БЕСЕДА СОРОК ТРЕТЬЯ

 

 

Х орошо. Я всегда удивлялся, как Бог сумел создать этот мир всего за шесть дней. Этот мир! Возможно, поэтому он назвал своего сына Иисусом! Что за имя, чтобы дать своему сыну! Ему надо было кого-нибудь наказать за то, что он сделал, а больше никого не было. Святой Дух всегда отсутствует, он сидит здесь, в седле. Поэтому я сказал Четане освободить его, потому что кататься на лошади с кем-то одновременно нехорошо — и для лошади, и для Метаны тоже. Что касается Святого Духа, мне совершенно наплевать на него. У меня нет расположения ни к Святому Духу, ни к какому-то другому духу. Я всегда за жизнь.

Дух - это тень умершего, и даже если он святой, какой в нем прок? И это также ужасно. Четана, меня не волновал Святой Дух. Если ты будешь кататься на нем, что касается меня, это хорошо. Катайся на Святом Духе.

О чем я говорил, Девагит?

«Святой Дух всегда отсутствует, сейчас он сидит в седле». (Смех).

Это я помню. Я знал, что ты не можешь делать заметки. Сосредоточься. Но я смогу. Я смог прожить всю свою жизнь без заметок.

То. что спросил меня Джавахарлал в тот последний день, было действительно странным.

Он спросил: «Ты думаешь, что хорошо вращаться в политическом мире?»

Я сказал: «Я не думаю, я знаю, что это совсем не хорошо. Это проклятие, карма. В прошлых жизнях вы сделали что-то плохое, иначе вы не смогли бы быть премьер-министром Индии».

Он сказал: «Я согласен».

Масто не мог поверить, что я так смог ответить премьер-министру и, даже больше, что премьер-министр согласится.

Я сказал: «Это заканчивает длинный спор между мной и Масто в мою пользу. Масто, ты согласен?»

Он скапал: «Теперь я вынужден согласиться».

Я сказал: «Я никогда не любил «вынужден», лучше не соглашаться. В этом несогласии, по крайней мере, будет жизнь. Не отдавай мне эту мертвую крысу! Во-первых, крысу, а во-вторых — мертвую! Ты думаешь, что я орел, стервятник, или кто?»

Даже Джавахарлал посмотрел на нас.

Я сказал: «Я принял решение. Я благодарен вам. На протяжении многих лет Масто был в затруднении. Он не мог решить, должен ли хороший человек быть политиком или нет».

Мы говорили о многом. Я не думаю, что в атом доме - я имею в виду дом премьер-министра - какая-нибудь встреча длилась так долго. К тому времени, когда мы закончили, было девять тридцать — три часа! Даже Джавахарлал сказал: «Это была самая длинная встреча в моей жизни, и самая плодотворная».

Я сказал: «Что за плоды она принесла вам?»

Он сказал: «Дружбу человека, который не принадлежит этому миру и никогда не будет принадлежать. Я буду лелеять это как священную церемонию». И в его прекрасных глазах я мог увидеть первые слезы.

Я убежал, чтобы не обнимать его, но он пошел за мной и сказал: «Не было необходимости так спешить».

Я сказал: «Слезы пришли быстрее». Он засмеялся, и мы вместе заплакали.

Это случается очень редко, и только или с сумасшедшими, или в высшей степени интеллигентными людьми. Он не был сумасшедшим, но в высшей степени интеллигентным. Мы я имею в виду Масто и я снова и снова говорили об этой встрече, особенно о слезах и смехе. Почему? Естественно, мы, как всегда, не были согласны друг с другом. Это стало обычным явлением. Если я соглашался, он не верил этому. Это был такой шок.

Я сказал: «Он плакал из-за себя, а смеялся из-за той свободы, которая у меня есть».

Конечно, интерпретация Масло была такой: «Он плакал из-за тебя, не из-за себя, потому что он мог видеть, что ты смог бы стать серьезным политиком, и смеялся над своей собственной мыслью».

