Теория "Длинных волн" Н.Д. Кондратьева 18 страница

Вид у него был испуганный.

- Мне нужно с тобой поговорить, - сказал Данилов, - прямо сейчас.

- Через полчаса торги начнутся...

- За полчаса мы успеем.

- Ну давай, - согласился Веник неуверенно. Было видно, что ему до смерти не хочется разговаривать с Даниловым. - Кофе будешь?

- Буду, - сказал Данилов.

Бледный юноша и фигуристая девица посмотрели друг на друга.

- Нам выйти? - спросила девица у Веника.

- Если можно, пожалуйста, - ответил за него Данилов.

- А что? - спросил Веник и улыбнулся жалкой залихватской улыбкой. - У нас секреты?

- Секреты, - согласился Данилов.

"Давно надо было его запугать", - подумал Данилов, глядя, как суетится Веник, ставший вдруг маленьким и жалким.

Как это он раньше не догадался? Его так легко запугать - только прикрикнуть погромче, и на все вопросы давно нашлись бы ответы.

Дверь в будочку тихо притворилась за сотрудниками, и Веник бодро спросил у Данилова:

- Тебе с сахаром?

- Да, если можно.

Кофе был в щербатой белой кружке. На боку коричневые потеки. Данилов мерз, рука болела, в голове от недосыпа как будто толклось битое стекло, поэтому он взял кружку и отхлебнул, несмотря на потеки. Кофе был густой и очень горячий, очевидно сваренный, а не разболтанный из баночного суррогата. В нем было много сахара. Хорошо бы, если бы в нем был коньяк. Подумаешь - полдесятого утра! Сегодня у него очень трудный день.

- Веник, у тебя есть коньяк?.

- Что?! Какой коньяк?

- Любой. Лучше, конечно, не подпольного производства.

- Сейчас утро, Данилов, - осторожно сказал Веник. Кажется, теперь он перепугался по-настоящему. Данилов никогда и ничего с ним не пил.

- Ну и что? Есть?

- Где-то был. Сейчас... - Он нагнулся, пошарил в тумбочке, ничего не нашел и перебежал к шкафчику. - Вот, есть. Тебе в стакан налить?

Данилов взял у него из рук бутылку, посмотрел на этикетку и налил себе в кружку - прилично, - отхлебнул и едва сдержался, чтобы не закрыть глаза.

- Ты прямо в перчатках будешь сидеть? - спросил осмелевший Веник, который никак не мог понять, в чем дело и что такое стряслось с Даниловым.

- Да, - сказал Данилов, - в перчатках. Что ты надумал, Веник?

- Надумал? О... чем я надумал?

- Или ты говоришь мне, где ты был утром в субботу, или возвращаешь мне деньги, - сказал Данилов и еще отхлебнул, чувствуя, как коньяк глушит стеклянный морозный звон у него в голове. - Я тебе предлагал сделку. Ты забыл?

- Нет, - нервно сказал Веник, - не забыл. Он с размаху сел на стул, пошарив, вытащил из тумбочки стакан, дунул в него и налил себе коньяку.

Выпил тоже с размаху и задышал, приоткрыв жалкий ротик.

- Что ты ко мне привязался, Данилов? - начал он и, кажется, даже шмыгнул носом. - Ну что я сделал? Ты же знаешь, что я деньги тебе вернуть так быстро не могу, они у меня все в деле!

- В деле! - повторил Данилов. - В каком еще деле?

- Я не могу тебе сказать, где я был, - зашептал Веник, нервно оглядываясь по сторонам, - ну не могу, и все! Тебе все равно, конечно, ты весь чистенький, правильный, скучный, как газон, а у людей... Разные бывают ситуации!

"Почему газон? Какой еще газон? Неужели я похож на газон?"

- Ты как в целлофане живешь, ничего тебя не касается, а я... а мы...

- Веник, где ты был?

