Глупости! – сказала она уверенно и улыбнулась. – Глупости, товарищ Бунчук!..

Бунчук пошел проводить ее. Дорогой она расспрашивала о его прошлой жизни. Потом Бунчук стал расспрашивать Анну и узнал, что она родом из Екате- ринослава, еврейка. Домой Бунчук шел радостный, согретый дружеским участием, понимая, что обманывает себя: это не дружба, а любовь.

***

25 ноября началось наступление войск Каледина на Ростов. В цепи защитников были пулеметчики, подготовленные Бунчуком. Анна, также участвовавшая в сражении, была потрясена увиденным. К вечеру калединцы отошли.

***

Добровольческая армия шла вперед, всех сминая на своем пути. 6 дней под Ростовым и в самом Ростове не прекращались жестокие бои. 2 декабря город был сдан. Бунчук заболел. Он с трудом нес свое обмякшее тело, но, несмотря на все уговоры Анны, не хотел ехать в повозке. Бунчук еще не понимал, что заболел тифом. Он начал бредить, и только после этого его силой смогли усадить в повозку, где он потерял сознание.

***

На хуторе выдался теплый январь, казаки ждали преждевременного разлива Дона. Христоня и Иван Алексеевич пришли к Митьке Коршунову. К ним подошел дед Гришака и сказал, что слышал от проезжающего казака о намерении России воевать с Доном. Он поинтересовался, что об этом думают казаки. Иван Алексеевич ответил, что они об этом и не думают. Котляров узнал, что казаки посылают выборных ехать в Каменскую, где 10 января состоится съезд фронтовиков. Митька ехать отказался, и казаки, обиженные отказом, ушли. Выборным было приказано любыми средствами избегать войны. Эта мысль присутствовала во всех речах, звучавших на съезде. Однако скоро стало известно, что Каледин дал приказ арестовать всех делегатов съезда. Узнав об этом, казаки приняли резолюцию: «Долой Каледина! Да здравствует казачий Военно-революционный комитет!», и не медля приступили к выборам. Позднее выяснилось, что Подтелков – председатель, Кривошлыков – секретарь, Лагутин, Головачев, Минаев – члены комитета.

На следующий день в Каменскую по приказу Каледина прибыл 10-й казачий полк, чтобы арестовать участников съезда. В это время там шел митинг. Прибывшие смешались с митингующими, отказываясь выполнять приказы офицеров. На следующий день прибыли представители Донского правительства, но и им не удалось договориться с комитетчиками. Когда стало ясно, что соглашение не может быть достигнуто, было принято решение: делегатам Военно-революционного комитета ехать в Черкасск для окончательного решения вопроса о власти. Представители Военно-революционного комитета ехали во главе с Подтелковым.

***

Делегацию сопровождал наряд, иначе провожавшая их толпа устроила бы самосуд. По требованию Каледина Кривошлыков зачитал резолюцию съезда о полномочиях Военно-революционного совета. Каледин поинтересовался у делегатов, что у них общего с большевиками? Те ответили, что хотят организовать казачье самоуправление. Делегаты настаивали на том, что решающее слово должно остаться за народом. Выслушав их доводы, Каледин подвел итог: правительство избрано народом Дона и не может сложить своих полномочий; комитетчики же подпали под влияние большевиков и проводят их преступную политику. Выступивший Подтелков сказал, что народ не верит войсковому правительству, развязывающему на Дону гражданскую войну, комитет требует передать ему власть, удалить с Дона «всех буржуев и генералов», Добровольческую армию. Но Каледин сказал, что он никуда не уедет из Новочеркасска, и сообщил о принятом им решении отправить верные ему войска на станцию Лихую. Таким образом он надеялся выиграть время.

Ответ Донского правительства поступил на следующий день. В резолюции содержались отказ по всем пунктам ревкомовцев и требование провести всеобщие выборы нового правительства.

***

Изварин сбежал из полка. Незадолго перед этим он разговаривал с Григорием, намекая на свой уход. Говорил, что служить стало очень трудно, казаки мечутся между большевиками и правительством. Перед отъездом Изварин спросил Григория, почему тот перешел к большевикам, на что тот ответил: «Ищу выход». «Но это не выход, а тупик», – уверял Изварин.

В день съезда к Григорию пришел земляк, атаман с хутора Лебяжьего, сообщивший, что в станице видел Листницкого.

Григорий сел. Давняя обида взяла сердце волкодавьей хваткой. Он не ощущал с былой силой злобы к врагу, но знал, что, если встретится с ним теперь, в условиях начавшейся гражданской войны, – быть между ними крови. Неожиданно услышав про Листницкого, понял, что не заросла давностью старая ранка: тронь неосторожным словом, – закровоточит. За давнее сладко отомстил бы Григорий – за то, что по вине проклятого человека выцвела жизнь и осталась на месте прежней полнокровной большой радости сосущая голодная тоска, линялая выцветень...

Все последующие дни Григорий как ни старался загасить тлевшую в душе боль – не мог. Ходил, как одурманенный, уже чаще, чем обычно, вспоминая Аксинью, и горечь плавилась во рту, каменело сердце. Думал о Наталье, детишках, но радость от этого приходила зазубренная временем, изжитая давностью. Сердце жило у Аксиньи, к ней потянуло по-прежнему тяжело и властно.

***

С тех пор, как Подтелкова выбрали председателем ревкома, его отношение к знакомым казакам заметно изменилось – «Хмелем била власть в голову простого от природы казака». На станицу, занятую верными ревкому отрядами, напали войска, подчиняющиеся Донскому правительству. Григорий был ранен в ногу. Пуля вошла в мякоть выше колена и застряла в мускулах. Но наступавший офицерский отряд был почти полностью разбит. Сорок офицеров во главе с Чернецовым захватили в плен. Пленных вели к Подтелкову. Голубев собирался взять Чернецова на поруки, но Подтелков считал, что контрреволюционеров следует расстрелять.

«Революционным судом его (Чернецова) судить и без промедления наказать. Чтоб и другим неповадно было», – со злостью говорил Подтелков. Мелехов, рассердившись, закричал, что слишком много над пленными начальников. К Подтелкову подвели пленных, он начал кричать на Чернецова, тот ответил. Подтелков выхватил шашку и рубанул офицера по голове, уже лежащего Чернецова Подтелков рубанул еще раз. Оглянувшись на конвоиров, он крикнул, чтобы они рубили всех пленных офицеров, и их начали рубить и расстреливать в упор.

***

После ранения Григорий лечился в походном лазарете в Миллерово, а после решил поехать домой. На хутор он возвращался с чувством недовольства, что покинул часть в самый ответственный момент, и радости, что увидит дом, может быть, Аксинью. Пантелей Прокофьевич встретил его отчужденно, осуждал его участие в борьбе. Григорий пытался доказать ему свою правоту, а сам не мог простить Подтелкову расправу над пленными офицерами. Опять смутно было на душе у Григория, истосковался он по крестьянскому труду, стремился к миру и тишине. Родные встретили его радостно.

Мимо рванулись голубые ставни куреня. Петро, без папахи, в распоясанной гимнастерке, растворял ворота. С крыльца мелькнули беленький платок и смеющееся, блестящее черными глазами лицо Дуняшки...

Обнимая крутые, вызревшие плечи сестры, Григорий поцеловал ее в губы и глаза, сказал, отступая, дивясь: