МЕЧТАЛ О ЛАДЕ – СТРАДАЛ ОТ РАЗЛАДА

Василий Иванович Белов завершил земной путь

В очерке «Похороны» из чудной книги «Лад», посвящённой, как характеризует автор, народной эстетике, Василий Иванович отмечает: «Умереть, не намаявшись и не намаяв близких, представлялось величайшим и самым последним благом». Увы! Этого блага сам писатель был полностью лишён. Мало того, что последние годы страдал от хворей, но – главное – тяжко и мучительно со страдал бедам своих соотечественников и Родины. В его последних статьях и интервью – звучит безысходность и не слыхать той мелодии осторожного мажора, которая не слишком громко, но всё же звучит в его беседе с корреспондентом «Трезвости и культуры», опубликованной в №5 журнала за 1990 год. Тогда он, несмотря на срыв «полуосушения», всё же питал кое-какие надежды, черпая их в общении с убежденными трезвенниками.

К переживаниям по поводу кончины великого писателя и неукротимого противника социальной болезни алкоголизма, бескомпромиссного судьи современной питейной политики лично у меня добавляется ещё и возмущение доминирующими в печати и в эфире (частью по глупости, частью по умыслу) оценками его места и значения в отечественной культуре. В этом смысле меня как-то утешило мнение незнакомого новосибирца Алексея Одинцова. Он написал: «СМИ в своих заголовках ("Скончался мастер "деревенской прозы", "Умер крестьянский писатель"...) попытаются втиснуть Белова в рамки "деревенщика", вместо того, чтобы сообщить просто, без затей: ушёл классик современной русской литературы».

Умысел втискивающих прозрачен. Поскольку уже давно и кто его знает, как надолго, эволюцию движет городская цивилизация, то «деревенщики» заведомо оттесняются на обочину культуры. Вот и значение Белова пытаются ограничить, в то время как историческое место Василия Ивановича - рядом с Леоновым, Платоновым, Солженицыным, Шолоховым и другими классиками русской литературы XX столетия.

…Повесть «Привычное дело» некоторые критики и ценители русской словесности имели основания сравнить по значению с «Шинелью» Гоголя (для русской литературы позапрошлого века). И последующие его художественные произведения достойны его имени, имени Толстовского лауреата.

К сожалению, (таково моё впечатление, которое очень хотелось бы счесть ошибочным), большинству трезвенников Белов-писатель, хотя и почитаемый в качестве радикального публициста-пропагандиста трезвости и обличителя питейной политики государства, не известен.

Прошу также обратить внимание на характеристику «обличитель» (не просто «критик»). И характеристика эта точная, и позиция Василия Ивановича - правильная. И в связи с этим наверняка не все участники трезвеннического движения и приверженцы трезвого образа жизни сумеют адекватно (соответственно авторскому замыслу и смыслу произведения) воспринять и истолковать то же «Привычное дело». И начинается-то повесть с выпивки-пьянства главного героя, которого автор любит и которому сострадает, вызывая и у нас к нему такие же чувства. И как-то долго ведёт его - через испытания тяжкие, трагические - к верному осмыслению жизни и заодно с этим отказу от вина. «Не слишком ли долго?» - спросит иной читатель, в том числе и из тех, кто сам-то шёл к идейной трезвости или воздержанию не менее коротким и не менее лёгким путём и не потому ли мечтает, чтобы путь этот был легче и короче, и - тем более - желает, чтобы уж в литературе-то и искусстве воплощался и властвовал яркий положительный пример, содержались прямое наставление и научение. Эта слабость – наклонность идеализировать необразцовую реальность – свойственна и профессиональным критикам. О том же Иване Африкановиче иные пишут как о… праведнике. Зачем? Это пояснено выше. Но на каком основании? И попивал. И жене – любимой, кстати говоря – изменял. И слукавить мог подчас…

Между прочим, в публицистике своей (как печатной, так и устной - например, с депутатской трибуны) Василий Иванович предпочитает именно прямое слово, чем и снискал обоснованное признание и искреннюю благодарность приверженцев трезвости и сторонников осушительной стратегии. Журнал «Трезвость и культура» публиковал не только статьи, но и выступления. Как раз выступление Василия Ивановича на съезде народных депутатов и стало непосредственным поводом к упомянутому вначале интервью.

Признаюсь, меня даже озадачивает иногда прямолинейность суждений Василия Ивановича, тем не менее отсутствующая у него как художника слова. В связи с этим процитирую - сначала с изъятиями - одну фразу из его письма ко мне, датированного январём 80-го года: «Не видел я передачу, но так говорить перед миллионами - преступление». Кого же он так хлестко припечатал? Оказывается,... Михаила Александровича Ульянова.