- Ты чистоплюй! - Веник старательно распалял сам себя, чтобы было не так страшно и чтобы потом он мог сказать себе, что сделал все, что мог, но пришлось "расколоться". В том, что он "расколется", Данилов не сомневался. - Я тебе ни слова! Ты, твою мать, думаешь, что, если у тебя бабки, ты можешь людьми вообще помыкать, да?! Ты меня, блин, в рабство взял этими деньгами, да?! А меня, между прочим, так и не застрелили, и если бы застрелили, то моя смерть была бы на тебе, как и Нонкина!! На тебе кровищи, Данилов, как на киллере каком-нибудь, ты посмотри на себя!..

- Веник.

Кружка сквозь перчатку приятно грела руку, тепло поднималось вверх, и казалось, что ее дергает не так сильно, как раньше.

- Ну ладно!! Ну и черт с тобой!! Ну и подавись ты!.. На том свете!.. Ты еще узнаешь!.. Твою мать...

- Веник, хватит. Я все равно ничего не понимаю в цирковых представлениях. Давай говори, и я поеду.

- Хорошо, - воскликнул Веник трагическим голосом, - хрен с тобой!

Он упал на стул, со всего маху придвинулся и просвистел Данилову в лицо:

- Я был у бабы.

Такого сюрприза Данилов не ожидал.

- У какой бабы? Веник отвел глаза.

- Аська, зараза... Короче, выгнал я ее. Она ушла. А я к бабе пошел.

- К какой бабе?!

Все в том же трагическом порыве Веник схватил свой портфель, покопался в нем, вытащил какую-то газетенку, перегнутую в четыре раза, и ткнул пальцем в середину страницы.

- Вот. - Глаза он отводил и вообще пытался отвернуться.

Очень заинтересованный, Данилов приткнул свою кружку на кучу бумаг и взял газетенку.

"Любовь втроем, - было написано в объявлении, - две очаровательные девушки ищут партнера, пылкого молодого человека б.к. для совместного досуга".

- Что такое б.к.? - спросил Данилов, таращась в газету с первобытным изумлением.

- Без комплексов, - буркнул Веник.

- А ты б.к.? - осведомился Данилов.

- Ну да, - неуверенно сказал Веник, и тут Данилов захохотал так, как не хохотал никогда в жизни. Даже кружка поехала с бумаг, и он подхватил ее.

Немного кофе выплеснулось от того, что Данилов хохотал как сумасшедший, и он опять пристроил кружку на стол.

- А что такого? - задиристо спросил Веник. - Что ты ржешь? Я человек современный, пресыщаюсь быстро. Мне все время хочется чего-нибудь... надо же испытывать острые ощущения, пока еще...

- Ну, как ощущения? - спросил Данилов, перестав хохотать. - Достаточно острые? Ты пробыл там до утра?

- Да, - хмуро сказал Веник, - у меня деньги были, я сразу за ночь и заплатил...

- Ты по этому телефону звонил?

- А ты что, - вскинулся Веник, - проверять хочешь?

- Нет, - сказал Данилов, - не хочу. Что тут проверять, все и так понятно. Считай, что свои десять тысяч ты отработал. У меня еще один вопрос, бесплатный.

- Ну?

- Куда ты дел мои очки?

- Какие еще очки?

- Ты приехал ко мне, чтобы пересидеть, когда твоя Ася вернулась за вещами. Ты смотрел хоккей и взял у меня очки. Как они потом попали в мой офис?

- А-а... я же их тебе привез, когда на следующий день заезжал или через день, что ли. Ты ко мне пристал с этими деньгами, я очки на стол бросил и ушел.

Я отдать хотел, а ты как начал наезжать, вот я их и бросил!

- Ясно, - подытожил Данилов, одним глотком допил кофе и с сожалением поднялся.

Уезжать - как уходить на войну - ему не хотелось. Рассказ Веника подтвердил все, о чем он уже догадался, и это означало только одно - самое худшее впереди.

- Хочешь, я тебе анекдот расскажу? - спросил он у Веника. - Институтских времен, как раз про тебя. Приходит мужик в бордель, смотрит прейскурант и видит - страстная испанка. Замечательно, думает мужик, это мне подходит. Платит денежки, поднимается в номер, глядь, а там сидит старая толстая еврейка. Где же испанка, вопит мужик, я за страсть заплатил! А бабка ему - ну, хочешь, я тебя укушу?

