Вечный колокол 9 страницаСовет господ замер молча, не отрывая от Млада глаз; юный князь вскрикнул, словно от неожиданной боли, а Сова Осмолов с дрожащим подбородком отступил на два шага, будто боялся, что Млад швырнет в него ядовитую змею. Только для Млада все они: и те, кто собрался на степени, и те, кто стоял на площади, и те, кто окружал площадь многотысячным кольцом, - все превратились в единое целое. - Я не знаю, что было на самом деле, - продолжал Млад, - я не знаю, кто убийца князя Бориса. Но гадание лжет! Меня привели сюда насильно, предложив выбор: отказаться от своих вчерашних слов или стать предателем в глазах Новгорода! Странные люди встретились мне: люди, по силе равные волхвам, но не боящиеся лжи и предательства. Они подбивают новгородцев к кровопролитию и беспорядкам. Они хотят начать войну с Казанью любой ценой! Я не знаю, зачем им это нужно! Я просто говорю то, что вижу и что думаю. Белояра убил тот, кто боялся его выступления на вече! Белояра убил тот, кто хочет начать войну! Млад почувствовал, как горло захлестывает тошнота, темнеет в глазах, и боковым зрением увидел, что на степень поднимается Градята, а с ним те трое чужаков, встретивших его позади гридницы. - Я сказал все, что хотел, - успел крикнуть Млад. Пол качнулся и начал проваливаться, дыбиться и крениться. Млад заскользил вниз, стараясь удержаться за него руками, но руки были связаны за спиной, и он ударился лицом о гладкие доски, после чего чернота накрыла его с головой, словно одеяло.
Он открыл глаза в незнакомом полутемном доме с низким потолком, лежа на узкой кровати, обложенный со всех сторон теплыми шубами; под ногами лежал горячий камень, завернутый в тряпки: Младу было холодно, сильно тошнило, и болел нос. Какая-то женщина со свечой в руках нагнулась к нему; лицо ее просветлело и разгладилось, когда она увидела, что Млад открыл глаза. - Очнулся? Ну и хорошо. Сейчас чайку горячего, медку сладкого… Млад хотел вытащить руку из-под овчины, но не сумел: сил не было. Дверь тут же приоткрылась, и в полутемную комнату с подсвечником в руках вошел доктор Велезар. За его спиной показался Перемысл, волхв из Перыни. Женщина, увидев их, кивнула и вышла, чтобы не мешать. - Ну наконец-то! Я, признаться, начал опасаться за твою жизнь… - доктор присел на край кровати, поставив подсвечник на табуретку у изголовья. Перемысл остался стоять в ногах. Млад хотел сказать, что все в порядке, но голос тоже не послушался его. - Разве можно было! - доктор покачал головой. - Ты же опытный шаман, ты же знаешь, что нельзя входить в такое состояние, не восстановившись как следует. - Я не хотел… Я не собирался… - хрипло и тихо ответил Млад. - Как это «ты не собирался»? - брови Перемысла поползли вверх. Млад вздохнул: он и сам знал, что такого быть не должно. Вчера ночью он не сумел по своей воле выйти из этого состояния, а сегодня и вовсе оказался в нем, совершенно того не желая. - Да, брат… - беззлобно проворчал доктор, - задал ты Сове Осмолову… Впредь будет знать, как идти против волхва. Млад удивился, не понимая, о чем говорит Велезар. - Освистали его новгородцы так, что он долго на степень подняться побоится, - пояснил доктор, - и он должен радоваться, что всего лишь освистали… - Да и на улице ему появляться стыдно - того и гляди камнем из-за угла зашибут, - хитро улыбнулся Перемысл. - Твоим словам все поверили. Еще бы не поверить! Если б ты их позвал топиться в Волхове, пошли бы - и не задумались! - Так нельзя… - Млад скривился. - Это же… неправильно… Я не хотел. - Ну зачем ты все время что-то выдумываешь? - покачал головой Перемысл. - «Неправильно»! Тебя оболгали, Белояра