Так думал Масто. Не было возможности разрешить тот спор, но, к счастью, Джавахарлал сам разрешил его, случайно. Масто сказал мне об этом.

Перед тем, как Масто навсегда покинул меня, чтобы исчезнуть в Гималаях, и перед тем, как я умер, как должен умереть каждый, чтобы воскреснуть, он сказал мне: «Ты знаешь, Джавахарлал снова и снова вспоминал тебя, и особенно при последней нашей встрече он сказал мне: «Если ты увидишь этого странного юношу, если ты как-то беспокоишься о нем, держи его дальше от политики, потому что я всю жизнь потерял с этими глупыми людьми. Я не хочу, чтобы этот мальчик заручался голосами совершенно глупой, посредственной, необразованной толпы. Нет, если ты имеешь в его жизни хоть какой-нибудь голос, пожалуйста, защити его от политики».

Масто сказал: «Это решило наш спор в твою пользу, и я счастлив, потому что, хотя я спорил с тобой и против тебя, глубоко внутри я всегда соглашался с тобой».

Я никогда больше не видел Джавахарлала, хотя он жил еще многие годы. Но так как он и хотел — я навсегда решил это, его совет стал только подтверждением моего собственного решения — я никогда в жизни не голосовал, и никогда не был членом ни одной политической партии, даже никогда не думал об этом. На самом деле, на протяжении почти тридцати лет, я совершенно не думал об этом. Я не мог.

Я могу провести какую-то репетицию. Это слово покажется странным - мечта о «репетиции», но реальная драма никогда не случится, не может произойти; для этого требуется бессознательность, а ее нет. Вы можете сделать меня бессознательным, но вы не заставите меня мечтать. А для того, чтобы сделать меня бессознательным, не требуется много уменья, просто ударьте меня по голове, и я потеряю сознание. Но это не та бессознательность, о которой я говорю.

Вы бессознательны, когда делаете что-то, не зная, почему — на протяжении целого дня, ночи — сознательность упущена. Как только она наступает, исчезают мечты. И то, и другое не может существовать вместе. Между этими двумя явлениями сосуществование невозможно, и никто не может организовать его. Или вы мечтаете, тогда вы бессознательны, или вы бодрствуете, притворяетесь, что мечтаете, но это не мечта. Вы знаете, и все остальные тоже знают. О чем я говорил?

«На протяжении почти тридцати лет вы не мечтали. «Я никогда больше не видел Джавахарлала, хотя он прожил еще много лет».

Хорошо.

Не было необходимости снова видеть его, хотя многие люди предлагали мне. Каким-то образом, из разных источников, из дома Джавахарлала, от секретарей или кого-то еще они узнавали, что я знал его, и что он любил меня. Естественно, они хотели, чтобы для них что-нибудь было сделано, и спрашивали, не мог бы я порекомендовать их ему.

Я сказал: «Вы сошли с ума? Я совершенно не знаю его».

Они говорили: «У нас есть твердые доказательства».

Я сказал: «Можете оставить их при себе. Возможно, в каком-нибудь сне мы и встречались, но не в действительности».

Они говорили: «Мы всегда думали, что вы немного сумасшедший, теперь мы знаем это».

Я сказал: «Распространяйте это, пожалуйста, так широко, как только возможно, и не будьте такими консервативными только немного сумасшедший? Будьте щедрыми - я абсолютно сумасшедший!»

Люди уходили, даже не поблагодарив меня. Я должен был их поблагодарить, так что я говорил: «Я сумасшедший. По крайней мерс, я могу сказать хорошее спасибо».

Люди говорили друг другу: «Слушайте! Хорошее спасибо? Он действительно сумасшедший».

Мне нравилось быть известным как сумасшедший. Мне до сих пор нравится. Нет ничего более прекрасного, чем сумасшествие, которое я познал.

Масто, перед тем как покинуть меня, сказал: «Джавахарлал дал мне имя одного человека, Гханшьям Дас Берла. Это самый богатый человек в Индии, и он был очень близок семье Джавахарлала. К нему можно обратиться при любой необходимости. И, давая мне этот адрес, Джавахарлал сказал: «Этот мальчик преследует меня. Я предсказываю, что он может стать…» и Масто замолчал.

