БЕСЕДА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

 

 

Х орошо. Я снова вспомнил о бедном Зигмунде Фрейде. Он ждал в своем офисе богатого пациента, который, естественно, был евреем. Как вы можете быть богатым и не быть евреем? Психоанализ — это один из самых величайших видов бизнеса, основанных евреями. Они упустили Иисуса, они не могли позволить себе упустить Зигмунда Фрейда. Конечно, он вне сравнения.

Фрейд ждал и ждал, ходя взад и вперед по своей комнате. Пациент был действительно богатым, а психоанализ — это лечение, которое продолжается годами, потому что пока пациент не найдет более красноречивого еврея, он никогда не сможет выбраться из этого порочного круга.

Фрейд снова и снова смотрел на свои золотые часы, а потом, в последнее мгновение, когда он действительно собирался сдаться, появился пациент. Его большая машина появилась на горизонте, и, конечно, Фрейд был в бешенстве. Наконец, машина подъехала к его подъезду, еврей вылез, и когда он вошел в офис, Зигмунд Фрейд был по-настоящему зол, потому что он опоздал на пятьдесят секунд.

Фрейд сказал: «Хорошо, что я услышал, что ваша машина подъехала к крыльцу в назначенное время, иначе я бы начал сеанс в одиночку».

Это профессиональная шутка. Только те, кто занимаются психоанализом, поймут ее. Мне придется объяснить ее вам, потому что никто из вас не является психоаналитиком.

Фрейд пошутил так: «Мне пришлось бы начать сеанс одному», — без пациента. Вы улавливаете смысл?

Я говорил вам о моей странной дружбе с Самбху Бабу. Это было странно по многим пунктам. Во-первых, он был старше моего отца, или, возможно, такого же возраста но, насколько я помню, он выглядел старше — а мне было всего девять лет. Так какая же возможна дружба? Он был удачливым экспертом-юристом, не только в том маленьком местечке, но у него была практика в верховном суде. Он был одним из наивысших представителей власти. И он был другом дикого, недисциплинированного, неграмотного ребенка. Когда он сказал, при той первой встрече: «Пожалуйста, сядьте», — я был поражен.

Я не надеялся, что вице-президент встанет при моем появлении и скажет: «Садитесь, пожалуйста».

Я сказал ему: «Сначала садитесь вы. Мне будет неловко сидеть, пока вы будете стоять. Вы пожилой, возможно, даже старше, чем мой отец»

Он сказал: «Не беспокойся. Я друг твоего отца. Но расслабься и скажи, зачем пришел».

Я сказал: «Я расскажу вам позже, зачем я пришел. Сначала…» Он посмотрел на меня, я посмотрел на него; и то, что случилось в то мгновение, стало моим первым вопросом. Я спросил его: «Сначала, скажите мне, что произошло сейчас между нами?»

Он закрыл глаза. Я думаю, что, возможно, десять минут прошло, прежде чем он их снова открыл. Он сказал: «Прости меня, я не могу понять это — но что-то произошло».

Мы стали друзьями; это было в 1940 году. Только позже, через двадцать лет дружбы, странной дружбы он умер в 1960 году, после двадцати лет дружбы, странной дружбы — только тогда я смог сказать ему, что слово, которое он искал, было изобретено Карлом Густавом Юнгом. Это слово «синхронность»; это то, что произошло между нами. Он знал это, я знал это, но слова не было.

Синхронность означает одновременное существование многих вещей вместе, это многомерность. Это может означать определенное ритмическое чувство; это может означать то, что люди всегда называли любовью; это может означать дружбу; ото может означать два сердца, бьющиеся вместе без ритма или причины… это тайна. Только иногда человек находит кого-то, с которым все совпадает; картинка-загадка исчезает. Все кусочки, которые не складывались, неожиданно сами подошли друг другу.

Когда я сказал своей бабушке: «Я подружился с вице-президентом этого городка», — она сказала: «Ты имеешь в виду пандита Самбху Дьюба?»

Слезы покатились из ее глаз. Она сказала: «Тогда ты не найдешь много друзей в этом мире, об этом я беспокоюсь. Если Самбху Бабу стал твоим другом, тогда ты не найдешь много друзей в этом мире. Не только это: возможно, ты найдешь друзей, потому что ты молод, но Самбху Бабу точно не найдет другого друга, потому что он слишком стар».

Снова и снова моя бабушка будет появляться в моем рассказе, со своим удивительным проникновением. Да, сейчас я вижу это. Повторяя все, я могу видеть, что она видела и оплакивала. Теперь я знаю, что у Самбху Бабу никогда не было ни одного друга, за исключением меня.

Я обычно иногда приезжал в деревню, возможно, один раз в год, или два раза, но не больше. И по мере того как я все больше вовлекался в спою собственную деятельность — или вы можете называть это бездеятельностью… по мере того как я все больше становился вовлеченным в саньясу, мои приезды в деревню становились все реже. На самом деле, последние несколько лет перед его смертью все мои посещения деревни происходили, когда я проезжал через нее на поезде.

Начальник станции был моим саньясином, поэтому, конечно, поезд стоял там столько, сколько я хотел. Они - я имею в виду своих отца и мать, Самбху Бабу, и многих других, кто любил меня - приходили на станцию. Это было мое единственное посещение: десять, двадцать, самое большее, тридцать минут. Поезд не мог дольше стоить, потому что должны были подходить другие поезда. Они ждали перед станцией.

Но я могу понять его одиночество. У него больше не было друзей. Почти каждый день он писал мне письма — это очень редко а писать было нечего. Иногда он присылал просто чистый лист в конверте. Я понимаю даже это. Он чувствовал себя очень одиноко и хотел бы быть со мной. Я делал все возможное, чтобы побыть там подольше, но быть там было для меня настоящей обузой. Только ради него я страдал в этой деревне.

После его смерти я редко, очень редко приезжал туда. Теперь у меня было оправдание — что я не мог приехать, потому что это напоминало мне о Самбху Бабу. Но на самом деле не было смысла приезжать туда. Когда он там был, смысл был. Он был маленьким оазисом в пустыне.

Он совершенно не боялся осуждений, которые сваливались на него из-за меня. Быть связанным со мной, даже в те дни, было не очень хорошо. Это было опасно. Ему говорили: «Вы потеряете уважение всей общины, а именно община сделала вас вице-президентом».

Я сказал ему: «Вы можете выбирать, Самбху Бабу: быть президентом этой глупой деревни или быть моим другом».

Он сложил с себя свое полномочие мэра и свое президентство. Он не сказал мне ни единого слова; он просто написал прошение об отставке, там, передо мной. Он сказал: «Я люблю в тебе что-то, что невозможно определить. Президентство в этом глупом городке ничего для меня не значит. Я готов потерять все, если до этого дойдет. Да, я готов все потерять».

Его пытались отговорить от отставки, но он не согласился.

Я сказал ему: «Самбху Бабу, вы хорошо знаете, что я ненавижу все это президентство, вице-президентство, муниципальные они или национальные. Я не могу сказать вам: «Забери прошение об отставке», — потому что я не могу совершить это преступление. Если вы хотите забрать его, вы свободны сделать это».

Он сказал: «Печать поставлена. Нет смысла возвращаться назад, и я счастлив, что ты не пытался убедить меня».

Он оставался одиноким человеком. У него было достаточно денег, чтобы жить как богатый человек, поэтому, когда он вышел в отставку, он также отказался от денег. Он сказал: «У меня достаточно денег, так чего же беспокоиться? И что такое право? со всеми закон ногтями и постоянной ложью во имя истины».

Он прекратил работать. Это были качества, которые я любил в нем. Не думая ни одного мгновения, он подал в отставку, а на следующий день он ушел из ассоциации. Для него я приезжал иногда в деревню, или звал его к себе, просто, чтобы он побыл со мной несколько дней. Иногда он приходил.