убили - а ты о чем-то рассуждаешь! Белояр… Острая боль шевельнулась в груди, и на миг потемнело в глазах. Кто и зачем это сделал? Сова Осмолов? Не взял бы он на себя такой смелости… Да и новгородцы в это не поверили, иначе бы не освистали, а разорвали его на куски. - Тихо, тихо… - доктор Велезар положил руку Младу на лоб, - не надо думать о плохом. Это отнимает силы. Сейчас чаю с медом выпьешь - и спать. Тебе надо много спать. - Да вы что? - Млад хотел приподняться на локте, но не смог. - Мне надо домой! Меня Миша ждет! У меня всего-то три дня и осталось! От столь длинной фразы в груди что-то опустилось и задрожало, голова побежала кругом, и тошнота вплотную подступила к горлу. Доктор покачал головой: - Тебе надо восстановиться. Я бы и завтра тебя никуда не отпустил. Млад почувствовал отчаянье: если бы он мог подняться, то доктора бы ни о чем не спрашивал - сел на коня и поехал. Но в таком состоянии домой он может отправиться только в санях, а где их взять? - Какая разница, где я буду лежать: здесь или дома, а? - спросил он безо всякой надежды, но тут его поддержал Перемысл. - Мне не жалко, оставайся у меня хоть до лета… Но если хочешь, отвезу тебя домой. - Ну какие сейчас могут быть переезды? - сжал губы доктор. - В санях растрясет, станет хуже… Я еще полчаса назад не был уверен в том, что ты останешься в живых! Млад пожал плечами: конечно, плохо было, но в смерть почему-то не верилось. - Да с чего мне умирать-то? - он улыбнулся. - С чего? - поднял брови доктор. - Сердце бы остановилось, оттого что сил у него не осталось биться. Потрепыхалось бы и остановилось. Нет, я против переездов. Насильно держать, конечно, не стану, но определенно заявляю: в дороге может случиться все, что угодно. В комнату вернулась женщина с кружкой горячего чая в руках - Млад так и не понял, кем она приходится Перемыслу: для жены старовата, для матери - молода. Он хотел сесть, но она не позволила - поила его лежа, приподнимая ему голову мягкой большой рукой. Пока он пил, Перемысл рассказывал, чем закончилось вече. После того, как Сове Осмолову удалось убедить новгородцев в том, что он не имеет отношения к смерти волхва, снова говорил посадник и, как ни странно, - юный князь. Вече решило войны Казани не объявлять, но выставить ополчение - на случай, если хан Амин-Магомед сам ищет повода для нападения. А поскольку Казань поддержит Ногайская орда и Крым, ополчение следовало вызвать и из других городов. Утром гонцы понесут волю Новгорода в Москву, во Владимир, Псков и Киев. Смеян Тушич хорошо знал свое дело - примирять и находить решения, которые устраивали всех: не предложи он выставить ополчение, вече не разошлось бы и за неделю. Теперь же те, кто горел желанием мстить, доставали из сундуков мечи, топоры и доспехи. Перемысл и доктор Велезар посмеялись вместе, сказав, что перед тем, как выйти к ограждению степени, посадник долго слушал, что ему на ухо шепчет посадница. Впрочем, над Смеяном Тушичем подтрунивал весь Новгород, он же нимало не обращал на это внимания. Тысяцкий пообещал новгородцам возглавить ополченцев, взять в поход половину княжеской дружины и боярскую конницу - если, конечно, бояре не погнушаются отправить на войну своих сыновей. Вторая половина дружины, во главе с юным князем, оставалась защищать Новгород.
Глава 10. Наверху