Веник моргнул.

- Это ты к чему, Данилов?

- К весне, должно быть, - ответил Данилов и вышел из стеклянной будочки.

В машине он сразу включил отопитель, потому что мерз все сильнее, и позвонил секретарше Ире.

- На работу можете сегодня не приходить, - сказал он, поздоровавшись, - а завтра я скажу.

- Андрей Михайлович, я звонила Сашиной маме, и она сказала, что похороны через три дня, и помощь им никакая не нужна, в смысле... в организации.

Похороны, подумал Данилов. Черт возьми, будут еще и похороны!..

- Ира, я понимаю, что вспомнить трудно, но все-таки постарайтесь.

Накануне убийства я уехал довольно рано, часа в четыре, наверное.

- Да, я помню.

- Вы не помните, кто меня спрашивал в тот вечер? Кто звонил, что просил передать?

- Ой, господи, - пробормотала Ира, как нерадивая студентка, которая наконец поняла, что

проваливается на экзамене, - как же тут вспомнить, когда после этого Сашу... убили! Тучков звонил, - это был прораб, возводивший апартаменты Знаменской, - из архитектурной комиссии звонил этот... как его...

- Лобов, - подсказал Данилов. Из решетки отопителя несло ровным теплом, и он грел над ней руку.

- Да-да, Лобов, точно! - воскликнула Ира радостно, и Данилов вдруг пришел в раздражение - зачем ему секретарша, которая не помнит никаких фамилий?! - Еще кто-то звонил, вот только вы ушли, но я по голосу не узнала. Я спросила, что передать, а там... ничего.

- Знакомый голос?

- Вроде да, - раздумывая, сказала Ира, - вроде знакомый. Он мне - начальник на месте? А я ему - портфель на месте, а начальника нет.

- Что?! - вскрикнул Данилов.

- Ничего, - испугалась Ира, - портфель, говорю, на месте, а начальника нет...

"Как все просто, - подумал Данилов. - Он позволил и спросил. Секретарша ему сказала. Вопрос-ответ. Никаких трудностей".

- Хорошо, - пробормотал Данилов, - до завтра, Ира.

Мотор урчал, из отопителя все дуло усыпляющим теплом. Данилов держал телефон в руке. Сзади посигналили - будешь выезжать или нет? - он не обратил внимания.

"Ты не справишься один", - сказала ему Марта.

Она права. Один он, пожалуй, не справится. Нужно было сделать еще один звонок. Данилов посмотрел на телефон, и, словно отвечая его мыслям, телефон зазвонил. Данилов помедлил и нажал кнопку.

- Да.

- У вас продается славянский шкаф? - доверительно спросила Марта.

- Где ты?

- Шкаф уже продан, - сообщила она, - могу предложить никелированную кровать.

- Где ты?

- Дома, Данилов. Я уже приехала. Навстречу потоку ехать всегда легко. А ты где?

- Марта, - попросил он, - ты мне не звони... пока. Я сам позвоню тебе, как только смогу. Ты меня отвлекаешь, а отвлекаться мне нельзя.

- Прости, Данилов, - быстро произнесла она, - я не нарочно. Просто я хотела сказать, что со мной все в порядке, я дома. Сейчас позвоню на работу и сообщу, что не приеду. Не беспокойся за меня.

- Я постараюсь не беспокоиться, - ответил Данилов и посмотрел на часы.

Времени у него было мало. А может, наоборот, много. Он не знал, сколько времени ему оставил тот человек.

Черт побери, ему сейчас очень пригодился бы пистолет. Жаль, что у него нет пистолета. Он никогда не думал, что будет жалеть об этом.

"Я все равно не умею стрелять. Зачем мне пистолет?"

- Данилов, ты все-таки постарайся, чтобы с тобой ничего не случилось.

- Постараюсь, - пообещал он и добавил по привычке: - Не волнуйся.

Телефон пискнул, информируя о том, что разговор окончен, и Данилова это огорчило. Не осталось совсем ничего, чтобы еще потянуть время, хоть чуть-чуть.

Ты просто трус. Ты боишься.

