за ними нужно следить. Что один из них пришел специально затем, чтобы залить кровью его концертную рубаху.

Что это за кровь? Чья?

Почему-то Данилов был совершенно уверен, что это именно кровь, а не красная краска, например. Лида?

Они лежали на диване в его кабинете, до спальни было слишком далеко, а он спешил. Он

понятия не имел, что она делала, когда он курил в гостиной, такой счастливо-расслабленный. Бегала в спальню, торопливо создавала декорацию? Через пять минут после того, как они в последний раз поцеловались в завершение изумительного, почти идеального - как в кино! - секса?.!

И самое главное - зачем?! Зачем?!

Ледяная пирамидка водки, опрокинутая в желудок, стала медленно таять, и там, где она таяла, становилось тепло и приятно. Почему-то на этот раз водка проясняла, а не туманила голову.

Кто-то из них знал, что окровавленная рубаха подействует на него именно таким образом. Кто-то из них знал про ту окровавленную блузку.

Никто не мог про нее знать.

Данилов был совсем один в комнате, где лежала его жена. Он был совсем один, когда пытался ее оживить и совал к сизым губам стакан с водой. Он был совсем один, когда набирал всесильные телефонные номера - 01, 02, 03, - а трубка липла к его ладони, и он все никак не мог понять, что она липнет потому, что на ней высыхает кровь.

Данилов был совсем один, когда приехали люди из милиции и "Скорой" и положили его жену на носилки.

Никто не мог ничего знать про белую блузку. Про нее знал только он один - и никому никогда не говорил, даже Марте.

Нет, не один. Про эту блузку знал еще тот человек, который застрелил Нонну.

Данилову стало холодно, и ручейки перестали течь с ледяной глыбы, лежавшей в желудке, и она опять окаменела.

Да, конечно. Убийца его жены.

Во всем виноват он сам, подумалось по многолетней привычке. На курок нажал не он - только и всего. Но подумаешь - курок! Курок завершил то, что начал Данилов.

"Ты, ты во всем виноват, убийца, иуда!"

Конечно, он. Кто же еще?

Впервые за почти пять лет, прошедшие с момента убийства, он вдруг подумал, что убийца его жены - человек. Тот самый, что подложил ему в спальню окровавленную рубаху. Он знает его, он разговаривал с ним, сидел за столом, может, компьютер или деньги одалживал.

Убийца его жены так же материален, как снег за окнами или пустая кофейная чашка на столе, и он решил теперь доконать Данилова.

Как все просто. Не правдоподобно, убийственно просто.

Данилов посмотрел на часы - половина пятого. Минул пресловутый "час быка", время самоубийств и смертоносных решений. На этот раз - мимо. На этот раз пронесло.

Ему нужно в ванну, и воду погорячее. Ему нужно еще несколько сигарет, кофе с сахаром и лимоном и поговорить с Мартой. Тогда он сможет думать.

Очень хорошо.

Он собрал с пола оставшиеся бумаги и сунул в пакет фотографии. Подумал и вытащил одну, ту самую, где она на участке в Кратове, в черном свитере и тяжелых ботинках, и прислонил к серебряной солонке.

Пусть пока побудет здесь.

Марта рассматривала себя в зеркало и вздыхала. Физиономия бледная, отечная, местами с зеленью. Губы обметало на ветру, несколько дней она прилежно мазала их кремом - "альфа-флавон с липосомами, естественная молодость вашей кожи".

"Естественная молодость" стоила в аптеке семьсот пятьдесят рублей, и Марта ликовала, когда удавалось купить за семьсот тридцать. Экономия, таким образом, была налицо, и Марта чувствовала себя умницей, бережливой хозяйкой и главой семьи. "Естественная молодость" волшебным образом вылечила губы от красноты и раздражения, зато кожа теперь облезала клочьями, как у прокаженного.