Я сказал: «Что случилось? Договаривай».

Масто сказал: «Я договорю. Это молчание принадлежит ему. Я просто ему подражаю. То, о чем ты меня спросил, я спросил у него. Потом Джавахарлал закончил предложение. И я скажу тебе, — сказал Масто, — какая была причина. Джавахарлал сказал: «Однажды он может стать…» А котом замолчал. Возможно, он что-то взвешивал про себя, или был не очень уверен, что хотел сказать. Потом он сказал: «Махатмой Ганди».

Джавахарлал данал мне величайшее уважение, какое только мог. Махатма Ганди был его учителем, а также человеком, который решил, что Джавахарлал будет первым премьер-министром Индии. Естественно, когда Махатму Ганди застрелили, Джавахарлал плакал. Выступая по радио, плача, он сказал: «Свет потух. Я не хочу больше ничего говорить. Он был нашим светом, теперь мы будем жить в темноте».

Если он сказал это Масто, колеблясь, тогда или он думал, сравнивать ли этого незнакомого юношу с известным во всем мире махатмой, или он, возможно, выбирал между махатмой и другими именами… И я думаю, что это более вероятно, потому что Масто сказал ему: «Если я расскажу это мальчику, он немедленно скажет: «Ганди! Это последний человек в мире, которым я хотел бы быть. Я лучше отправлюсь в ад, чем буду Махатмой Ганди». Так что будет лучше, если вы узнаете, какой будет его реакция. Я очень хорошо знаю его. Он не сможет вынести этого сравнения — а он любит вас; не уничтожайте человека, который любит вас этим именем».

Я сказал Масто: «Это уже слишком. Тебе не надо было говорить это ему. Он стар, а что касается меня, он сравнил меня с величайшим человеком в своем понимании».

Масто сказал: «Подожди. Когда я сказал это, Джавахарлал сказал: «Я подозревал это, поэтому я ждал, думая, говорить ли это или нет. Тогда не говори это ему, измени имя. Возможно, он станет Гаутамой Буддой!»

Рабиндранат, великий индийский поэт, написал, что Джавахарлал втайне очень любил Гаутаму Будду. Почему втайне? Потому что он никогда не любил организованную религию и также не верил в Бога, а он был премьер-министром Индии.

Масто сказал: «Тогда я сказал Джавахарлалу: «Прости меня. Ты подошел очень близко, но, честно говоря, ему не понравится никакое сравнение». А ты знаешь», — спросил меня Масто, - «что Джавахарлал ответил? Он сказал: «Это такой человек, которого я люблю и уважаю. Но защити его всеми возможными мерами, чтобы он не был пойман политикой, которая разрушила меня. Я не хочу, чтобы такое же бедствие случилось с ним».

После этого Масто исчез. Я так же исчез, так что не осталось никого, кто бы сожалел. По память несознательна, и она может действовать даже без сознания, на самом деле более эффективно. В конце концов, что такое компьютер? Система памяти. Эго умерло, то, что находится за ним, вечно. То, что является частью мозга - временно, и умрет.

Даже после смерти я буду доступен для своих людей в такой же большой, или малой степени, как сейчас. Все это зависит от них. Вот почему я постепенно исчезаю из их мира, так, чтобы он все больше и больше принадлежал им.

Я могу быть всего одним процентом, а их любовь, их вера, их сдача — девяносто девять процентов. Но когда меня не будет, потребуется даже больше — сто процентов. Тогда я буду доступен, возможно больше, тем, кто сможет позволить это - напишите «кто сможет позволить это» заглавными буквами потому что самый богатый человек - это тот, кто может позволить себе стопроцентное подчинение любви и вере.

А у меня есть такие люди. Так что я не хочу, даже после смерти, никак их разочаровывать. Я бы хотел, чтобы они были самыми наполненными людьми на земле. Буду ли я здесь или нет, я буду радоваться.