Конечно, боюсь. Только герой боевика не боится, а я боюсь.

Меня знобит, у меня болит рука, и я боюсь так, как никогда и ничего не боялся, - за себя, за Марту и за мышонка, которого никто не защитит, кроме меня. Так получилось, что только я, я один, смогу их защитить или хотя бы отвести беду.

Ну что ж. Надо звонить.

Он набрал номер, который знал наизусть, и некоторое время ждал, пока ответят. Только бы

ответили.

- Да?

- Катерина?

- Здравствуйте, Андрей,. - сказала она сердечно, - жаль, что нам так и не удалось поговорить на приеме. Как ваши дела?

- Катерина, мне нужна помощь. Я в двух словах расскажу вам, в чем дело и куда я сейчас поеду, а вы... оцените ситуацию и подумаете, сможете ли мне помочь.

- Хорошо, - согласилась она, помедлив, - я слушаю.

Он говорил недолго.

- Я не знаю, - ответила она, дослушав, - это несколько странно и неожиданно. Я должна поговорить с мужем.

- Конечно, - согласился Данилов.

Уже то, что она сразу не послала его подальше, было большой удачей.

Жене Тимофея Кольцова не могло быть дела до проблем какого-то бедного архитектора!

- Я вам перезвоню, - пообещала она и повесила трубку.

Вот и все.

Данилов сунул мобильник в карман и стал осторожно выбираться со стоянки. Ехать ему было недалеко.

Он заметил знакомую машину возле знакомого дома на Кутузовском проспекте и не стал разворачиваться, решив, что просто перейдет где-нибудь дорогу.

Все правильно, она была там, где должна быть, но собственная подтвержденная догадка поразила Данилова.

Он подошел к машине, темной и грязной, и усмехнулся, увидев свежую царапину на левом борту. Марта задела ее своей "Нивой", когда неслась в лоб.

Странно, что она вообще успела свернуть.

Данилов достал из кармана брелок, открывающий его собственную машину, и нажал кнопку. Фары мигнули и погасли, в дверях сухо щелкнуло - замки открылись.

Наверное, треть машин открывается одними и теми же кнопками, подумал Данилов.

Если бы она не открылась, он бы просто в нее не полез.

Зачем? Все и так было ясно и понятно. Он открыл ее просто для того, чтобы еще раз убедиться, что прав.

Он распахнул пассажирскую дверь и присел на корточки, рассматривая мокрый резиновый коврик. Стараясь не опираться на раненую руку, он нагнулся и посмотрел под сиденьем. Там было что-то довольно длинное и круглое, какой-то баллончик. Данилов сунул руку и вытащил баллончик с голубой краской. С одного боку баллончик был сплющен, должно быть, смялся, когда Данилов наступил на него ногой.

"Это только начало", - было написано голубой краской на стене разгромленного дома, который Данилов так любил.

Вот уже и конец. Скоро финальные титры.

- Догадался, - прозвучал за его спиной язвительный голос, - молодец. Но очень долго думал.

- Что ж ты, Олег, - не поворачиваясь, сказал Данилов, - то кассету в машине бросил, то баллончик забыл. Ладно я, но дом-то Тимофея Кольцова. Он из тебя всю душу вынет.

- Не вынет, - ответил Тарасов весело, - не беспокойся. Пошли, Данилов.

Мне некогда. Мне еще чай с твоей матушкой допивать.

Данилов поднялся с корточек и захлопнул дверь машины, оттягивая миг, когда ему придется повернуться и посмотреть в лицо Олегу Тарасову. Он очень боялся, что вообще не сможет посмотреть ему в лицо и тогда все будет кончено.

Кутузовский проспект ревел машинами. В скверике - несколько деревьев вдоль шоссе - бежал малыш в красном комбинезоне, и старик бросал палку собаке.

Собака вскидывала лапы ему на грудь, припадала к земле, вскакивала, порывалась бежать и отчаянно гавкала от нетерпения. Старик смеялся и прятал палку за спину, а потом швырял - далеко.

"Хорошо быть собакой", - подумал Данилов.

- Пошли, Данилов, - повторил Тарасов настойчивей, - мне некогда. Болит ручонка-то?