Он был настоящим мужчиной, ничего не боявшимся. Однажды он спросил меня: «Что ты собираешься делать? Потому что я не думаю, что ты долго сможешь оставаться профессором в университете».

Я сказал: «Самбху Бабу, я никогда ничего не планирую. Если я брошу эту работу, то надеюсь, что тогда меня будет ждать какая-то другая работа. Если Бог…» — и помните «если», потому что он не был верующим, это было другое качество, которое я в нем любил; он говорил: «Пока я не знаю, как я могу верить».

Я сказал ему: «Если Бог может найти работу разным людям, зверям, деревьям, я думаю, что он сможет найти работу и для меня. А если он ничего не сможет найти, это его проблема, а не моя».

Он засмеялся и сказал: «Да, это совершенно верно. Да. это его проблема, если он есть - но дело в следующем: если его нет, тогда что?»

Я сказал: «И здесь я тоже не вижу для себя никакой проблемы. Если нет работы, я могу сделать глубокий вдох и попрощаться с существованием. Это достаточное доказательство, что я не нужен. А если я не нужен, тогда я не собираюсь навязываться несчастному существованию».

Нельзя пересчитать все наши разговоры, но если бы их воспроизвести, то получились бы диалоги лучше, чем у Платона. Он был очень логичным человеком, настолько логичным, насколько я нелогичен. И это то, что больше всего расстраивает: что мы были единственными друг для друга друзьями в этом городке.

Все спрашивали: «Он логик, а ты совершенно нелогичен. Какая же может быть между вами связь?»

Я говорил: «Вам это будет сложно понять. Сама его логика приносит его на край. Я нелогичен, не потому что я таким родился - никто не рождается нелогичным; я нелогичен, потому что я видел бессмысленность логики. Поэтому я могу быть с ним в соответствии с его логикой, и, тем не менее, в определенный момент, опережать его, и тогда он пугается и останавливается. И это хранит нашу дружбу, потому что он знает, что должен идти за пределы этого, и он никого не знает, кто смог бы помочь ему в этом. Вы все», — я имел в виду жителей городка, «думаете, что он помогает мне. Вы ошибаетесь. Вы можете спросить его. Я помогаю ему».

Вы будете удивлены, но однажды несколько людей пошли к нему домой, чтобы спросить: «Это правда, что этот маленький мальчик — что-то вроде ведущего или помощи для вас?»

Он сказал: «Конечно. И в этом нет сомнения. Почему вы приходите ко мне и задаете этот вопрос? Почему вы не спросите его? он живет рядом с нами».

Это очень редкое качество, и моя бабушка была права, когда сказала: «Я боюсь, что Самбху Бабу останется без друзей. И, — сказала она, что касается тебя, я боюсь… Но ты еще молод, возможно, ты найдешь друзей».

И ее озарение было таким четким. Вы удивитесь, узнав, что за всю свою жизнь у меня не было друзей, за исключением Самбху Бабу. Если бы его не было, я бы не узнал, что такое иметь друга. Да, у меня было много знакомых - в школе, в колледже, в университете, их были сотни. Вы можете подумать, что все они были друзьями, они могли считать так же — но, за исключением этого человека, не было ни одного человека, которого я мог бы назвать другом.

Познакомиться очень легко; знакомство обыкновенно. По дружба — это не часть обычного мира. Вам будет интересно узнать, что когда бы я ни заболевал — а я был в восьмидесяти милях от городка - мне немедленно звонил Самбху Бабу, очень обеспокоенный.

Он спрашивал: «С тобой все в порядке?»

Я говорил: «Что случилось? Почему ты так беспокоишься? Кажется, что ты заболел».

Он говорил: «Я не заболел, но почувствовал, что заболел ты, и теперь я знаю, что это так. Ты не можешь скрыть это от меня».