- Мам, я никуда не еду! - закричала Марта и в приступе раздражения топнула ногой. Куда ехать в таком виде! - Слышишь, мам?!

- Конечно, слышу, - отозвалась Надежда Степановна, - я считаю, что, наоборот, нужно съездить.

- Да, конечно! У меня с лица вся кожа слезла, а я поеду на великосветский прием! Меня даже не приглашали!

- Зато меня пригласили, - возразила мать уверенно, - а это одно и то же.

- Нет, не одно!

Схватив крем, она стала ожесточенно втирать его в кожу, от души желая утопить изящную баночку в унитазе.

"Естественная молодость" - чушь какая! А старость что, противоестественна?

- Все равно я не поеду, - заявила Марта своему отражению, - ни за что!

Ей требовалось, чтобы мать ее убеждала и чтобы обязательно в конце концов убедила. В глубине души она знала, что поедет, и презирала себя за это.

- Что ты наденешь? - спросила Надежда Степановна. - Давай я поглажу, пока ты собираешься.

- Ничего. Голая пойду.

- Чай поставить? Выпьешь?

Данилов не звонил два дня.

Он не звонил, и все тут.

Во вторник Марта целый день выдерживала характер, и ей это удалось. В среду, приехав на работу, она первым делом набрала номер его конторы и положила трубку, услышав жеманное "ал-ло" секретарши.

"Не стану ему звонить, - решила она, глядя на телефон и мечтая только об одном - чтобы он сейчас же, сию же минуту позвонил. - Ни за что не стану ему звонить. Что это такое на самом деле?! Мне не восемнадцать лет, и я не институтка. Я взрослая беременная женщина... с прошлым".

Из всего "прошлого" стоило помнить одного Данилова. Из всего "прошлого" один Данилов

и остался.

Даже мобильный молчал. Только раз кто-то позвонил и корректно извинился - ошибся номером.

Марта сидела за компьютером, разговаривала с сотрудниками, писала отчет и чувствовала себя ужасно. Шеф смотрел как-то косо, может, догадался, что она беременна, уйдет в отпуск и придется платить ей декретные деньги? Пояс брюк непривычно давил на живот, и ей казалось, что живот у нее вырос необыкновенно, хотя он не мог вырасти так рано. Она знала, что ничего он не вырос, но все равно ощущала себя слонихой.

На обед она съела один салат, решив, что скоро вообще не влезет ни в какую одежду, загрустила, разозлилась еще больше и часа в четыре уехала домой.

Данилов так и не позвонил.

Если бы он позвонил и рассказал ей, как у него дела, что происходит с его расследованием и куда он уже продвинулся, вполне возможно, что она никуда бы и не поехала. Зачем? Только смущать его и себя ставить в неловкое положение.

Но он не звонил, она решила ехать и теперь ныла и сердилась, потому что ехать было страшно.

Приглашение получила Надежда Степановна - твердый узкий конверт, доставленный курьером. В получении конверта следовало расписаться в гроссбухе.

Приглашение на прием в честь Михаила Петровича Данилова. Дата. Адрес.

Форма одежды - вечерняя. Просьба заранее сообщить номера машин.

- Как это они про меня вспомнили, - удивлялась Надежда Степановна, рассматривая конверт, - даже удивительно.

Лет тридцать назад мать работала переводчицей в Литературном институте.

Михаил Данилов и тогда был известен - не знаменит, но вполне узнаваем, - и к нему приезжали иностранные писатели, потолковать о "мире без насилия", об "остановке гонки вооружений", о "потерянном поколении", "крахе буржуазной морали", о "роли писателя в современном мире". Темы очень милые, бессмысленные, душевные и добавляющие любому из собеседников чувства собственной значимости.

Собственно, потому и толковали, а вовсе не от того, что кого-то из них всерьез интересовала "роль писателя". Они толковали, а Надежда Степановна переводила.

