Лето прошлоТехнічні вимоги 1. Довбачі повинні бути виготовлені зі швидкорізальної сталі за ГОСТ 19265-73. Карбідна неоднорідність не вище 3 балів. Твердість різальної частини HRCЭ… 62...65. Твердість різальної частини довбачів зі сталей з добавленням ванадію V>3 % і кобальт у Со>5 % повинна бути вище на 1-2 одиниці HRCЭ. 2. Шорсткість поверхонь довбачів за ГОСТ 2789-73: а) передніх і задніх поверхонь зубців RZ £ 1,6 мкм; б) опорної поверхні і посадкового отвору Ra £ 0,16 мкм; в) внутрішньої опорної поверхні Ra £ 0,63 мкм; г) поверхня хвостовика Ra 0,63 £ мкм; д) інші поверхні Ra £ 2,5 мкм. 3. Граничні відхилення довбачів не повинні перевищувати значень, зазначених у таблиці 10.4. Таблиця 3.4 - Граничні відхилення параметрів довбачів
Продовження таблиці 3.4
11. ПЕРЕЛІК ПОСИЛАНЬ Методические указания по выполнению контрольных работ по дисциплине "Проектирование и производство металлорежущего инструмента" (для студентов специальности 0501 – технология машиностроения, металлорежущие станки и инструмент // Сост. В.А. Мартыненко – Днепропетровск: ДМетИ, 1984. – 52 с. Семенченко И.И., Матюшин В.М., Сахаров Г.Н. Проектирование металлорежущих инструментов. – М.: Машгиз, 1963. –952 с. Четвериков С.С. Металлорежущие инструменты. – М.: Высшая школа, 1965. – 731 с. Руководство по курсовому проектированию металлорежущих инструментов / (Под общей редакцией Г.Н. Кирсанова) – М.: Машиностроение, 1986. – 288 с. Справочник инструментальщика-конструктора / В.И. Климов, А.С. Лернер, М.Д. Пекарский и др. – М.: Машгиз, 1958. – 608 с. Романов В.Ф. Расчёты зуборезных инструментов. – М.: Машиностроение, 1969. – 255 с. Справочник инструментальщика / Под общ. ред. И.А. Ординарцева. –Л.: Машиностроение, 1987. – 846 с. Иноземцев Г.Г. Проектирование металлорежущих инструментов. М.: Машиностроение, 1984. – 272 с. Металлорежущие инструменты / Г.Н. Сахаров, О.Б. Арбузов, Ю.Л. Боровой и др. – М.: Машиностроение, 1989. – 328 с.
Резиновое солнышко, пластмассовые тучки Пластмассовый мир победил Ликует картонный набат
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Кому нужен ломтик июльского неба?
Егор Летов
Брагом
Брагом - промышленный городок на востоке Украины, недалеко от границы РФ. Население города – около ста тысяч человек. Основной язык в Брагоме – русский. До печально знаменитой Брагомской трагедии, сделавшей название города нарицательным, город славился в основном своим промышленным комплексом. Здесь производили известные на весь Союз станки, автобусы и электрические печи. И сегодня в городе множество заводов, большая часть которых с трудом выходит на грань рентабельности. В середине 90-х гг. прошлого века, когда произошли так шокировавшие всех нас события, брагомские заводы в большинстве простаивали. Сам город был поделен на сферы влияния тремя криминальными группировками. Правоохранительные органы были не в состоянии противодействовать организованной преступности, так как фактически срослись с нею. Брагом – типичный город региона. Его не сразу найдешь на карте. Спросите десять своих знакомых, что они знают о Брагоме. Шесть ответят: ничего. А четверо вспомнят старые газетные заголовки - «Брагомская бойня»… Нет смысла писать о тех страшных событиях – о них написано уже предостаточно (рекомендую прочесть книгу профессора У. Боррица «Антверпен. Брагом. Кливленд.»). Досадно, что один прискорбный факт создает городу печальную известность. В судебной психиатрии даже стали говорить о «брагомском синдроме». Но что поделаешь… Брагом – олицетворение «Красного Востока», в нем и сегодня много старого, советского. Памятники Ленину, площадь имени Кирова, улица имени Дзержинского…Только желто-голубой флаг над горсоветом напоминает, что давно уже нет такой страны СССР. Еще одно пагубное наследие тоталитарного режима – испорченная экология. В Брагоме такая концентрация заводов, фабрик, вредных производств, что, как грустно шутит мэр города Анатолий Фридман, пора подавать заявку в книгу рекордов Гинесса. «Брагом – серый город», говорят жители, имея в виду и вечную пыль, от которой так страдают здесь летом, и серость однообразных заводов и спальных районов. Впрочем, есть в Брагоме и удивительно красивые парки, число которых мэр Анатолий Фридман обещает удвоить в случае своей победы на следующих выборах… Главное украшение городской архитектуры, здание бывшего Артиллерийского училища, построенное еще в 1817 году, уже не первый год нуждается в реконструкции. В городском бюджете не хватает средств, говорит мэр, а бизнес не хочет вкладывать деньги в этот проект. Впрочем, жители Брагома – люди простые, добрые и гостеприимные, не теряют присущего им оптимизма. Они традиционно поддерживают бело-голубых и верят, что новое правительство не останется равнодушным к их нуждам…
Сергей Сток «Пару строчек о Брагоме» (серия очерков «Города Украины») // Точка зрения. – 2003. - №3.
