Вперед и с песней!

Баллы: 3

25. Как ваше учебное заведение пропагандирует идеи ООН и ЮНЕСКО? Какие мероприятия, связанные с проектом АШЮ, проходили в вашем учебном заведении?

Баллы: 1

ИТОГО: 38 баллов

Александр Найденов

E-mail: [email protected]

Тел. (3432) 10-28-83

Адрес: 620142 г.Екатеринбург а/я 550

 

Вперед и с песней!

 

документальная пьеса-монолог

 

в одном действии

 

В основу пьесы взяты фонограммы бесед и факты из жизни Ратушной Ларисы Порфирьевны –

поэтессы, актрисы, заключенной ГУЛАГА, инженера-геолога.

 

 

Действующее лицо: Яковенко Амалия Павловна – великовозрастная актриса

 

 

Одноэтажный старинный, с толстыми кирпичными стенами бывший купеческий дом стоит под огромными тополями на узкой улице. Улица тупиковая, упирается в реку, поэтому по ней мало ездит машин - и здесь под тополями, почти в центре города, тихо, словно в деревне. Внутри дома длинный коридор, сделав поворот у "голландской" печи, выводит к просторной кухне с большой "русской" печью. На коридор выходят двери семи коммунальных комнат. Это их жильцы заставили коридор сундуком, велосипедом, шкафами, натянули по нему веревки с бельем. Это они протоптали за долгие годы деревянные ступени крыльца и разбили кое-где стекла веранды.

Комнату №7 в доме, ту, что напротив кухни, занимает Яковенко Амалия Павловна, невысокого роста энергичная старушка с решительными манерами. Она очень подвижна для своего возраста, много крутится по хозяйству - и все равно, комната эта смотрится великоватой для нее, для одной. Может быть, из-за этого Амалия Павловна завела у себя целую стаю кошек и одну собаку, у которой грустные глаза и короткие лапы.

В комнате, налево от входа, за ширмой поместился диван, два окна в стене выходят на юг, на солнце. Левый дальний угол в комнате отгорожен: там кровать Амалии Павловны и там она скрывает от глаз гостей свою пишущую машинку, которую очень ценит. У дальней стены, напротив входной двери, громоздится черный комод, на нем фарфоровые безделушки и фотографии в рамочках. Справа выставляется из стены боковина печи в изразцах, на ней, на приступке - красивая друза кварца. В правом, ближнем к двери углу - вешалка с полушубком, ватником, шалью. Под ней стоят валенки. Самотканые коврики и половики - на полу.

В гости к Амалии Павловне заходят соседки, изредка - еще кто-нибудь. Впрочем, это не так важно все. Чтобы не отвлекаться - пусть не будет видно ничего: ни вешалки, ни половиков на полу, ни собаки, ни печи, ни валенок, ни комода, ни кошек, ни гостей - ничего. Видно и слышно одну только Амалию Павловну.

 

Амалия Павловна. Мне куда? В микрофон говорить? Да, давайте проверим… Что говорить?.. Раз, два, три… Раз, два… Слышно?.. Хорошо, я наклоняться не буду. Я вас сразу узнала, как вы вошли. Думаю, лицо знакомое - кто бы?.. Ах, ты! Это ж из телевизора! Вспомнила. А вас, с камерой увидала потом. Может, свет включить? Не надо? Ну, вы сами знаете, как… Я ведь на часы не смотрю. Вы когда звонили по телефону, сказали: в пять. Думаю: в пять, так в пять – какая мне разница? Прибралась в доме, да немного заплюхалась - и не вижу, что уже пять…

А что, смотрят вашу передачу? Смотрят? Вроде людям не до того теперь. Не до передач о культуре. У всех заботы: семьи надо кормить. Одни мы, старухи, с утра до вечера сериалы глядим.

Мы как будем? Вы меня спрашивать станете, или мне самой говорить?.. Хорошо. Значит, о книге. Почему я решила ее издать?

У меня, конечно, денег не много. У меня, можно сказать, их совсем нет, потому что я пенсионерка и живу на одну пенсию. Да еще видите, какое стадо на мне: восемь кошек, собака – их всех тоже надо кормить. Но я делала попытки несколько раз: в семидесятых годах, в восьмидесятых и в девяностых. И вот только сейчас, в двухтысячном, я ее сумела издать. Правда, маленьким тиражом: всего пятьсот экземпляров и полностью за мой счет. Но это не важно, все равно! Главное – вот она, книга! «Рассказы», Павел Илларионович Яковенко. Мой отец. Это книга отца. Все, что от него на свете осталось – я и вот эта книга…

Да, у меня фамилия отцовская до сих пор: Яковенко тоже, Амалия Павловна. Правда, это его не родная фамилия, но все равно… Да, не родная, не родная. Я объясню.