Млад начал вставать только к исходу следующего дня: на смену тошноте и головокружению пришла слабость и сонливость, и, если бы не Миша, он бы отдыхал и не думал о занятиях. По вечерам к нему заглядывала Дана, но быстро уходила: Млад каждую минуту старался быть с Мишей, и она чувствовала себя лишней, отчего Млад мучился, разрываясь между ними. Приходил декан, с заверениями о всяческой поддержке со стороны университета, но предупреждал: когда Сова Осмолов хоть немного оправится от удара, то наверняка захочет отомстить. Навещали Млада и студенты, но Ширяй с Добробоем выставили их вон, чтоб не мешали учителю. Сами же они беззастенчиво расспрашивали Млада о том, что произошло на вече, выпытывая все новые и новые подробности. Ширяя особенно заинтересовали люди, похожие на Градяту, и Младу пришлось об этом рассказать во всех подробностях: Ширяй как никак был его учеником, шаманом, а способностей Градяты не разглядел, не угадал. Мише же становилось все хуже, просветы между припадками делались короче и короче; он убегал в лес и тут же возвращался, льнул к Младу - и через минуту отталкивал его, мерил спальню шагами и норовил разбить окно, падал на кровать, плакал и снова убегал в лес. Он не признавался, но Млад видел: ему страшно. Если бы не страх, он давно ушел бы в белый туман, просить духов о пересотворении. Ни о каком шалаше в лесу не могло быть и речи: мальчик бы там просто замерз. Младу никогда не доводилось видеть пересотворения зимой, ему казалось, что уход от людей в лес - очень важная веха на этом пути. Ставить же в лесу теплый сруб тоже особого смысла не имело: долго и хлопотно. И в конце концов Млад принял решение уйти из дома на время пересотворения: Добробоя и Ширяя поселить в студенческих теремах, а самому пожить у Даны. Когда его ученики проходили испытание, он места себе не находил, бродил вокруг шалашей на почтительном расстоянии, как будто мог чем-то помочь, что-то услышать, подсказать. Бродить же возле собственного дома и вовсе казалось ему несерьезным: сквозь толстые стены он не только ничего не услышит, но и не почувствует ничего. В среду к Мише, не выдержав, приехала мать в сопровождении своей рыжей сестрицы, но Младу не пришлось долго уговаривать их оставить мальчика в покое - тот и сам отлично справился. Если бы не тетка, визжавшая о «дьяволе, которому отдали ребенка», Млад посоветовал бы матери остаться рядом с Мишей, поддержать его: любовь к матери ему самому когда-то помогла пройти испытание. Но женщина испугалась, увидев сына, - тот встретил ее как чужую, - и обе уехали в слезах и безо всякой надежды. Ширяй считал себя ответственным за Мишу, присматривал за ним, когда тот уходил в лес, помогал Младу во время Мишиных припадков и соблазнительно рассказывал мальчику о своих первых подъемах наверх вместе с Младом. - Через две недели все вместе подниматься будем, вот увидишь! - Ширяй хлопал Мишу по плечу, и Млад, очень сомневавшийся в том, что Миша будет белым шаманом, верил, что так оно и случится: настолько Ширяй убежденно это говорил. Добробой, который испытывал голод и во время пересотворения, постоянно стремился Мишу накормить чем-нибудь вкусным, но в результате сладкие пироги и тушеное мясо съедал Ширяй. Последний день дома оказался самым тяжелым. И Млад, и Ширяй, и Добробой следовали зову богов спокойно, и каждый из них испытывал инстинктивный страх перед духами в белом тумане. Но это было не то чувство, которое мучило Мишу. У них это походило на страх перед темнотой, перед неизвестным миром, в который предстояло ступить. Миша же боялся испытания - ни белый туман, ни духи не пугали его. Внутренний зуд перешел мыслимые пределы, но страх не мерк, не исчезал, а с каждым днем становился все сильней, и Млад всерьез опасался, что Миша так и не соберется с силами выйти к духам и сказать, что он готов. В среду вечером Дана зашла на ужин - помочь Младу собрать вещи. Добробой, увидев ее, каждый раз смущался, начинал ронять на пол горшки и опрокидывать кружки, неизменно молчал или нес несусветную чушь. Ширяй смеялся над ним и дразнил, и от его шуток Млад и сам не знал, куда девать глаза. Дана появилась, когда все сидели за столом: Добробой надеялся запихнуть в Мишу поджаристую утиную ножку, а Млад говорил о том, что перед испытанием полезно есть мясо. - Да не хочу я, - Миша с отвращением откусил кусочек и сморщился. - Кто это тут не слушает Млада Мстиславича? - спросила Дана с улыбкой, перешагивая через порог. Миша метнул взгляд в ее сторону и скрипнул зубами. - Здравствуйте, мальчики, - она сняла шапку и опустила платок на плечи. Добробой кинулся доставать посуду, даже не спросив, будет ли она ужинать, - Ширяй наградил его насмешливым взглядом и придвинул книгу поближе к себе. Дана прошла к столу. - Завтра перебираешься? - спросила она, и Млад кивнул. Миша посмотрел сначала на Дану, а потом на Млада. - Завтра? - спросил он еле слышно. Млад вздохнул, подошел к нему сзади и положил руки ему на плечи: они дрожали. - Я уйду не раньше, чем ты меня об этом попросишь… Я просто знаю, что завтра тебе этого захочется, понимаешь? - Откуда ты знаешь, чего захочется мне? Откуда? Я еще сам не знаю! - Ты знаешь. Ты просто не хочешь признать, что тебе пора делать выбор. - Да! Выбор! Да! Умереть от корчей или умереть во время испытания! Разве не этот выбор мне надо сделать? Добробой уронил на пол поварешку, Ширяй оторвал глаза от книги и пристально посмотрел на Мишу. Дана замерла, так и не сев за стол. - Нет. Я предлагаю тебе сделать не этот выбор. Я предлагаю тебе захотеть стать шаманом. Захотеть настолько, чтоб не испугаться испытания. Чтоб пройти испытание. - А если я не хочу? Если я не хочу становиться шаманом? Я хочу просто жить! - Этого выбора у тебя нет. Это проклятье. Или умереть, или стать шаманом. Я предлагаю тебе выбрать второе. Ты избран, тебе дано говорить с богами, а от такого предназначения не отказываются просто так. - Я не хочу говорить с богами! Я не хочу! Не хочу! Миша сбросил руки Млада со своих плеч и кинулся к двери, на ходу хватая шубу. Добробой глянул на учителя и не спеша направился следом - присмотреть. Дана выдохнула и села напротив Ширяя. - Младик, ты хочешь за неделю научить его любить жизнь? - спросила она. Млад посмотрел на дверь, которая закрылась за Добробоем, и вернулся за стол. - Каждый человек любит жизнь. Иначе бы мы все давно умерли. Ширяй отодвинул книгу и сузил глаза: - Да он просто боится! Он пересотворения боится, только и всего! Любит он жизнь или не любит - неважно! Млад кивнул. - А… а это на самом деле так страшно? - спросила Дана, коснувшись пальцами руки Млада. - Ну… - Млад пожал плечами, - вообще-то… Не знаю. Наверное. Когда это позади, оно страшным уже не кажется. Я не боялся, меня с рождения к этому готовили. А Миша всего неделю назад об этом узнал. - И ты хочешь за неделю подготовить его к тому, к чему сам готовился с рождения? - она подняла брови. - Да ерунда это! - фыркнул Ширяй. - Я-то к этому не готовился! Меня Млад Мстиславич за месяц до пересотворения к себе взял. - Ты старше почти на два года, - одернул его Млад, - это очень важно. - Да? А ты сам? Тебе тринадцать лет было! Ты вообще был ребенком! - не унимался Ширяй. - Я - это я. - Тебе было всего тринадцать? - спросила Дана. Млад никогда не говорил с ней о пересотворении. - Я так считаю: или ты мужчина, или нет, - важно изрек Ширяй. - Если нет - о каком испытании можно говорить? Почему ты в тринадцать лет был мужчиной, а он в пятнадцать мужчиной быть не должен? - Я же говорю, меня готовили к этому с рождения, - вздохнул Млад, - а он рос в окружении полусумасшедших женщин и жрецов. Ты бы слышал, чему они его учили! - И ты хочешь за неделю сделать его мужчиной? - грустно улыбнулась Дана. - Да! - вспыхнул Млад. - Да, хочу! Потому что если он не станет мужчиной, он умрет! - И если это случится, ты будешь думать, что во всем виноват? - Не надо! Это неправильно! Я взял его к себе не для того, чтобы оправдывать себя тем, что у меня была всего неделя! Мой отец говорил… Нет ничего хуже, чем сказать самому себе: «Я сделал все, что мог». Он творил чудеса, он поднимал на ноги безнадежных больных, потому что никогда не говорил: «Я сделал все, что мог»! Неожиданно, вспышкой, перед глазами появилось лицо доктора Велезара: «Здоровье князя уже не в моей власти». А ведь князь был еще жив… Миша вернулся быстро. Он вбежал в дом в расстегнутой шубе, без шапки и прямо с порога кинулся Младу в ноги - тот едва успел повернуться в его сторону. - Прости меня! Прости! - выкрикнул мальчик и разрыдался. - Спаси меня! Млад тяжело вздохнул: он никак не мог привыкнуть к бесконечным просьбам о прощении, его передергивало оттого, что кто-то падал перед ним на колени, поэтому взял Мишу под мышки и усадил рядом, обнимая за плечо. - Ну? В чем ты виноват на этот раз? - Я… я правда виноват, - всхлипнул мальчик и ткнулся лицом Младу в грудь, - я не говорил тебе. Я хотел сказать, но не говорил. А ты должен был знать. - О чем? - В белом тумане меня встречает Михаил-Архангел. Он говорит со мной. Он говорит совсем не то, что говоришь ты! Он сейчас… он сказал, что уведет меня к Господу, стоит только дать ему руку, и он уведет меня к нему… Никаких испытаний для этого проходить не надо. Я крещен, а значит - я принадлежу ему. Млад помертвел. Первым его желанием было немедленно, сейчас же идти в лес и разводить костер - подниматься наверх. Он на миг забыл о том, что он белый шаман и никогда не сражался с духами, это не его стезя. Он забыл о том, что умрет, если попытается подняться, - доктор Велезар прав, сердце остановится. Надо, по меньшей мере, еще дня три-четыре, чтоб на подъем хватило сил. А главное, что он скажет огненному духу с мечом? Что тот неправ? - И почему ты с ним не пошел? - спросил Млад ледяным голосом. Миша расплакался еще сильней и обхватил шею Млада руками. - Потому что ты можешь меня спасти! Ты мне не лжешь! Ты меня любишь по-настоящему! - А он? Он тебя любит не по-настоящему? - Он… Он хочет, чтоб я умер… В дом зашел Добробой и стащил с головы шапку, виновато поглядывая на Млада, словно считал, что с недостаточным рвением выполнил поручение. Млад похлопал Мишу по спине, снял с себя его руки и вытер ему слезы рукавом. - Хватит плакать. Я не могу тебя спасти, тебя никто не может спасти, при всем желании. Ты сам себя спасешь, слышишь? Сам. - Правда что, Миш, - встрял Ширяй, - ну что ты как маленький. Посмотри, нас тут трое. Мы все прошли испытание, и ничего, - правда, Добробой? И ты пройдешь. Все проходят. Ты, главное, не бойся. Ты делай все, как Млад Мстиславич говорит.
На следующее утро, едва рассвело, Миша с тоской глянул в окно и сказал: - Уходите. Млад не стал переспрашивать, поднял узел с собранными Даной вещами и закинул его за плечо: дальше Миша пойдет один. Так и подмывало успокоить себя мыслью: он сделал все, что мог. Так и хотелось сказать: ничего изменить нельзя, все идет своим чередом. Но что-то внутри противилось этому! Все можно изменить, надо только захотеть! - Да ладно, Млад Мстиславич, - усмехнулся Ширяй, забирая свои вещи, - ничего с ним не будет. Все проходят, и он пройдет. - Я думаю - может, все же подняться… Посмотреть на этого Михаила-Архангела поближе… - пробормотал Млад. - А он что, может что-то