Такое случалось много раз. Вы не поверите этому, но только из-за него у меня был личный номер телефона. Конечно, телефон был у секретаря, который заботился обо всех моих встречах по стране. По у меня был секретный, личный номер телефона только для Самбху Бабу, так, чтобы он мог позвонить, если беспокоился, даже посреди ночи. И в случае если меня не было дома, допустим я путешествовал где-то по Индии, или я болел, я сам звонил ему, просто чтобы сказать: «Пожалуйста, не волнуйся из-за того, что я болен». Это синхронность.

Каким-то образом существовала очень глубокая связь. В тот день, когда он умер, я приехал к нему без колебания. Я даже ни о чем не спрашивал. Я просто поехал. Я никогда не любил эту дорогу, хотя я любил водить, но та дорога от Джабалпура в Гадавару была настоящим кошмаром! Вы нигде не найдете дорогу хуже. По сравнению с ней, дорога, существующая в коммуне это супермагистраль. Как они называются в Германии? Автобаны?

«Да, Ошо».

Хорошо, если Девагит говорит, что это так, значит это так. Наша дорога это автобан по сравнению с дорогой, ведущей от университета к дому Самбху Бабу. Я спешил… чувство внутри.

Я люблю быстро ездить. Я люблю скорость, по па такой дороге вы не могли ехать быстрее, чем со скоростью двадцать миль в час; это максимально возможная скорость, так что вы можете уяснить, что это была за дорога. К тому времени, как вы приедете, вы должны уже умереть или что-то близкое к этому! Есть только одна хорошая вещь: перед тем, как въехать в город, вы подъезжаете к реке. Это спасение: вы можете хорошо искупаться, вы можете полчаса поплавать, чтобы освежиться, и хорошенько помыть свою машину. Тогда, когда вы приедете в город, никто не будет думать, что вы святой дух.

Я спешил. Никогда в жизни я так не спешил. Даже сейчас, хотя я должен спешить, потому что время ускользает из моих рук, и не так далек день, когда мне придется попрощаться со всеми вами, хотя я могу захотеть пожить еще немного. В моих руках ничего нет, за исключением ручек этого кресла, и вы видите, что я держусь за них, чтобы почувствовать, жив ли я еще. Нет необходимости беспокоиться… еще немного времени осталось.

В тот день мне пришлось спешить, и это оправдало себя, потому что если бы я опоздал хоть на несколько минут, я бы никогда не увидел глаза Самбху Бабу снова. Живыми, я имею в виду я имею в виду, смотрящими на меня так же, как они смотрели на меня при нашей первой встрече… с этой синхронностью. И в эти полчаса до его смерти, это было ничто иное, как чистое общение. Я сказал ему, что он может сказать все, что он хочет.

Он попросил всех выйти. Конечно, все обиделись. Его жене, сыновьям и братьям это не понравилось. Но он ясно сказал: «Нравится ли вам это или нет, я хочу, чтобы вы все немедленно ушли, потому что у меня осталось немного времени».

Естественно, они испугались и ушли. Мы оба засмеялись. Я сказал: «Ты можешь сказать мне все, что хочешь».

Он сказал: «Мне нечего сказать тебе. Просто возьми меня за руки. Дай мне почувствовать тебя. Наполни меня своим присутствием, я прошу тебя». Он продолжил: «Я не могу опуститься на колени и прикоснуться к твоим ногам. Это не значит, что я не хотел бы этого сделать, просто мое тело не в состоянии встать с постели. Я даже не могу двигаться. У меня осталось всего несколько минут».

Я видел, что смерть почти подошла к порогу. Я взял его за руки и сказал ему несколько слов, которые он внимательно выслушал.

В моем детстве я знал только двух людей, которые действительно помогли мне осознать, что такое настоящее внимание. Первой, конечно, была моя Нани. Мне даже немного грустно поставить ее рядом с Самбху Бабу, потому что ее внимание, хотя и похожее, было более многомерным. На самом деле, я не должен называть двоих людей. Но я уже сказал это; теперь же позвольте мне объяснить так ясно, как это только возможно.