Сейчас мне не очень ясно, почему в письме речь о передаче, поскольку я, насколько помню, писал о словах Ульянова, сказанных мне в разговоре один на один и имеющихся в его небольшом интервью, опубликованном в газете «Советская культура». Однако, возможно, была и телезапись беседы с Ульяновым, в которой он пересказал признание Шукшина в связи с затруднением, как закончить пьесу «А поутру они проснулись...».

Дело в том, что Ульянов хотел экранизировать «Привычное дело» и писал об этом Белову. Обсуждая за чаем эту тему, я спросил Михаила Александровича, как он относится к уже снятому фильму «Африканыч» и к воплощению (на мой взгляд, просто неверному) образа главного героя известным и очень хорошим ленинградским артистом Николаем Трофимовым - он знаком читателям, например, по ролям капитана Тушина в бондарчуковской экранизации эпопеи Толстого и ловца-торговца певчих птиц Перчихина в легендарном спектакле Большого драматического театра «Мещане». Оказалось, что Ульянов даже не знал о фильме.

Замысел Ульянова, касающийся «Привычного дела», реализован не был. Уж не я ли, поинтересовавшись, как Василий Иванович относится к признанию Василия Макаровича, рассорил двух выдающихся деятелей русской культуры? Но трудно было представить, что Белов-то, один из самых близких друзей Шукшина, не знал о его затруднении.

Итак, был телефонный разговор двух выдающихся актёров. Шукшин признался Ульянову: «Знаешь, пьесу я в общем написал, но не знаю, как закончить, а просто сказать: "Не пей!" - не могу».

Ясно, что речь в данном случае идёт о психологически-драматургическом затруднении. Но именно насчёт обнародования этого признания Василий Иванович Белов и высказался так гневно: «Не видел я передачу с Ульяновым, но так говорить перед миллионами (хотя бы и шукшинские слова) - преступление» (письмо от 10 января 1980 года).

Я понимаю эту реакцию. Она объясняется, прежде всего, опасением, что посредством авторитета Василия Шукшина может распространяться и закрепляться… дозволение пить. Но объясняется она, по-моему, ещё и чрезвычайной эмоциональной восприимчивостью, чувствительностью, человеческой и художнической, а в сумме: целостной, человечески-художнической Василия Ивановича. Эту его черту я узнал ещё в какой-то из 60-х годов, во время командировки в Вологду из Горького (я работал в горьковской молодёжной газете «Ленинская смена»). Василий Иванович нанёс мне ответный визит в гостиницу, и я обратил внимание на его покрасневшие глаза.

«- Что с вами? - спросил я.

- Пушкин умер, - ответил Белов. - Я проплакал всю ночь».

Такова бывает сердечная чуткость и отзывчивость даже и на очень далёкие события, трагедии, беды, несчастья. Что уж говорить о реакции на обжигающие факты современности!

В ту встречу произошло и одно вроде бы малозначительное – но косвенно значимое! – событие. Направленный в Вологду отнюдь не на «беловскую тему», я на случай возможной встречи прихватил его первую книжечку «Деревенька моя лесная» – тоненькую, со стихами, отразившими и детско-юношеские впечатления их автора, и его наблюдения как работника райкома комсомола. И вот Василий Иванович упросил отдать её ему. Зачем? Почему?

Белов начал в качестве стихотворца и в этом амплуа поступил в Литературный институт, где угодил в семинар популярного в те годы Льва Ошанина. Сейчас о нём может напомнить разве что Кобзон, когда исполняет титульную песенку своей молодости «Как у нас во дворе…» - непритязательную и даже не шибко грамотную. К счастью, учёба у Льва Ивановича, автора дежурных декларативных и дидактических текстов, не сделала из Василия Белова стихотворца: ничего путного для художественного творчества она дать не могла.

Даже простенькие стихи «Деревеньки» были, по-моему, лучше ошанинских, хотя к истинной поэзии (какова она, в радость её почитателям и в укор рутинным любителям рифмовать показал земляк Белова Николай Рубцов) отнесены быть не могут.

«Привычное дело», несмотря на отсутствие буквального моралите «Не пей!», значит для формирования трезвости как основы жизни больше, чем однозначная (простая – и текстом, и в усвоении) публицистика.

При всём том Василий Иванович отнюдь не был склонен упрощать решение проблемы отрезвления, что видно, в частности, из его - теперь уже давних - писем.