Лето прошло
1. Каштаны стояли еще зеленые, но на подмокшую от дождика аллею уже падала пожелтевшая листва. Гена долго хрустел ею, намеренно наступая на листья пожелтее, а когда аллея кончилась, свернул к своей школе.Нужно посмотреть, во сколько будет первый звонок, сказал он себе, там наверняка висит объявление. На самом деле это была лишь отговорка. Он уже слышал, что первый звонок будет первого в десять. Просто ему хотелось взглянуть на еще пустующую школу, пройтись по школьному двору, не испытывая страха. Генка вышел, пиная каштан, к сетчатому забору, спрятался за деревом, оглядел школьный двор. Вокруг футбольного поля бегала какая-то девчонка в топике и спортивных штанах, бегала и трясла всеми недостатками фигуры. Сиськи, как у коровы, отметил Генка, хихикнув. На самом поле, что удивительно, никого не было – видно из-за дождя в футбол не играли. Мокро. Роса. На карусели, возле турников, Генка заметил какое-то черное пятно и, протерев очки, узнал в пятне Горика – дебильного армянчика из 6-го - Д. Горик этот был на редкость жирный, его немытые черные кудри вечно блестели салом, а от него самого всегда воняло. Генка засмеялся, чувствуя, как подымается настроение. Он не признавался себе, но ему было очень приятно видеть, что в мире есть еще люди, более уродливые и презираемые, чем он сам. На дальней баскетбольной площадке кто-то играл в стритбол. Все кольца кроме одного там были сорваны со щитов. А вдруг там Мамай, подумал Гена с испугом, тогда лучше не ходить, мало ли, что ему в голову стукнет… Присмотревшись, Генка с облегчением заметил, что Мамая там все-таки нет – там были Сом, Кича, круг Кичи из 7-го–Б и какой-то незнакомый пацан. Они, конечно, могли приколупаться,особенно Кича, но лишь в крайнем случае… Тем более они заняты игрой. Генка пролез в дырку в заборе и направился к трансформаторной будке возле спортивной площадки. Там можно было спокойно посидеть на деревянных балках для ходьбы на равновесие. Он сел на одну из них и поначалу наблюдал за играющими в стритбол – за белобрысым Кичей (как всегда одет в широкие стильные штаны с большими карманами – их видно на километры); за длинноволосым Сомовым в своих обычных джинсовых шортах, в футболке с надписью «Dimmu Borgir» и странным рисунком – Сом щеголял в этом все дето; за друзьями Кичи, которых Генка слабо видел даже в очках. Потом Гена задумался о своем. Вечерело. Раскрасневшееся солнце истекало кровавой зарей по всему небу и, словно бы сдуваясь, опускалось к земле. Угрюмым чудищем хмурилась школа – красно-белая громадина с черными зажмуренными окнами. Советские архитекторы, без сомнения, построили эту школу в расчете на коммунизм – когда вертолетов на улицах будет больше, чем автомобилей, а деньги отменят – но коммунизм так и не наступил. Совковый футуризм, воплощением которого являлась Третья Брагомская школа в эпоху дикого капитализма, смотрелся изгоем. Время от времени на школе появлялись новые граффити, словно язвы на теле чудовища. С ними боролись, как могли– закрашивали, стирали. Появившийся этим летом черный тризубец, перечеркнутый красной свастикой, стереть еще не успели, а не вполне грамотная, но понятная многим брагомцам надпись «We dead» существовала на школе уже шесть лет. Полустертую, ее все равно было видно. Скоро первое сентября. Скоро учеба. Скоро восьмой класс. Скоро. Уже скоро. Скоро он прошмыгнет в класс, а все поднимут взгляды и з аметят его. Мамай резко и неожиданно, как он умеет, двинет ногой повыше колена, по мышце. «Маваши!, - заорет Мамай, - Маваши для Какаши!» Скоро, уже скоро он согнется и из глаз снова брызнут слезы. Скоро Кузя будет выписывать ему свои каламбахи - прямо по шее, ребром ладони, так, что нельзя будет двинуть головой. Скоро. Скоро