- Болит, - ответил Данилов и посмотрел наконец ему в лицо. Лицо было ясным и радостным, как у человека, который вот-вот закончит надоевшую работу и освободится.

- Я тебе кисть хотел прострелить, - сказал Тарасов весело. - Помнишь, как ты над своими руками трясся? Я бы и прострелил, мне твоя сучка помешала.

Ее-то ты зачем втравил? Жила бы дальше, горя не знала. А теперь все. Пошли, Данилов, поговорим по дороге. Кстати, я тебя предупреждаю, что у меня пистолет.

Так что ты "мама!" лучше не кричи и "караул!" тоже. Я тебя на месте застрелю, а через три часа я в Италию лечу, так что меня никто остановить не успеет, никакие менты.

- Куда идти? - спросил Данилов.

- Тут недалеко. И давай поближе ко мне, с той стороны, где ручонка. Кто тебя знает, вдруг ты еще побежишь! Ты же трус, Данилов.

- Это я раньше был трус, - ответил Данилов холодно, - больше я не трус.

Тарасов засмеялся.

- Ты просто еще не знаешь, как я намерен поступить с тобой и твоей сучкой, - нежно проговорил он, - но я тебе расскажу. И мне приятно, и тебе полезно. Что ж просто так подыхать-то? Просто так подыхать неинтересно.

Начался двор, высокий и узкий, знакомый с детства. Снег скрипел, мальчишки кричали, пело радио в какой-то машине.

- Дальше, дальше, - сказал Тарасов, когда Данилов взглянул на подъездную дверь, в которую входил много лет и которую редко вспоминал. Ничего хорошего не было за этой дверью, только трудное, холодное, одинокое детство за роялем.

Лишь когда появилась Марта, кончилось одиночество.

- Сюда давай, - велел Тарасов и, быстро оглянувшись по сторонам, вдруг толкнул Данилова в раненую руку.

Данилов чуть не упал от боли, в голове что-то взорвалось, ударило по глазам, и в руке, кажется, лопнуло. Тарасов рванул его за отворот дубленки, проталкивая в узкий лаз заколоченного черного хода. Пахло старой штукатуркой, сырыми стенами, промерзшим бетоном. Тарасов лихо выудил из-за пояса пистолет.

Сквозь боль в голове Данилов вдруг подумал, что он, наверное, очень гордится собой.

- На самый верх, - скомандовал Тарасов. - Сегодня ты научишься летать. А если не научишься, разобьешься.

- Как ты догадался, что я приеду? - спросил Данилов хрипло.

- Ну-у, - протянул "друг детства", - не настолько же ты тупой! Я знал, что в конце концов ты все поймешь, не можешь не понять! И знал, что поедешь выяснять отношения. Твои родители сегодня вечером улетают в Париж. Где еще я могу быть? Конечно, у них! Я и машину поставил так, чтобы ты сразу увидел. Ловко?

- Очень, - согласился Данилов. Под ногами хрустел песок и поднималась многолетняя пыль. На ступеньках кое-где был навален мусор, и Данилов переступал через него. - А мои родители? Если ты меня сейчас убьешь, у тебя не будет никакого алиби. Они скажут, что ты как раз в это время уходил из квартиры.

- Да не заботься ты обо мне, - весело заявил Тарасов и ткнул его в спину пистолетом, - все в порядке с моим алиби! Я все время смотрел в окно и, когда увидел, что ты подъехал, сказал Светлане Сергеевне, что пойду за сигаретами. Тебя ведь не сразу опознают. Документы я у тебя заберу. Пока проваландаются, родители твои уже и в Париж отбудут. А время я вперед перевел.

Во всей квартире. Михаил Петрович, сам знаешь, на часы никогда не смотрит, а у Светланы Сергеевны я специально время спросил, когда за сигаретами пошел. И еще спрошу, когда вернусь. Потом я стрелки назад переведу, только и всего.

Данилов посмотрел вверх. Идти осталось совсем немного. Один пролет - и решетка последнего этажа.

- Направо! И без фокусов, Данилов! Ты ведь уже покойник. "Отче наш" знаешь? Читай.

