Глава третья. Итак, я остался один. Вокруг простирались заснеженные леса из вечнозеленого кедра, торчали голые кусты да виднелась полоска замерзшей реки

Борьба за жизнь

Итак, я остался один. Вокруг простирались заснеженные леса из вечнозеленого кедра, торчали голые кусты да виднелась полоска замерзшей реки. Лес и снег! Вот она, сибирская тайга! Как долго придется мне жить здесь? Найдут ли меня большевики? Узнают ли друзья, где я? Что с моей семьей? Эти вопросы не давали мне покоя. Скоро я понял, почему Иван привел меня именно сюда. На нашем пути попадалось много уединенных мест, куда редко заглядывали люди и где я находился бы в полной безопасности. Но Иван все повторял, что приведет меня туда, где легче жить. Так оно и оказалось. Особое очарование этих мест таилось в кедровом лесе и бесконечных сопках, поросших кедровым стлаником. Кедр - великолепное, могучее дерево с раскидистой вечнозеленой кроной, он притягивает к себе все живое. Там, где растет кедр, всегда кипит жизнь. То белки затеют гвалт, прыгая с ветки на ветку, то резко прокричит поползень, то стайка снегирей с пунцовыми грудками живым пламенем промелькнет в ветвях, то шустрым маленьким войском налетят щеглы и наполнят кроны деревьев веселым щебетом, а то стремглав, петляя от дерева к дереву, пробежит заяц, а за ним, еле видный на снегу, прокрадется белый горностай, и только движущееся черное пятнышко - кончик его

хвоста - скажет, что зверек рядом. Подходил к моему жилищу, осторожно ступая по обледенелой снежной корке, благородный олень, а как-то пожаловал в гости с высоких гор и сам хозяин тайги, бурый медведь. Эти живые впечатления отвлекали меня, уносили черные мысли, порождали желание во что бы то ни стало выжить. Когда становилось совсем уж тошно, я взбирался на вершину ближайшей, возвышавшейся над лесом сопки и смотрел на красневшую на горизонте гряду утесов. Это был уже противоположный берег Енисея. Там обитали люди, там были города, в которых жили мои друзья и враги. Где-то там находилась моя семья. Иван знал то жгучее чувство одиночества, которое предстояло мне пережить, и это было второй причиной, по которой он привел меня сюда. Со временем я даже стал скучать по своему спутнику, который, хоть и был убийцей Гавронских, заботился обо мне, как родной отец: седлал лошадь, рубил дрова, словом, делал все, чтобы мне было легче переносить обрушившиеся невзгоды. Много зим провел он в полном одиночестве, наедине со своими думами и с дикой природой, один пред ликом Всевышнего. Как никто знал он муки вынужденного одиночества, но тем не менее научился достойно переносить их. Для себя я решил, что если мне суждено встретить здесь смертный час, то перед концом, собрав последние силы, постараюсь взобраться на вершину сопки, чтобы до последней минуты смотреть в ту сторону, где за бесконечными лесными далями находятся мои близкие.

Но раскисать было нельзя, да и заботы брали свое. Моя и без того трудная и суровая жизнь прев-

ратилась теперь в сплошную борьбу за существование. Тяжелее всего было заготавливать бревна для найды. Упавшие, засыпанные снегом стволы деревьев примерзали к земле. Мне приходилось сначала подкапывать их, а затем, используя длинную жердь как рычаг, понемногу передвигать в нужном направлении. Чтобы как-то облегчить задачу, я подыскивал деревья на склоне сопки: карабкаться вверх было трудновато, зато потом бревна легко скатывались вниз. Вскоре мне повезло. Недалеко от моей лачуги во время сильной бури рухнула огромная лиственница - великолепный лесной гигант. Она надломилась у основания и теперь лежала, припорошенная снегом. Обрубив дерево со всех сторон, я решил перетащить его, хоть это было и сложно, к хижине, но тут увидел, что на свежих срубах выступила смола. Щепа такого дерева была для меня нежданно обретенным сокровищем: одной искры хватило бы, чтобы разгорелся огонь. Отныне я всегда держал наготове запас лиственничной щепы, чтобы, вернувшись с охоты, побыстрее согреть озябшие руки и вскипятить чай.

Большую часть моего дня поглощала охота. Я понимал, что работа - единственное верное средство от удручающих мыслей, и потому старался постоянно чем-то себя занимать. После утреннего чая я обычно уходил с ружьем в лес, охотиться на тетеревов. Подстрелив парочку птиц, возвращался и начинал готовить обед, меню которого не отличалось особым разнообразием. Как правило, это была похлебка из дичи и несколько сухарей. Затем я приступал к чаепитию, поглощая горячее питье, кружка за кружкой, в неимоверных количествах, как это принято у таежных

охотников. Однажды, бродя по лесу, я услышал в кустах шорох и, присмотревшись, разглядел торчащие из зарослей кончики оленьих рогов. Я осторожно подкрался к кустам, но чуткое животное все же услышало шуршание и с оглушительным шумом ринулось сквозь заросли. Отбежав шагов на триста, олень замер на горном склоне. Это был превосходный экземпляр: крупный, чуть ли не с корову, самец, темносерого цвета с черным чепраком. Я оперся ружьем на сук и выстрелил. Олень вскинулся, бросился было вперед, но тут же рухнул на землю. Я побежал к нему, животное же, собрав остаток сил, приподнялось и с трудом потащилось в гору. Второй выстрел сразил его наповал. Теперь у меня был большой запас свежего мяса и впридачу теплый ковер. Рога оленя я укрепил на стенах хижины и вешал на них шапку.

Помню одну любопытную, хотя и драматическую сценку, разыгравшуюся в нескольких километрах от моего жилища. Там было небольшое, заросшее травой и клюквой болото, куда часто прилетали поклевать ягоду тетерева и куропатки. Когда, приблизившись к болоту, я затаился в кустах, моим глазам открылась премилая картина. Целая стая тетеревов, рассыпавшись по снегу, выискивала и клевала ягоды. Пока я присматривался, один тетерев неожиданно взметнулся ввысь, за ним поднялась в воздух и вся вспугнутая стая. К моему удивлению, птица, взлетевшая первой и взмывавшая все выше, вдруг камнем упала вниз. Подойдя поближе, я увидел, как из-под мертвого тетерева выбрался хищный зверек, горностай, и юркнул под старое дерево. Горло птицы было насквозь прокушено. Только тогда я понял, что про-

изошло. Горностай напал на тетерева, вцепился тому в горло и не отпускал птицу, даже когда та поднялась в воздух. Напротив, он все глубже вонзал в нее свои зубки, пока тетерев не задохнулся. Благодаря смекалке зверька, я сэкономил патрон,

Вот так я и жил, в поте лица добывая хлеб насущный, но даже тяжелый труд не спасал от горьких мыслей. Шли дни, пролетали недели, и наконец повеяло дыханием весны. На открытых местах появились проталины. Побежали ручейки. Как-то я увидел муху, а потом и паука, пробудившихся после зимнего сна. Мне было ясно, что весной из леса не выбраться, Реки разлились, болота стали непроходимыми, звериные тропы развезло, затопило водой. Моему одиночеству суждено было длиться до лета. Весна набирала силу. С гор сошел снег, обнажив каменную породу, голые стволы берез и осин, высокие пирамиды муравейников. Освободившись ото льда, река, пенясь и бурля, несла свои воды.