начнутся приколы. «Какашка, - спросит у него здоровенный Кузя, - Какашка, а че у тебя так много прыщей? (Генка непроизвольно почесал выскочивший вчера прыщ на щеке.) Какашка, ты, наверно, много дрочишь?» Всем будет смешно и он тоже хихикнет. Ведь всем смешно. Какашка. Прыщ. Крокодил Гена. Лупоглазик. Залупа очкастая. Кастрат. Но чаще всего – Какашка. Кто это? А так, никто. Говно, Какашка. «Такие как ты, Кашин, недостойны жить на земле, - скажет ему Сом – Ты – генетическая ошибка». «Какашка, че такой грустный?, – спросит Кузя, - отсосешь у дяди?» А Мамай ничего не скажет, он ударит его ногой в живот, так, чтобы внутри все перемешалось. Тело мгновенно сложится, как раскладушка, а пол окажется перед носом. Синяк потом будет сходить целый месяц, но кто об этом узнает? Матери нет никакого дела, она вечно на работе, а папа – просто диванная декорация, подставка для газеты. Красивая Ева, которую так хочется по ночам, обнимет Мамая, а на него если и глянет, то с отвращением – ну и урод! И если Мамаю, не дай бог, поставят синяк на тренировке, Ева пожалеет его, а потом с глупым хихиканьем посмотрит, как Мамай вымещает зло на нем – у него потом таких синяков будет около десятка. «Что с тобой, сына? Откуда это у тебя?» «Упал, мам.» «А, ну будь осторожнее.» Интересно, а если бы по-другому. Если бы так: «Знаешь, мам, меня каждый день, кроме выходных и каникул, колотят все, кому не лень. В основном я получаю от половины учащихся в моей школе, но регулярно меня избивают всего лишь 5-7 человек.» Мама бы сказала: - Да, сына, что ж ты так. Не приставай к ним. Ну ничего, я поговорю с вашей классной руководительницей. А когда она поговорит с классной, об этом узнает вся школа. И его просто убьют. Причем все желающие поучаствовать не смогут – он будет трупом уже после Кузи и Мамая. «Какашка, - обратиться к нему Кузя, - а че у тебя такой писклявый голос? Какашка, ты правда кастрат?» Красивая Ева тут, конечно, захихикает. Ей ведь смешно. Всем смешно. И Кузя стукнет его ладонями по ушам (так, чтоб зазвенело), и Мамай отработает на нем какой-то новый удар, выученный на тренировке. Лишь Вера – сектантка – вяло попытается его защитить, но от ее защиты станет еще гаже. Скоро первое сентября. Скоро учеба. Скоро кто-то спрячет его очки, а может и раздавит их ботинком, чтобы он тыкался лбом о дверной косяк, чтобы его, полуслепого, толкали, как мячик, друг на друга, пока не закружиться голова и не захочется блевать. Скоро кто-то повесит его рюкзак на крючок с внешней стороны подоконника; рюкзак будет висеть там на глазах у всей школы, и лишь он, его владелец, не будет знать, где этот рюкзак. Впрочем, рюкзак – это отдельная тема и простор для фантазии здесь не ограничен. Генкин рюкзак с учебниками – это универсально–развлекательное устройство: ним можно играть в футбол, волейбол, баскетбол (по желанию играющих), его можно швырнуть в писсуар, его можно спрятать, в него можно положить что-то: а) тяжелое; б) вонючее; в) порнографическое (в расчете на то, что это найдут родители); г) пугающее; д) неприятное. Скоро, уже очень скоро. Скоро ему намажут стул суперклеем, подсыпят пурген за обедом в столовой, будут плевать на спину, либо вешать туда различные надписи. Скоро с него снимут штаны на физкультуре, скоро ему свяжут шнурки под партой. А передышка будет лишь перед контрольной, лишь тогда его иногда назовут Геной. - Гена, дай списать, - попросит Ева, и он даст – куда он денется. Он боится всех. Слишком велик страх, парализующий все тело, когда не знаешь, что делать, и хочется лишь бежать, как тогда… Когда ему приснилась улыбка Артема, больше ничего, лишь улыбка… как тогда, когда он снова ходил … После того грязного декабря он больше не ходил – нет, было, конечно, что