За облезлой коричневой дверью с предусмотрительно снятой поперечной балкой было значительно холоднее, и свет здесь был другой. Не размытый серыми подъездными стеклами, а ясный, уличный. Снег залетал в выставленное окно, бесшумно падал на скрещенные доски.

"Как высоко", - подумал Данилов.

- Ну что, - все так же весело спросил Тарасов, - прочел молитву? Давай покурим, что ли! Знаешь, мне как-то даже жалко, все-таки ты мой друг, в один горшок писали! И не верится - неужели сейчас я от тебя освобожусь, а? Навсегда!

На всю оставшуюся жизнь! Ты там будешь лежать, - и он показал пистолетом вниз, в узкий, как шахта, колодец двора, - мордой в помойке, с переломанной спиной, с вывернутой шеей, тебя ведь и узнают-то не сразу, а я пойду чай допивать и вечером в Рим улечу и вздохну наконец всей грудью!..

- Зачем? - спросил Данилов и медленно полез в карман за сигаретами.

Тарасов следил за ним очень внимательно, даже пистолет у него в руке напрягся.

- Зачем все это было нужно, Олег?

- Как зачем?! - поразился Тарасов. - Ты так ничего и не понял?!

- Нет, - сказал Данилов, - не понял. Он снова полез в карман и достал на этот раз зажигалку. Тарасов должен увидеть это движение. Увидеть, запомнить и не бояться его.

Времени на то, чтобы Тарасов запомнил, было мало. Столько, сколько горит сигарета.

- Затем, что я тебя ненавижу, - выплюнул Тарасов ему в лицо, - ненавижу! Всегда! Всю жизнь! Вся моя жизнь состоит из ненависти к тебе! Кто ты?

Богатый, тупоумный, ленивый недоносок! Ты даже играть не смог и заставил всех вокруг скакать перед тобой на задних лапах! Тебе было положено все, а мне ничего, а я ведь в миллион, в миллиард раз талантливее тебя! Кому я был нужен со своим талантом?! Никому! У меня не было родителей с фамилией Даниловы, ко мне профессора на дом не приезжали, я все

должен был выгрызать, выпрашивать, выклянчивать! А ты... ты все бросил, когда не смог играть! Ты бросил и ушел.

Так, как будто имел на это право. Так, как будто на самом деле чего-то стоил! А ты ничего не стоил! Ты ни на что не имел никаких прав! Ты просто был бесталанный, ленивый ублюдок, а с тобой носились, как с гением! Ну конечно! Данилов! Как же с тобой не носиться!

- Ну и что? - перебил его Данилов. - Что из этого? Я ведь не стал музыкантом. У меня обыкновенная работа и никакой мировой славы. Чему ты завидуешь?

- Я не завидую тебе, ты, жалкий червяк, придурок, мокрица! Я ненавижу тебя, и я убью тебя прямо сейчас, а вечером в Риме буду пить вино и щупать девчонок! Ты никто! Ты был и остался ничем, и я... победил тебя!!

- Тебе лечиться нужно, - сказал Данилов равнодушно, - и чем скорее, тем лучше. Может, вместо Италии ты в психбольницу устроишься?

Тарасов вдруг подскочил к нему, так что Данилов сделал шаг назад, к самому краю жестяной скользкой крыши, и спиной почувствовал неотвратимость и заманчивость бездны.

Из-под его ботинок сыпался снег и беззвучно исчезал в желтой холодной пропасти.

- Не-ет, - зашелся в истерике Тарасов и потряс у него перед носом пистолетом, - тебе меня не провести. Ты хочешь, чтобы я тебя пристрелил, да?

Чтобы ты падал уже мертвый? Нет. Не выйдет. Я стрелять не стану. Ты умрешь, когда будешь падать, от страха, как умирают все свиньи! Или когда ударишься о мусорные баки! Да! - захохотал он, потому что эта мысль понравилась ему. - Последнее, что ты увидишь в своей дерьмовой жизни, будут внутренности помойки, с тухлыми тряпками, очистками и гнилью! Ты влетишь прямо мордой во все это!