сделать? Или так, разговоры разговаривает? - спросил Добробой. - Ничего он сделать не может. Другие духи не позволят, - вздохнул Млад. - И зачем тогда подниматься? Действительно. Наверное, это как раз и нужно для того, чтоб потом сказать себе: я сделал все, что мог. Нет в этом никакого смысла. Дана ушла на занятия, Млада встретила девушка из Сычёвки, которая приходила к Дане вести хозяйство, - крупная, румяная, с большими руками и толстой русой косой на плече. - Здравствуй, Млад Мстиславич! Кушать хочешь? - Нет, спасибо, Вторуша. Я тоже сейчас на занятия пойду, - ответил Млад и поставил узел у порога. - Что, и чайку не попьешь? Млад покачал головой и улыбнулся, хотя улыбаться вовсе не хотелось. Внутри зрело нехорошее, сосущее волнение. Он еле-еле отчитал две лекции, на которых, вместо того чтобы рассказывать студентам третьей ступени о расписании вызова дождей, пришлось отвечать на их вопросы о вече, о гадании, о смерти князя Бориса и о происшествии в профессорской слободе. Едва вторая лекция закончилась, Млад побежал к дому, но войти не решился: походил вокруг, прислушиваясь и всматриваясь в окна. Добробой истопил печь с утра, и раньше завтрашнего вечера тревожить Мишу не стоило. Млад почесал ленивого Хийси за ухом и выпустил цепь так, чтоб пес мог добраться до крыльца: вдруг что? Мальчик в доме один… Млад присел на скамейку у колодца: уходить не хотелось. Вдруг Мише что-нибудь понадобится? Вдруг он передумает? Вдруг… - Ну и что ты тут делаешь? - Дана подошла неслышно. Или Млад не заметил ее шагов? Ведь снег скрипит на морозе так громко… - Я? - он кашлянул. - Я думал… я хотел… - Младик, пойдем. Ты же говорил, что теперь он идет сам, разве нет? - Да, конечно, сам… Но мало ли что? - Младик, перестань себя накручивать. Пошли обедать, уже темнеет. Вторуша для тебя пирогов испекла. Меньше всего ему хотелось пирогов… Но в доме Даны топилась плита, дрова щелкали за заслонкой, на столе мурлыкал самовар, и только там Млад вспомнил, что не спал всю ночь, разговаривая с Мишей. - Да ты засыпаешь, чудушко мое… - Дана обняла его сзади за плечи и поцеловала в макушку. - Нет, ничего… - проворчал он. - Давай-ка я уложу тебя в постель, мой хороший. Ее тонкие руки помогали ему раздеться, а потом гладили по голове и по плечам, и Млад растаял от ее прикосновений, расслабился, позволил тревоге уйти ненадолго. Теплое, уютное счастье свернулось в груди клубком, и он заснул успокоенным. Ему снился Миша и огненный дух с мечом, который уводит его из белого тумана, наверх, к своему христианскому богу…
Три дня Млад не находил себе места, три дня бродил вокруг дома, заглядывая в окна. Топил печь, кормил Хийси, а потом не мог уйти. Если бы не Дана, он не спал бы вовсе и вовсе не ел. Волнение усиливалось с каждым часом и к вечеру третьего дня дошло, как ему казалось, до предела: от нервной дрожи тряслись руки. За ужином он ничего не ел, вскакивал и ходил, выглядывая то в дверь, то в окно. - Чудушко… - вздохнула Дана, - тебе не кажется, что ты берешь на себя то, что от тебя не зависит? - Нет, не кажется… - Млад прикусил губу, но, подумав, улыбнулся Дане. - Оно на самом деле от меня не зависит… «Здоровье князя уже не в моей власти»… - Тогда что ты бегаешь туда-сюда? Млад сел за стол, взял в руки пирожок, которые неизменно пекла для него Вторуша, но, откусив кусок, понял, что проглотить его не может: так и застыл с непрожеванным куском во рту. Дана покачала головой и придвинула к нему чашку с остывшим чаем. Млад запил пирожок и поперхнулся - она подошла сзади и стукнула ему между лопаток. - Ну? Что ты изводишься? Успокойся. Ложись спать, наконец! - Я не усну, - Млад