Июль 1977. «Теперь, когда я окончательно убедился в государственном планировании производства и сбыта наркотика (имеется в виду алкоголь), все раз­говоры на антиалкогольную тему вызывают у меня лишь улыбку».

Сентябрь1978. «Мою статью для сборника использовать нельзя, т.к. она стара, сокра­щена и – главное - либеральна. Да и вообще - всё это пока забава. Надо, на мой взгляд: 1. Возродить антиалкогольный журнал (рабочий человек этого не сделает, нужна интеллигенция); 2. Создать общество трезвости (всесоюзное); 3. Запретить планирование производства и потребления наркотика (то бишь алкоголя).

Т.е. нужны радикальные меры на уровне государственных органов. А пока всё это кустарщина... Тем не менее, по-прежнему считаю Ваши хлопоты благородным и нужным делом».

Январь1980. «Материал для Вас (для журнала «Молодой коммунист» - СШ.) я бы сде­лал, если бы: 1. Не госпланирование производства и потребления наркотика (водки т.е.); 2. Не цензура, которая держит в секрете цифры (к-во алкоголиков, заболеваний, потребление и динамика его и т.д.); 3. Не молчание Минздрава и не активность Саца[9]. А в стол - что толку?»

Ноябрь1982. «Всё, что делается у нас по поводу интересующей нас темы - сплошная провокация. Я больше не хочу участвовать. Выступление в печати - способ выпустить лишний пар, уменьшить давление, выяснить, что думают люди и... всё оставить, как было. Сколько лет всё это длится? И вы, например, горьковчане, ничего не добились... Извините».

Март1985. «Разве нельзя в Вашем журнале подобрать и напечатать материалы по этому вопросу? (Хотя бы высказывания Ленина и других). Неплохо бы поднять завесу молчания и по поводу истории антиалкогольной борьбы 1916-24 гг.[10]»

Ноябрь1985. На мой взгляд, лучше С.П.Залыгина в члены редколлегии в Москве из писателей никого нет. Мою кандидатуру надо отставить, поскольку Вологда от Москвы... отставлена на 500 км.

Только не делайте из журнала сплошной агитпроп, будьте хоть чуточку левей и даже радикальней официального курса по поводу отрезвления. Иначе затея провалится...»

Как видно, Василий Иванович видит многие грани проблемы. Этот взгляд в принципе соответствует той стратегии преодоления алкогольного недуга и утверждения трезвости, принципы которой сформулировал в «Тропинке» И.А.Красноносов», подтверждали в своих «Предложениях» съезду и ЦК КПСС горьковчане (показательна ссылка В.И. на эти предложения, которые я ему посылал и которые были им поддержаны). Тезисно свою позицию писатель изложил в ответе редакции журнала Сибирского отделения АН СССР «Экономика и организация промышленного производства»[11]. Если и эти тезисы изложить более концентрированно, то можно сказать, что беловская концепция включала три направления: на уровне государства - выработку и реализацию общесоюзной программы ликвидации алкопроизводства и питейного прилавка; на уровне общества – создание обществ трезвости; в сфере духовной – формирование трезвеннической идеологии и системы соответствующего просвещения, включающего и запреты.

Мне кажется, процитированные фрагменты писем нуждаются и в некоторых частных комментариях.

1. В некоторых строках автор выражает острое разочарование (на грани отчаяния) в антипитейных усилиях вообще и своих в частности. К этому нужно относиться с пониманием и сочувствием - тем более, если такие переживания проявляет человек художественного склада, то есть осо­бой впечатлительности (вспомните эпизод с Пушкиным!).

2. Результатом таких эмоциональных (по преимуществу эмоциональных, не скорректированных холодным анализом) являются и некоторые оце­ночные выводы Василия Ивановича - например, относительно усилий горьковчан. Можно проследить (но это специальная тема и, кстати, не­маловажная, коль скоро в настоящее время мы вынуждены сосредота­чивать усилия на полумерах, на решении подготовитель­ных задач, не располагая прогнозом, когда станут возможны меры ра­дикальные), каким образом пропагандировавшиеся идеи и рекрутирование сторонников сказались накануне Мая-85 и в последующие годы.

Василий Иванович, конечно, прав, отмечая, что дозволение многих публикаций было нередко лицемерием (к тому же не без провокационности), но, не­смотря на подобные мотивы-расчёты и вопреки им, антипитейные и трезвеннически ориентированные статьи и очерки работали на общественное мнение. В этом смысле не могу не сказать, что отмеченная выше широта беловского подхода к проблеме была всё же «ý; же» самой её широты. Как тут ни вспомнить слова Энгельса: «Если царство представ­лений достаточно революционизировано, то действитель­ность уже не может устоять»!