Свою первую книгу, вышедшую на английском языке, Михаил Петрович преподнес матери и даже дарственную надпись сделал. С этой книги началась его мировая слава, и мать очень гордилась и надписью, и знакомством.

Когда в жизни Марты появился Данилов и выяснилось, что он - сын, все некоторое время удивлялись поворотам судьбы и тому, что мир - тесен, а поудивлявшись, забыли. Марта, знакомясь с его родителями, о давних связях не упоминала.

Очевидно, на подобные судьбоносные приемы принято было приглашать кого-нибудь из прошлого, одного или двух приятных и милых людей, с которыми мэтр "начинал". Дошла очередь и до Надежды Степановны, которая сразу же сказала, что не поедет, и велела ехать Марте.

- И Андрей будет рад, - сказала она весело от того, что все так хорошо придумала.

Марта очень сомневалась, что "Андрей будет рад", но, едва только взглянув на конверт, на твердый, шероховатый, упоительно великосветский кусочек картона с приглашением, уже знала, что поедет.

- Я поставила у двери валенки, - объявила Надежда Степановна, появляясь на пороге ванной, где страдала ее дочь, - наденешь, когда пойдешь в машину. Все дорожки замело.

- Валенки-то зачем?!

- Ни в чем другом ты не пройдешь. Валенки - то, что нужно. Черный костюм на стуле - ты его наденешь?

- Мама, это платье, а не костюм!

- Погладить?

- Да, да!

- Марта, если будешь стоять голая, простынешь.

- Не простыну.

- И тебе давно пора уезжать. Будешь торопиться, а на дорогах скользко.

- На такие мероприятия принято опаздывать. И вообще я еще не решила, поеду или нет.

- У соседей собака покусала почтальона. Непонятно, зачем он на участок зашел. Всегда оставлял газеты в ящике, а тут вдруг пошел! Вот она его и покусала.

- Кто вообще придумал этот прием среди недели! Хоть бы в пятницу, что ли! Или считается, что на работу никто не ходит?!

- Валенки поставишь у гаража под крышей. Я пойду вечером и заберу.

- Мам, не нужны мне эти чертовы валенки!

- А складки? Заглаживать?

- Ма-а-ма! Ты что?! На такой ткани никакие складки не заглаживают!

- Марта, выключи чайник.

- Он сейчас сам выключится. Он автоматический.

- Пока он будет кипеть, весь пар осядет на стенах.

- Не осядет.

- Марта!

- Хорошо, хорошо, уже выключаю.

Чтоб он провалился, этот Данилов, из-за которого она затеяла все эту чертовщину! Если бы он позвонил ей вчера или хотя бы сегодня, конечно же, она никуда не поехала бы! Зачем? Что она станет делать среди богатых и знаменитых?

Да и красавица Лида наверняка там - идеальная избранница, обаятельная, сдержанная, умеющая себя вести. Небось у нее никогда нос не бывает похож на небольшую грушу, с подбородка не слезает кожа, а брюки не стоят на животе колом, если в конце концов их удается застегнуть.

Пришла Надежда Степановна, принесла на вытянутых руках платье, пахнущее утюгом и духами, и объявила:

- Звонил Петр. Просил повлиять на тебя.

- А ты?

- Я сказала, что не имею на тебя никакого влияния. Что ты отбилась от рук в восьмом классе и с тех пор пошла по опасной дорожке.

- А он?

- Он сказал, что ты разбила его сердце или что-то в этом роде. Валенки все-таки надень. Пойду налью тебе чаю. Или ты уже выпила?

- Нет.

Марта накрасила один глаз и посмотрела на себя в зеркало.

- Мам, - крикнула она, - мама!

- Что такое?

- Мам, мы справимся? - Она помолчала, ожидая ответа. - Я имею в виду - с ребенком? Справимся?

- Конечно, - уверенно сказала Надежда Степановна, и у Марты отлегло от сердца, - это не просто, но мы справимся.