он гулял, сильно задумавшись, но чтобы ходить - этого не было. И он больше никогда не бегал, как в тот раз. И слава богу. Гена посмотрел на небо и понял, что вот-вот стемнеет. Спортсменки в топике на поле уже не было; с баскетбольной площадки все еще раздавались бодрые крики. Чтобы добраться домой засветло, пора было уходить, и Генка поднялся – ему не очень-то улыбалось бродить по ночному Брагому. Он пересек школьный двор по диагонали, стараясь держаться подальше от играющих на площадке, и вышел к карусели, где все еще сидел, потупившись, толстый Горик. Правую половину его лица накрывал огромный фиолетово-красный синяк из которого щелкой блестел глаз, над бровью был пластырь. Кто-то основательно поработал над хачиком, так основательно, что это было даже странно. Сдержано поздоровавшись с грустным Гориком, Генка поспешил домой. Посмотреть на объявление о первом звонке Гена забыл.
2. Летние дни проползали настолько серо и однообразно, что уже даже хотелось в школу. Появились бы хоть какие-то события. Сегодня Горик проснулся как всегда рано – часов в пять. Сквозь сон он слышал, как блевал отец, а когда открыл глаза, то увидел, что отец уже мирно досыпает на своей раскладушке – капли блевотины все еще стекали с его толстой черной губы на заблеванный и неоднократно пропаленный бычками коврик. Некоторое время Горик лежал, глядя в потолок и прислушиваясь к доносящимся звукам. На кухне гремела кастрюлями мать; за стеной матерился на кого-то злой с похмелья сосед Резо; из соседней общаги сотрясал атмосферу новый хит группы «Руки вверх» - там гуляли всю ночь. Горик поднялся и, похрустев костями, направился в сортир. Перед сортиром уже имелась очередь из трех человек и Горик стал четвертым. Очередь была немытая, матерящаяся, обвешанная полотенцами и ощетинившаяся зубными щетками. Тут же подошел провонявший перегаром Резо и, почесывая яйца, стал пятым, подтолкнув Горика вперед огромным плотным животом. Дядя Резо был одет в рваные семейные трусы, но имел такой густой волосяной покров, что мог обходиться без одежды, что он не раз и демонстрировал практически всей «черной» общаге.. - Как спалось, молодой? – спросил дядя Резо неожиданно хлопнув Горика по заднице. - Нормально – ответил Горик. Из сортира донеслись невероятно громкие звуки физиологического характера, по которым Горик безошибочно узнал тетю Тамару. Стало понятно: это надолго. Тетя Тамара славилась своим поносом на всю общагу; ее прямая кишка уже давно ничего не держала (поговаривали, что это из-за долгих лет добросовесного анального секса), поэтому тетя Тамара выпускала газы не когда хотела, а когда приходилось. Испражнялась тетя Тамара по четкому графику, первый раз – обильно, рано утром, чтобы потом не опозориться на протяжении дня. При этом из туалета доносились шокирующие звуки оперной громкости. Горик дождался своей очереди, помочился, заглянул в невыносимо мутное зеркало. Глаз потихоньку проходил. Конечно, полностью фонарь сойдет лишь где-то в конце сентября, но зрения он по крайней мере не лишился. Горик закрыл здоровый глаз и посмотрел – видеть он мог, плохо пока, но мог. Ну а с зубами, конечно, сложнее, зубы назад не приклеишь. Горик раскрыл рот и задумчиво посмотрел на амбразуру в верхнем ряду с правой стороны – раньше там было два здоровых зуба. - Ну ты скоро там, ёб твою мать? – закричали за дверью. - Выхожу – отозвался Горик. В комнате все еще храпел отец. Горик оделся и быстренько прошвырнулся по отцовским карманам. Там ничего не оказалось. Если отец и вернулся вчера с деньгами, мать уже успела все выгрести. На кухне было тускло, жарко и тесно. Воняло самогоном, который без конца гнала тетя Тамара. По грязному, заваленному всякой посудой столу, бродил чей-то черный