опустил голову. - Понимаешь, вот сейчас… он с минуты на минуту выйдет к ним и скажет, что готов стать шаманом, понимаешь? Если не испугается… Если этот его Михаил-Архангел не уведет его с собой. Если он вообще еще жив, понимаешь? - Это так страшно? - Ты уже спрашивала. Да, это страшно, на самом деле очень страшно. От этого умирают, - Млад снова встал и заходил по дому. - Но ты же не умер? - Я - это я. Я хорошо знаю, почему не умер… Это… Как тебе объяснить… Я готов был умереть, я едва не сорвался, поэтому я знаю, насколько это трудно. Вспоминать легко, храбриться, как Ширяй… А на самом деле, одна секунда слабости - и тебя нет. Одной секунды достаточно, а этих секунд - сотни тысяч… Выбирай любую… - Может, ты скажешь мне, в чем состоит это ваше пересотворение? Чтоб я знала, о чем речь. - Я не хочу говорить об этом. Тебе не надо знать. Это просто мучительно и страшно, настолько мучительно, что готов умереть, чтобы от этого избавиться. А стоит только попросить о смерти, и все закончится. И ты умрешь. Дана поймала его за руку, усадила за стол и обвила его шею руками. - И ты не попросил? - Как видишь… - фыркнул Млад. - И не обо мне речь. - Чудушко мое… - она на миг прижалась к его плечу щекой, но тут же оторвалась, словно одумалась. - Пожалуйста, ложись спать. Я не могу смотреть, как ты мучаешься. Я тебе настойки сонной сделаю, хочешь? - Не надо, - Млад покачал головой и поднялся. - А я все же сделаю… - Дана сжала губы, встала и подошла к полке над окном, приподнимаясь на цыпочки. - Я вовсе не мучаюсь, мучается Миша. - Младик, ну перестань… Каждому свое, это его путь, а не твой. Дана все же приготовила настойку, и влила ему в рот почти насильно, и уложила в постель, и сидела над ним, поглаживая по голове, пока он не задремал. Только волнение не улеглось, тревога никуда не ушла и сон больше напоминал горячечный бред. Млад проснулся среди ночи, словно от толчка. Сначала он проснулся, и только через секунду в голову стукнула мысль: Миша. Сон слетел в один миг, и холодная тоска разлилась внутри. Дана спала рядом, положив руку Младу на плечо; он осторожно выскользнул из-под нее и сел, опустив ноги на пол. Пересотворение началось. Он знал это так же хорошо, как то, что под окном лежит снег. Мишу не увел огненный дух с мечом, он не умер от судорог - от сжигающего его зова, которому нельзя противиться. Он нашел в себе смелость предстать перед духами. Это только первый шаг, но этот шаг сделан. Только облегчения Млад не чувствовал. Наоборот. Вместо волнения, доводившего его до дрожи, тяжесть легла на грудь - тяжесть, похожая на ледяную глыбу… И сердце под этой глыбой билось с трудом, как придавленная ладонью мышь. Воздуха не хватало. Он вышел на двор только потому, что ему не хватало воздуха. Теперь и ходить вокруг дома не имело смысла: Миша был слишком далеко в это время. Тишина над спящей профессорской слободой поражала своей невесомой неподвижностью. Снег гасил далекие звуки, а хрупкий воздух делал пронзительными ближние. Млад вдохнул слишком глубоко и закашлялся. Снег тонко скрипнул под валенками. Млад не одевался, только накинул на голые плечи полушубок. Какая морозная ночь! Руки закоченели сразу, колени прихватило холодом сквозь льняные порты, словно кто-то до боли стиснул чашечки ледяными пальцами. Черное небо над головой блестело тусклыми звездами… Он собирался вернуться в дом, так и не справившись с тяжестью в груди, когда далекий, тягучий вой проплыл над слободой и взлетел в небо. Сердце упало на дно живота и перестало биться. Млад боялся шевельнуться, все еще надеясь, что это ему послышалось. Но вой повторился: на этот раз