- А зачем так сложно? - спросил Данилов. Сигарета почти кончилась, от нее осталась только четверть. - Можно было все сделать гораздо проще. Чего ж ты меня давно с крыши не скинул?

- Ты же полоумный, Данилов, - сказал Тарасов весело, - все знают, что ты полоумный! Ты

же жену убил! Ты ненормальный, псих, придурок! Ты сам с крыши кинулся! Конечно, сам! Ты приехал поближе к родителям, которых ненавидишь, и кинулся с крыши! А?! Красиво?!

- Почему сейчас?

- Потому что у тебя помрачение, как у орангутанга! Потому что какие-то хулиганы разгромили дом, который ты строил, и ты помрачился! Тебе стали всякие видения мерещиться - кровавые рубахи там, надписи на зеркалах! Да я первый об этом расскажу! Я первый! Как у тебя башку снесло! Как я хохотал, когда подкладывал эту рубаху!! А кровь из американского

набора для Хэллоуина?! Ты небось от страха штаны намочил, а кровь была даже не настоящая!! Ты же псих, пси-их!! Тебя твой Кольцов уволил, и ты чокнулся окончательно, потому что и так был чокнутый! Ты даже учиться не смог от того, что чокнутый! Это самоубийство, самоубийство, понимаешь?! Это ведь ты в припадке ударил по башке своего сотрудника и убил его! Ты понимаешь? Это же очевидно! Твои очки...

- Очки тут ни при чем, - заявил Данилов сухо, я ночевал не один.

Человек, который был у меня, подтвердил, что я не выходил из дома. Не я убил Сашку. Не было у меня помрачения.

- Ты врешь, - взвизгнул Тарасов, - врешь, врешь!! Кто мог с тобой ночевать?! Твоя сука? Так я убью ее! Так убью, что никто никогда не найдет, а все решат, что ты ее замочил, прежде чем с крыши сигануть! Лидка была со мной, значит, с тобой могла быть только твоя сука!

- Лида вытащила у меня ключи от офиса?

- Ну конечно! Конечно, Данилов! Я начал спать с ней, как только ты стал с ней спать! Мне нравится трахать твоих баб, может, я и ту суку трахну, прежде чем закопаю!

- А помада? Тоже Лидина? Она тебе дала или ты украл у нее?

- Как же! Украл! Она уронила, а я подобрал! У нее вечно все падает, у идиотки! Знаешь, как это смешно, готовить тебе всякие сувениры и представлять, как ты бледнеешь, стекленеешь, не знаешь, что тебе делать и откуда это! Я всем на приеме рассказал, что ты окончательно спятил, даже мамочке твоей, я всех убедил, всех, всех!! Я и жену твою трахал! - вдруг сказал Тарасов и радостно засмеялся. - Почти что в первую брачную ночь начал. Ты жил с ней столько же, сколько и я! Она у нас была общая! Дура, конечно, но в постели ничего.

- Зачем ты ее убил? - Данилов слегка переместился от края крыши, так, чтобы Тарасов не обратил внимания. Он и не обратил.

- Она стала трещать, что все тебе расскажет, что жить с тобой больше не может, а меня одного любит и больше никого не хочет... Дура! - вдруг заорал он.

- Конечно, я ее убил! Что мне оставалось делать?! Я же тогда надеялся, что тебя расстреляют за убийство, Данилов, но ты отмазался! Как всегда! Как всегда!

Он как будто призывал Данилова посочувствовать ему, и тот даже кивнул, выражая сочувствие.

- Я думал, что загоню тебя в карьер! Я полдня строил декорацию к картине твоего самоубийства! Ты притащил с собой сучку, и ничего не вышло! Но ничего. Ничего, - он глубоко вздохнул, как будто утешая себя, - сейчас все получится. Сейчас наверняка. Ну...

- Откуда ты узнал о доме?

- В один из моих приездов в Москву на одном приеме жена Кольцова при мне делилась с подругой восторгами по поводу дома, который им строит "талантливый архитектор Данилов", и назвала место. Я не мог допустить, чтобы ты выбрался из дерьма, но ждал, пока работа там почти закончится. Чтобы тебе больнее было! О том, что утром в субботу туда едешь, мне сказала Лида.