котенок, ступая по жирным тарелкам и ставая на задние лапы, чтобы заглянуть в очередную пустую кастрюлю. Мать варила гречку, стоя возле плиты, все конфорки которой были забиты чужой посудой. Было уже светло, но кто-то завесил засиженное мухами окно покрывалом и включил заросшую паутиной лампочку под потолком. Она светила так, что лучше она б не светила. Создавалось впечатление, что люди здесь боятся солнечного света. Горику не хотелось говорить с матерью, но он хотел есть, а потому приходилось ждать, пока свариться гречка. Мать, словно почуяв человеческий дух, обернулась к нему, - худая, распатланая, с морщинами на злом лице и черными крючковатыми пальцами. Горик лениво упал на табуретку возле самогонного аппарата.
- Проснулся… - злобно пробурчала мать – жрать хочешь… - Хочу – согласился Горик. - Как жрать – все тут как тут. Не отмахаешся. Как помочь – так никто. Мужчины… - она громко плюнула в сторону Горика, но плевок не долетел. Горик смотрел в стол.. Мать потерла рукой шрам на лбу – два года назад пьяный отец пытался зарезать ее вилкой и три ровных параллельных полосы, похоже, останутся у матери на всю оставшуюся жизнь. Мать закурила и отвернулась к плите. Она говорил что-то, но Горик мало ее слушал. Она была, как всегда, злая и, чтобы выместить на ком-то злость, вышвырнула со стола котенка, который жалобно мяукнул. Сварилась гречка. Мать швырнула тарелку Горику под нос и он ел, а она все говорила. - Мать, - сказал Горик, поев, - Мать, дай гривну Она словно ждала, что он это скажет. Она выпрямилась, сверкнула глазами и заорала: - Хуй тебе!!! Хуй тебе, а не гривну, понял! Иди, заработай и нам с отцом принеси, а я тебя кормить больше не собираюсь!!! Работать иди, понял! Вон какое пузо отьел на материнских харчах! Горик взбесился. Мать, конечно же, отлично знала, что пузо у него не от того, что он много ест, а от нарушенного обмена веществ. Мать знала это и все равно его доставала. - Сиськи, как у бабы! – орала мать – Да на тебе же землю пахать можно, а ты у матери на шее сидишь! До каких пор я тебя кормить буду, а?! Когда ж ты мне пожить дашь?! Мать разрыдалась и уронила голову на стол. Настроение испортилось. Горик равнодушно отвернулся, встал, ушел в коридор, обулся и вышел из квартиры. Кругом одни скоты, думал он, спускаясь по лестнице. Другие армяне подымаются и живут как люди в огромных домах, ездят на огромных машинах, а мы залипли в этом отстойнике для кавказцев, афганцев и нелегальных въетнамцев. Может потому, что нет путевых родственников. Всех сбросили в кучу. Сарай для нищих. Наверно, не выгоняют до сих пор только потому, что некуда. А может ждут пока друг друга перережем. А просто может забыли. Единственный здесь человек – это дядя Себастьян. У него иногда можно было поесть, он давал деньги, если они у него были, и если бы не он, Горик, пожалуй, не прочел бы за свою жизнь ни одной книги. Когда-то, еще до переселения, дядя Себастьян работал историком в Душанбе и даже написал какую-то диссертацию. Он был единственным образованным человеком из всех, кого Горик здесь знал, и у него единственного были книги. Никто не понимал, зачем они ему, а дядя Себастьян, продавший в свое время почти все свои вещи и всю мебель, не продал ни одной книги… Когда дура Тамара разорвала одну из его книг, чтобы завернуть селедку, он чуть ее не задушил… да и задушил бы, если б Резо не оказался рядом… С тех пор его книг никто не трогал. Год назад дядя Себастьян устроился работать где-то курьером, и теперь его не было дома то по две недели, то по месяцу. Когда его не было, Горик очень скучал, зато когда он приезжал, жизнь словно бы на время поворачивалась к Горику лицом. Очнувшись от своих мыслей, Горик заметил, что, как обычно в это время, идет в направлении вокзала. По дороге можно было заглянуть в секретное место, о котором не знал никто, даже Веточкин. За чертой лесополосы недалеко от речки, было несколько свежих на вид, но почему-то заброшенных кирпичных построек малопонятного предназначения. Секретное место Горика находилось в одной из них – по виду недостроенном гараже, состоящему из трех стен и бетонного пола. Под этим полом размещался обширный участок пустоты – там валялись кирпичи, доски и всякий хлам и там же Горик прятал порой свои пожитки.