Чай она допивала, стоя в прихожей, и валенки пришлось надеть, потому что мать специально караулила и подсовывала ей их. Было полседьмого, когда Марта выехала с участка, а приглашение было на восемь.

"Ну и черт с ним, - подумала Марта неизвестно про кого. - Когда приеду, тогда приеду".

Конечно, она опоздала, но совсем не так катастрофически, как могло бы быть.

Старый особняк, переделанный в новый, сиял всем своим начищенным, улучшенным, отреставрированным фасадом, и машин было море, и двое юношей в формах пытались как-то упорядочить автомобильную реку, разделить ее на два ручейка, пустить в нужное русло.

Марта сидела в машине, ползущей следом за "Мерседесом", думала о Данилове, его родителях и валенках, которые она в пылу отъезда позабыла оставить у гаража. Теперь проклятые валенки черной горой лежали на полу и ужасно нервировали Марту.

Может, прикрыть чем? Газеткой? Или пакетиком каким?

Молодой человек в форме отправил "Мерседес" направо, а Марте показал налево. Очевидно, ее машина не вызвала у него никакого доверия.

Ну и ладно. Подумаешь! У кого "Мерседес", а у кого "Нива". Каждому свое. Интересно, приехал Данилов или нет?

Тут ей неожиданно пришло в голову, что он может совсем не появиться, и настроение испортилось окончательно.

С чего она взяла, что он приедет? У него странные, запутанные отношения с родителями. Каждый раз после разговора с матерью он садится курить и пить кофе, а если дело совсем плохо, звонит ей.

- Приглашение, пожалуйста, - негромко сказал, интимно наклонившись к ней, высоченный охранник. Только что он гостеприимно распахнул перед ней дверь и тут же спросил приглашение. Оно было приготовлено заранее, чтобы не рыться в сумочке, не пугаться, что забыла, не задерживать движение, не смотреть умоляюще.

Он мельком глянул на приглашение и так же интимно сообщил, что "гардероб направо".

Внутри царило душистое сухое тепло, лампы светили неутомительно - не слишком ярко и не слишком тускло, слышалась музыка, тоже очень приятная - не слишком тихая, но и не слишком громкая. Ковры заглушали шаги, картины украшали стены, но не лезли в глаза, людей было мало, телефоны не заходились поминутно оголтелым звоном - все говорило о том, что прием обещает быть не просто тусовкой с неизменными тарталетками с красной икрой и декоративным ананасом на подносе, а маленьким событием, радостным и запоминающимся.

В гардеробе щебетали какие-то барышни, очевидно, все между собой знакомые. Гладкие прически, длинные платья, всполохи бриллиантов, сияние открытых плеч и ухоженных идеальных зубов.

-...а я сказала Олежке, что просидеть ноябрь в Москве - это самоубийство...

-...только вчера и всего на два дня. Потом заедем в Лондон и вернемся в Нью-Йорк.

-...выгнала. Кать, но у нее французский язык - просто ужас, я послушала и чуть в обморок не упала! И что?! Она будет учить мою дочь?! Ну, конечно, выгнала!

-...на Пхукет. Диме хочется в колониальную роскошь...

Когда Марта дошла наконец до ливрейного мальчика, раздевающего посетителей, жить ей не хотелось. Шуба показалась страшной и старой, хоть была на самом деле стильной и новой, платье - не "от модельера", а из магазина - резало глаза своей дешевизной, туфли она запачкала, когда пробиралась по тротуару к подъезду. А в ее машине на полу лежат валенки.

Господи, зачем она приехала?

- Сюда, пожалуйста, - распахивая высокую дверь, приветливо сказал еще один мальчик, точная копия всех предыдущих, - проходите, пожалуйста.

Народу было вовсе не так мало, как ей почему-то показалось сначала.

Небольшой зал был заполнен. Она никого не знала, по крайней мере на первый взгляд.