долгий, отчетливый, низкий, исходивший из самой глубины изнывающей собачьей души, - Хийси звал хозяина. Ледяная глыба на груди всколыхнулась, и Млад едва не завыл в ответ рыжему псу. Он бежал к своему дому, забыв, что почти раздет, поскальзывался и падал на утоптанные ледяные дорожки. Жалкие полверсты показались ему бесконечными, как во сне, когда переставляешь ноги, а цель пути только отдаляется, - словно он все еще видел сон, полный горячечного бреда. Хийси, задрав морду к небу, завывал громко и глухо. Горе и ужас летели к тусклым звездам, горе и ужас рвались из песьей груди. Млад взбежал на крыльцо, распахнул дверь и замер на пороге. Хийси не мог ошибиться. Собаки не ошибаются. Млад разжал закоченевшие пальцы, и полушубок с глухим стуком упал на пол. И шаги к дверям спальни прозвучали как-то неуместно громко: в пустом доме. Неживом доме. Доме, наполненном сиреневым зимним светом. Мальчик был мертв. Да, во время пересотворения шаман мало отличается от покойника: он почти не дышит, он бледен, и кожа его холодна. Но мальчик был мертв. Млад подошел к кровати, на котором лежало безжизненное тело, и без сил опустился перед ним на колени. Хийси умеет вылить из себя тоску живого по мертвому, но человеку не помогут ни слезы, ни крик. Млад сжал кулаки, зажмурил глаза и уронил лоб на откинувшуюся в сторону руку: она была чуть теплой, она еще не успела окоченеть. Огненный дух с мечом в руках смеялся. И тянулся к этой руке. И звал, и нашептывал что-то, и загораживал мечом дорогу остальным. Млад со звериным рыком вскочил на ноги. Ну нет! Надо, надо было подняться еще три дня назад! Почему, зачем он этого не сделал? Побоялся умереть? Побоялся схватиться с духом? Темные шаманы делают это каждый раз, когда ныряют вниз, спасая живых. Надо было прогнать его три дня назад! А теперь? Зачем это нужно теперь? Он вышел в столовую и, не зажигая света, рванул вверх тяжелую крышку сундука. Пояс с оберегами - тяжелый, звенящий - застегнулся на нем с первого раза, хотя обычно приходилось сильно подтягивать живот и выдыхать воздух из груди. Широкая пятнистая шкура рыси - покровителя их рода, унаследованная от деда, - легла на голые плечи и, как всегда, словно приросла к телу. Трехфунтовое ожерелье из оберегов, больше похожее на доспех, слегка согнуло шею. Тонкие железные обручи стиснули запястья. Млад хотел снять валенки и надеть обручи на щиколотки, но вовремя одумался: это можно сделать у костра. Бубен. Маска. Не облака гнать - некогда разводить огонь трением, для подъема в белый туман сойдет огниво. Топор. Дрова из поленницы - некогда рубить живые сучья. Он - не Ширяй, ему этого хватит. Млад не подумал о том, что кто-нибудь может увидеть его в шаманском облачении - обычно он одевался в лесу и по профессорской слободе в маске и шкуре, звеня оберегами, не разгуливал. Но сейчас ему было не до того. Он не дошел даже до своего обычного места - не все ли равно где? Он мог подняться наверх и из собственной спальни! Костер вспыхнул сразу, бездымным прозрачным пламенем. Легкое помутнение в голове сыграло только на руку. И не ел он больше суток. Бубен сам дрогнул в руках, когда Млад остался босиком - между раскаленными языками огня и обжигающим холодом снега. Бубен сам зашуршал, заныл, звякнули обереги, по телу прошла волна, выгибая позвоночник, и ворс на шкуре приподнялся - как у зверя. Привычные движения, неторопливые вначале, с первых мгновений погнали по спине мурашки. Легкие удары пальцев рождали тихий шелест бубна, и огонь притих, затрепетал, выбрасывая синеватые язычки в такт бряцанию оберегов. Морозный воздух зыбился, черный лес сгибался все ниже, словно в поклоне…
|