3. По существу верны замечания-предложения в мартовском (85-го года) письме, хотя неточны фактуально. Дело в том, что большое количество фактов, касающихся 14-25-го годов, а также ленинская точка зрения («мы этого не допустим»; «социализм и алкоголизм несовместимы»), были представлены уже в брошюре «Человек. Общество. Алкоголь» (г.Горький, 1973 год), в статье «О тумане и сухом законе» (1980). Да и в других текстах…

В 85-ом году Василий Иванович или забыл о тех публикациях, или даже не знал о них. А, может, я не позаботился в своё время выслать ему их?

4. Особого комментария требует последнее процитированное письмо. Из его текста ясно, что в своём письме к Василию Ивановичу я приглашал его войти в редколлегию журнала «Трезвость и культура». Мотивировка отказа резонна, но не вполне: ведь 500-килиметровая дистанция меж Вологдой и Москвой не мешала писателю входить в редколлегию журнала «Наш современник» и некоторые другие столичные органы.

Нет-нет, дело в другом. Да и содержащееся в подтексте пожеланий опасение, что я могу превратить «ТК» в «сплошной агитпроп», избегая радикализма в отстаивании отрезвительной стратегии, выглядит странным. Что-то произошло меж мартом и ноябрём 1985 года и произошло ещё до сентября, когда проходил пленум ВЦСПС (Всесоюзного центрального совета профессиональных союзов), на котором избирался Центральный совет Всесоюзного добровольного общества борьбы за трезвость. Тогда Василий Иванович сразу же и по-товарищески откровенно сказал: «Я выступил против вашей кандидатуры как главного редактора». Я не стал спрашивать, ни почему, ни когда и где, а отшутился: «И правильно - нужно ставить Вас».

Разумеется, это была именно шутка, потому что было бы недопустимо наваливать несопоставимую по важности работу, обузу в виде журнала на такого писателя, когда он работал над второй книгой своей выдающейся трило­гии о коллективизации и судьбе русского крестьянства[12].

…Только в феврале 2004-го, то есть когда отпала всякая практическая целесообразность (личная корысть) в выяснении подоплёки изменения отношений, я написал (в связи с публикацией в одном из журналов, где я полуштатно сотрудничаю, фрагментов беловского «Лада»): «Раз уж отправляю этот конверт, то было бы странно обойти тему Вашего охлаждения к... моей персоне. Кстати, Вы были единственный (!), кто в 1985 году прямо в глаза сказал, что высказался против моего назначения главным редактором "Трезвости и культуры". Даже Фёдор Григорьевич Углов то же высказал спустя лишь два года.

В письме к Вам Георгий Васильевич Свиридов как-то написал: «Вас постараются рассортировать и поссорить, рассорить... Способ этот старый, но очень действенный»[13]. А нас рассорить могли не только люди бесчестные, корыстные, но - подозреваю-предполагаю - скорее всего, искренние...»

В отношение людей искренних, доверчивых метод действенный вдвойне. Таким Василий Иванович и был – со всеми вытекающими последствиями.

«Василий Иванович в жизни был как ребенок, - вспоминает В.Н.Крупин[14], — обидчивый и иногда капризный, но зла никогда не помнил, был очень верен в дружбе. Когда были тяжелые обстоятельства, даже говорить об этом было не нужно: он приходил, пили чай, а уходил, глядишь — на столе лежит ассигнация. Всегда заступался за «униженных и оскорбленных».

И главным средством такого заступничества было, конечно, литературное творчество мастера.

Однако, как всякий человек с выраженным «болевым синдромом» сострадания Василий Иванович не мог удовлетвориться лишь созданием литературных шедевров, «штучного товара». Точно так, как и его кумир (ставил выше всех) Лев Николаевич Толстой, который свои простенькие «народные» рассказы ценил не ниже «Воскресенья». Или как отнюдь не кумир Владимир Маяковский («певец кипячёной и ярый враг воды сырой»), провозглашавший примитивные агитки высшей поэзией.

Не это главное! Цена многих наших единомышленников, сторонников высока именно их приверженностью трезвенному мировоззрению. Белов принадлежит к тем персонам, которые своим соучастием повышают цену трезвости, украшают трезвенническое движение.

Станислав Шевердин, член Совета МНАТ, Московская область