Вот ужас.

Прекрасная пара - родители Данилова - встречали гостей. Они стояли так, что невозможно было ни уклониться, ни пройти мимо. Марта поняла, что пропала.

Его мать сияла ледяной королевской улыбкой. У отца был равнодушно-приветливый вид. Справа от них помещался круглый столик антикварной работы. На нем невысокими стопками лежали книги в глянце, шрифт был иностранный. Невысокая женщина средних лет в черном брючном костюме с озабоченным и деловым видом перелистывала какие-то бумажки в большой кожаной папке. Увидев нового гостя - Марту, она захлопнула папку и заулыбалась ей навстречу.

- Добрый вечер, - произнесла мать Данилова отчетливо и как будто не по-русски. Улыбка у нее чуть-чуть изменилась. - Мы рады вас видеть.

Отец пожал Марте ладошку.

- Вы редактор? - спросил он. - Я вас, по-моему, где-то видел.

- Возможно, - подтвердила Марта, улыбаясь. Щеки затвердели от улыбки.

Его мать смотрела рассеянно, как будто вспоминала.

Женщина в брючном костюме энергично тряхнула Марте руку.

- Меня зовут Ольга Монт, я пресс-секретарь Михаила Петровича. Пойдемте, я покажу вам книгу. Сюда, пожалуйста, - она вела Марту к антикварному столику, стоявшему в двух шагах, как будто через тайгу, - это "Тайны времени". Именно она удостоена... Марта быстро и бесшумно вздохнула. Почему гостей встречает только одна пара? Где же вторая - чуть моложе, но столь же совершенная? Он - знаменитый архитектор, она - сногсшибательная красавица, его невеста.

-...специально для сегодняшних гостей.

Марта поняла, что ей предлагают книгу, и машинально протянула руку.

Книга была прохладная, увесистая, лаковая.

Нужно немедленно уехать. Выпить стакан сока и уехать. Хорошо бы еще съесть какой-нибудь бутерброд, но до еды далеко. Гости все прибывают, появились телевизионные камеры, со всех сторон снимавшие антикварный столик и великого человека с супругой. Ольга Монт давно отошла от нее и совещалась о чем-то с нервным человеком в смокинге. Совещаясь, она

неотрывно смотрела на дверь, готовая броситься встречать гостей. Около даниловских родителей подпрыгивал жизнерадостный толстяк, в котором Марта узнала министра культуры, и там были еще две камеры, нацеленные на толстяка.

Марта пошла вдоль правой стены - ей показалось, что так она быстрее проберется к выходу. Пусть это малодушие, но она все равно уедет. Ей здесь не место. Она приедет домой, поест и примется жалеть себя и ругать одновременно.

Небольшая толпа смокингов и вечерних платьев толпилась вокруг пожилой женщины странного вида. На ней был бордовый брючный костюм, а физиономия сплюснута книзу, как на карикатуре. Она курила длинную коричневую сигарету, очень не шедшую ей, стряхивала пепел на ковер и говорила во весь голос.

Знаменская, подойдя поближе, узнала Марта, знаменитый кардиохирург. Академик, профессор, директор, лауреат. Данилов говорил о ней, что она потрясающая бабка.

Марта улыбнулась. В этой чужой толпе Знаменская была как будто приветом от Данилова.

Он увидел ее, когда она была уже почти у двери. Ей оставался только один шаг.

Он сунул стакан в руку удивившемуся Грозовскому и перехватил Марту.

- Добрый вечер.

Марта вздрогнула и уставилась на него, как будто увидела впервые.

- Добрый вечер.

- Откуда ты взялась?

- Приехала из Кратова.

- Тебя тоже пригласили?!

Тон был такой, что она немедленно и страшно оскорбилась.

- Нет, конечно, не переживай. Но я не лезла в окно в сортире. Пригласили маму, а она отдала приглашение мне.