- Почему в тот раз тебя пустил охранник? И откуда ты взял телефон Катерины Солнцевой?

- С телефоном проще простого, Данилов! Ты же у нас все-е записываешь, как недоумок беспамятный! Я заходил к тебе на работу, как только ты получил этот заказ, и телефончик из книжечки списал!.. А пустил потому, что я ему, козлу, в переговорное устройство сказал, что ты меня прислал! По имени-отчеству тебя назвал, позвоните, говорю, ему на мобильный по такому-то номеру, проверьте, если хотите!.. Конечно, он не стал проверять!

- А янтарь? - спросил Данилов, весь подобравшись. - Зачем ты его утащил?

- Это не янтарь, - улыбнулся Тарасов, - это...

- Канифоль, - подсказал Данилов, - у тебя выпала из кармана канифоль, а у меня есть только один друг-скрипач. Ее обязательно надо было забрать. Все правильно.

- Давай документы, - приказал Тарасов, - что там у тебя есть? Права, паспорт. Давай.

Данилов медленно полез в нагрудный карман и вытащил толстый бумажник с правами и всеми автомобильными бумагами. Ему показалось, что шевельнулась створка окна, ведущего на крышу. Он посмотрел, но ничего не увидел.

- Теперь паспорт! Ну! Быстрей, Данилов! И шагай, шагай туда!

У каждого настоящего горца, вспомнилось Данилову, под плащом обязательно должен быть меч.

Под дубленкой у Данилова был зонт.

Самый обычный, складной автоматический зонт, забытый осенью в машине.

Левой рукой Данилов выхватил из-за ремня зонт и нажал кнопку.

Как в замедленном кино, он увидел изумленные глаза Тарасова, и распухающий купол зонта, ударивший ему в лицо, и увидел, как вздрагивает рука, сжимающая пистолет, и он конвульсивно дергается. Оглушительный звук бьет в уши, и Тарасов начинает падать назад, отчаянно перебирая ногами, и не может удержаться, и ничего не видит из-за зонта, закрывшего лицо, и какие-то люди бегут к ним, уже совсем близко, неожиданно близко, и Данилов смотрит только на Олега, зная, что больше уже ничего не будет.

Все. Конец истории.

Данилов шевельнулся, только когда почувствовал, что чьи-то руки оттаскивают его от края крыши.

- Андрей Михайлович, с вами все в порядке?

- Что?

В руках у него был зонт, который ему очень мешал. Данилов посмотрел на зонт и бросил его на крышу. Зонт завертелся, поехал, наклонился и остановился.

Охранник Дима, который был приставлен к Данилову еще в прошлую субботу, когда они остались одни на разгромленной даче, смотрел с сочувствием. Леша в кожаном пальто подобрал зонт, сложил его, скользя башмаками, заглянул вниз и присвистнул.

- Пошли отсюда, мужики! Нечего тут делать. Можете идти-то, Андрей?

- Могу, - ответил Данилов. - Наверное, нужно милицию вызвать. Объяснить как-то...

- Да уж мы сами, - сказал Леша, - без вас объясним. Пошли, пошли отсюда!..

- Нас Тимофей Ильич вызвал, - говорил Дима. Он шел и все время оглядывался, как будто боялся, что Данилов упадет. - Найдите, говорит, Данилова и помогите ему. Мы машину-то сразу нашли, у нас адрес был, а вот вас не сразу.

- Да, - согласился Данилов, - найти было трудно.

- Вы и без нас справились, - сказал Леша, - ничего. Обошлось.

- Обошлось, - согласился Данилов.

Он приехал в Кратово под вечер и остановил машину возле деревянных воротец, почти до половины засыпанных снегом. Чтобы въехать на участок, придется разгрести снег, а он только вчера обещал Марте, что не будет ни косить, ни рыть раненой рукой погреб.

Все-таки, видимо, придется рыть. Или одну ночь машина и за забором переночует?

Он толкнул тяжелую калитку, застрявшую в пазах, толкнул еще и открыл только с третьего