Мой отец, Павел Илларионович, был человеком необычной судьбы. Сам он из Тобольска, из семьи земского лекаря. У меня ни фотографий его, ничего нету – не сохранилось. По настоящему-то не Яковенко он, а Уфимцев Геннадий Филиппович. Молодым еще, в первую мировую войну, лет шестнадцати, он уехал из Тобольска в Москву. Родители были против, но он мечтал стать писателем. И в Москве ему удалось устроиться корректором в типографию Сытина. Это… по-теперешнему если сказать… Ну, круто, в общем! Да, круто… И вот, он там работал, в типографии, читал корректуры, писал в московские газеты статьи, общался с молодежью, с такими же, как он сам – разночинцами. Был у них такой… ну как бы кружок. И началась революция. И папа… Не знаю, уж как там и что?.. Папа попал работать в ЧК. Одно дело он раскрыл – и все, больше ему не удалось, потому что тогда большевики стали (а папа им как бы не подходил из-за интеллигентного происхождения), большевики тогда всех расколошматили и стали избавляться от «попутчиков» своих, левых эсеров. И кто-то «настучал» на папу, что он будто левый эсер, потому что многие его знакомые – левые эсеры. Папу собирались схватить. Но его предупредил об этом Ланцис, заместитель Дзержинского. Говорит, уезжай, скройся где-нибудь, пока не уляжется шум. Папа, конечно,- сразу на вокзал – и уехал в Киев. Там достал себе документы на имя Яковенко Павла Илларионовича и с ними в Киеве пережил и гетмана, и немцев, и Петлюру и дождался, когда придут наши. А потом приехал на Урал, в Свердловск и стал здесь работать журналистом. Он был собкором газеты «Труд», газеты «Известия» в тридцатых годах, женился – и тогда ему дали эту вот комнату. Да, так вот здесь и живем… Папа продолжал писать рассказы всю жизнь. И в 37-м году один его рассказ на Всесоюзном литературном конкурсе занял первое место. Я тогда еще маленькая была. Помню, это было весной, я играла тут, копалась в сугробе на углу возле тополя. Гляжу: папа идет – такой веселый, веселый, пальто нараспашку. Схватил, подкинул меня на воздух, поймал, прижал к себе, говорит: «Дочка, я все-таки победил!» Так его слова я запомнила. Папа начал готовить книгу и даже ее издали, но в 38-м году, когда папу арестовали, весь тираж, конечно сразу уничтожили. Одна книжечка оставалась у нас в семье – не знаю, как ее не забрали,- ее я наконец издала…. А, папу арестовали за что? За что тогда арестовывали? Ни за что. Вроде бы, он сказал где-то, что, мол, в Америке безработные живут лучше, чем у нас рабочие. И тогда сразу его. Но мы надеялись, что отпустят. Я до конца войны и потом еще долго думала, что он жив. Что он, думала, без права переписки сидит. Но нет. Когда реабилитация была, мне сказали, что его тогда же, в 38-м сразу и расстреляли. Мне объяснительные выдали, которые папа в тюрьме после ареста писал. Сейчас принесу…

Амалия Павловна уходит, роется в ящике комода и возвращается с двумя листочками бумаги в руках.

На изношенной машинке отпечатано: шрифт скачет. Видите: «С моих слов записано верно» - и папина роспись внизу. Объяснения дает, почему он жил под чужим именем. Что будто это было с ведома Ланциса, но Ланцис уже умер тогда – пойди докажи… Вот такая она, эта книжечка…

Значит, когда показывать будете? В субботу? Интересно. Нужно будет включить… Спасибо, что пришли… Мухтар!.. Вы не бойтесь, он не укусит. Иди сюда, Мухтар, не стой на пути. Не бойтесь, он вас больше того боится. Он запуганный у меня. Он людей как огня боится. Его же чуть не съели, прибежал откуда-то и вся шея в крови: видимо от веревки. Как-то вырвался из петли… Я думаю, туберкулезные это. Туберкулезный кто-нибудь подманил. Им ведь надо собачье сало: для них оно как лекарство. И все - он больше не выходит из дома, только ночью иногда, если не видно людей… Ну, спасибо. До свидания еще раз…