- Надежду Степановну? - уточнил Данилов. Он был так рад, что не знал толком, что говорить.

Он давным-давно ничему и никому так не радовался.

- Данилов, у меня одна-единственная мать, и ее действительно зовут Надежда Степановна.

Больше говорить было нечего, и они замолчали. Марта смотрела поверх его плеча на гостей.

- Я так рад тебя видеть, - признался Данилов.

- Мог бы позвонить.

- Ты тоже могла бы.

- Я и так все время звоню. Не хочу надоедать.

- Ты мне не надоедаешь.

- Вот взял бы, да и позвонил.

- Марта, я не мог. Что-то странное происходит, а я никак не могу разобраться.

Марта повернула голову и внимательно посмотрела ему в лицо.

- Это ты о чем, Данилов? О разбойном нападении? Ты что-то узнал, да? Что? Кто это?

- Я еще ничего не узнал. Я... потом тебе расскажу.

- Точно расскажешь? - спросила она подозрительно.

Ей уже не хотелось на него сердиться. Какое счастье, что он здесь!

Теперь можно ничего не опасаться, никуда не спешить и ни из-за чего не беспокоиться. Правда, где-то поблизости красавица Лида. Где же?

- Ты поздоровалась с моими родителями?

- Конечно. Только они меня не узнали, а напоминать я не стала. Я их боюсь страшно.

- Я сам их боюсь, - пробормотал Данилов и улыбнулся в ее серые глаза. - Как ты себя чувствуешь?

- Я чувствую себя жирной коровой, - пожаловалась Марта. - Почему-то мне кажется, что мне малы все брюки. Может, я просто так растолстела, а ребенок тут ни при чем? Ему еще рано расти! Его еще не должно быть видно. Ты что? Смеешься?

- Я не смеюсь, - возразил Данилов. Удивительно, как быстро в ее присутствии жизнь становилась похожей на нормальную, человеческую. - Вон там Знаменская выступает, слышишь? Пойдем, я тебя с ней познакомлю, и она тебя устроит рожать в ЦКБ. Бесплатно, раз уж ты не хочешь взять у меня деньги.

- Мне не надо в ЦКБ. Мне надо в районный роддом. Только кретины платят деньги за понты и блатных врачей, которые ничего не могут.

- За какие понты? - не понял Данилов.

- За фикус в коридоре и турецкий ковер на лестнице. Данилов, ты что? Тупой? Мне нужен нормальный, опытный, практикующий врач, у которого каждый день кто-нибудь рожает. - Марта быстро посмотрела по сторонам, не слышит ли кто, о чем они говорят. - Я и без фикуса обойдусь, мне лишь бы ребенка не уморили, а этих, которые в ЦКБ и у которых три богатых клиента в месяц, мне не надо, боже избави! Ты что? Не слушаешь?

Конечно, он не слушал. Он смотрел на нее - и не слушал.

Как бы ему заманить ее ночевать? Пообещать, что все расскажет, но только дома?

- Данилов, что ты молчишь?

- Ты собиралась уезжать?

- Я думала, что тебя нет, - призналась Марта, - и никак не могла понять, зачем же я-то приперлась!

- Подожди меня минут пятнадцать. Сейчас начнется торжественная часть, и можно будет незаметно уехать. Ты собираешься вернуться в Кратово или... останешься? - Ему показалось, что вопрос прозвучал как-то на редкость пошло, оскорбительно даже.

- А Лида? - спросила Марта. - Она не обидится?

- Нет, - сказал Данилов довольно сердито, - собственно говоря, это совсем не твое дело. С Лидой я сам все улажу.

- Тогда останусь, - решила Марта.

Разве она могла уехать, когда он сказал - оставайся?!

- Через пятнадцать минут. Постарайся никуда не исчезать. Если хочешь, можешь уехать прямо сейчас, у тебя же есть ключи. А я подъеду.