С моей Нани каждая ночь была почти ритуалом, так же как вы ждете каждую ночь и каждое утро…

Знаете ли вы, что каждое утро я вставал и спешил принять ванну и приготовиться, потому что я знал, что все ждут? Сегодня я не завтракал просто потому, что я знаю, что это отложит встречу с вами. Я поспал немного дольше, чем обычно. Каждый вечер я знаю, что вы готовитесь, принимая душ, и в то мгновение, когда я вижу свет в вашей маленькой комнате, я знаю, что прилетели дьяволы, и теперь я должен спешить.

И целый день вы заняты. Ваше время занято на протяжении всего дня. Вы можете сказать, что я совершенно ушедший от дел человек — не уставший, ушедший от дел… и не уволенный никем. Это мой образ жизни — жить расслабленно, ничего не делая с утра до вечера, с вечера до утра. Чтобы все были заняты, это вся моя работа. Я не думаю, что в мире есть кто-то еще — или был, или когда-нибудь будет — кто настолько ничего не делает, как я. И, тем не менее, просто, чтобы поддерживать дыхание мне нужно, чтобы тысячи саньясинов постоянно работали. Вы знаете более великого шутника?

Только сегодня я говорил Четане, что Вивек уехала в отпуск. После десяти лет бедная девочка заслуживает его. Это не большая просьба за десять лет. Математически, это один день каждые два года.

Я сказал ей: «Ты можешь ехать, счастливо».

Она поехала в Калифорнию. Я сказал ей: «Я буду счастлив, что ты наслаждаешься этими несколькими днями».

Я говорил Четане: «На следующий год и я, возможно, смогу отправиться на несколько дней в отпуск». Но проблема в том, что я не могу поехать один. Мне нужны все мои люди, и я не могу даже без одного из них. В моей команде больше людей, чем у президента Америки. Это люди бедного человека, их должно быть больше. И не президента любой страны, но самой богатой страны. Почему? Потому что моя команда не состоит из слуг, он состоит из моих любимых, и я не могу обойтись без них.

Это единственная проблема, сказал я Четане. Но она была счастлива. Она была так счастлива, что я думаю, она даже не побеспокоилась о моей проблеме. Конечно, она была счастлива, потому что если моя команда поедет со мной в отпуск, она обязательно будет там. И Четана… когда-то было время, когда я сам стирал, но, конечно не так хорошо. Я не могу дать вам лучшие рекомендации, потому что, хотя я делал все, что мог, это была работа, которую надо было закончить как можно быстрее. Для вас это молитва, дело любви, не работа, которую надо выполнить. Я не думаю, что во всем мире есть кто-то еще, у кого одежда выстирана лучше, чем у меня.

И Четана была счастлива, думая: «Прекрасно, все мы едем в отпуск». Но мне надо взять столько людей, что Вивек была права. Когда мы покидали Пуну, было столько приготовлений — особенно для нее, потому что она беспокоилась обо мне, о моей пище, и подобных мелочах. Я не думаю, что все это время она могла спать, она так беспокоилась, чтобы ничего не оставить, что все должно быть доступно во время путешествия. Вивек была права, когда сказала мне: «Ошо, вы подобны огромной горе из золота, которую надо переносить с одного места в другое».

Я сказал ей: «Это правда, совершенная правда. Надо помнить только одно: что гора, хотя и золотая, живая и также сознательная. Поэтому, будь осторожна».

Ты видишь мою трудность, Четана? Если я поеду в отпуск даже на неделю или на выходные, сколько тебе придется подготовить? Мы должны все организовать в точности, как здесь, в доме Лао Цзы — это серьезное задание Но из-за того, что ты была так счастлива, я думаю, что это того стоит. Я могу сделать все, что угодно, чтобы сделать хотя бы одного человека счастливым. Из этого была соткана вся моя жизнь.