- Данилов, - спросила Марта язвительно, - с чего ты взял, что я хочу немедленно мчаться в твою квартиру? Может, я хочу побыть на приеме, в обществе приятных и умных людей? Может, я хочу съесть немного холодных устриц или что предполагается на фуршете? Может, я хочу провести вечер здесь, а не возле твоей посудомоечной машины?

- Здесь? - беспомощно переспросил Данилов. - Ну... давай проведем вечер здесь.

- Ты тут совсем ни при чем, - наслаждаясь игрой, продолжала Марта, - ты должен проводить вечер со своей Лидой, а не со мной.

Он посмотрел ей в лицо и понял, что это игра. Просто такая игра. От сердца отлегло, а он уж перепугался было.

- Значит, через пятнадцать минут, - заключил Данилов строго, чтобы она не догадалась, как он перепугался, - мне нужно еще к Знаменской подойти.

- А к родителям?

- Я уже подходил к ним, Марта.

Он ко всем уже подходил, и к нему все подходили - друзья семьи, знаменитые музыканты, знаменитые писатели, знаменитые критики - не знаменитых было на этом приеме - "друг детства" Олег-Тарасов, конкурент Марк Грозовский, мать Лиды Виолетта Ивановна, сама Лида в парижском платье. Он старался вести себя хорошо - достойно, как сказала бы Светлана Сергеевна, - но знал, что этого мало. Необходима картина полного воссоединения семьи, а он в такую картину никак не вписывался. Он вообще не подходил ни для каких определенных ему ролей - идеального сына, продолжателя дела знаменитого отца, мужа светской красавицы.

С тех пор, как в шестнадцать лет у него сдали нервы, он мало для чего подходил.

Лида, выделявшаяся из толпы неземной красотой, в отдалении, за колонной рассматривала в зеркальце свои губы и осторожно трогала их помадой. Данилов подумал, что хорошо бы уйти так, чтобы она не заметила.

Поговорив со Знаменской - "Андрюшик, как поживает мой унитаз в форме лилии?", - он уже совсем собрался сбежать и все-таки столкнулся с Лидой. Марты не было видно.

- Господи, какой ты неуклюжий!

Он присел, собирая в крохотную сумочку ключи от машины, медный номерок из гардероба, золотую пудреницу, шелковый кошелечек для визитных карточек.

Все. Больше в сумочке ничего не было, Данилов специально осмотрел пол.

- Дурацкая сумка! Второй раз за вечер открывается, и из нее все падает, а я, как идиотка, подбираю!

- Извини, пожалуйста.

- Ты что? Уезжаешь? А банкет?

- Я устал и не хочу есть. Я поеду.

- Светлана Сергеевна придет в ужас, - прошептала Лида. - Господи, ну что ты все время выдумываешь?! Почему ты не можешь остаться?!

Не мог же он сказать ей, что совершил подвиг, придя сюда! Одна мысль о том, что сейчас начнутся выступления с микрофоном и не дай бог! - к нему опять пристанут, чтобы он говорил "теплые слова", вызывала дрожь в желудке.

- Я позвоню тебе, - сказал он Лиде и легко поцеловал ее в щеку, - я должен ехать.

- Ты просто свинья, - заявила Лида, повернулась и пошла, подхватив под руку наблюдавшего в отдалении Тарасова.

Улучив момент, Тарасов оглянулся, подмигнул Данилову и показал большой палец. Лида ему явно угодила.

В том конце зала, где были камин и микрофон, произошло шевеление, вся толпа как будто придвинулась в ту сторону, прошелестела голосами и притихла.

Данилов вышел и притворил за собой, высокую дверь.

- Уезжаете? - благожелательно спросил "придверный" юноша. Данилов кивнул. Где Марта?

Он вытащил из кармана мобильный телефон и нажал кнопку.

Гардеробный юноша выглянул и посмотрел вопросительно. Данилов отрицательно покачал головой - он был без пальто.