Вход под землю он умело замаскировал листом металла, найденным тут же, и непосвященному предположить о наличии под бетонной плитой подвала было нелегко. Горик забрался внутрь, разгреб груду досок и кирпичей, достал грязный целлофановый пакет. Там он нашел: четыре гривны, завернутые в платок; два маленьких целлофановых пакетика и сморщенный тюбик из-под клея «Момент»; эротический журнал еще советского производства, времен перестройки, невероятно засаленный и затасканный; полпачки сигарет без фильтра «Табачок»; спички; помятую картонку с корявой большой надписью: «ЛЮДИ ДОБРЫЕ ПАМАГИТЕ КТО ЧЕМ МОЖИТ. ХРИСТА РАДИ». Картонку эту Горику подарил для работы Веточкин, у него таких было много. Сам бы Горик написал эти несколько слов без ошибок (дядя Себастьян научил его писать грамотно), но это не так бы трогало людей. Горик забрал из пакета картонку, деньги, сигареты и спички, полистал журнал. Он нашел его два года назад на помойке. Все картинки были до рвоты знакомые, у Горика давно на них не вставал. Потом он закурил и от скуки пропалил вымучено улыбающуюся голую женщину из журнала. Докурив, он отложил журнал к пожиткам, замаскировал все и вылез из убежища. На Петровском вокзале было людно и шумно – как всегда. Зал ожидания напоминал Землю в день Страшного Суда. Праведники и грешники, богатые и бедные, старики и дети – все собрались кучей и мучительно ждали, что скажет голос с небес (в данном случае диспетчер), чтобы отправится каждый в своем направлении. С одной стороны, конечно, была и разница – направлений, например, было более чем два и выбирали их люди сами; а с другой стороны: ну, какая разница? Ведь ехать отсюда можно было по рельсам: либо в одну сторону, либо в другую, либо домой, либо из дому и ничего третьего. Да и куда ехать решал, на деле, не человек; это всего лишь зависело от цепи случайностей: одна случайность толкала вторую, вторая – третью, а третья – человека не этот вокзал, к четвертой случайности. В итоге все котилось как бильярдные шары, а тот, кто смотрел на стол сверху, наверняка видел в цепи этих случайностей четкую закономерность. И выходило, что вокзал этот на самом деле Чистилище, а Страшный Суд, которого так боятся, ежедневно происходит под маской будничных для нас событий. И Бог, невзрачный и незаметный, бродит среди нас в рванье бомжа и, мудро улыбаясь, стреляет сигареты у прохожих… Вполне возможно, что замаскированным богом был Веточкин. Горик, конечно, знал, что встретит его где-то здесь. Минут пятнадцать Горик бродил по залу ожидания и, вяло изображая немого, показывал людям картонку с надписью, выклянчивая у них деньги. Люди даже не читали надпись, они понимали его моментально и либо тут же посылали, либо давали немного мелочи. - Хоть бы не придуривался – пристыдил Горика какой-то ветеран всех последних войн в соломенной шляпе, расщедрившись, все же, пять копеек. - Спасибо – поблагодарил ветерана немой Горик. Веточкин появился, когда Горик уже наскреб почти пятдесят копеек к своим четырем гривнам и присел отдохнуть от праведных трудов. Веточкина и в обычное время трудно было не заметить, но сейчас на него обращали внимание все. Это был двенадцатилетний парнишка, всегда носивший одно и то же – сиреневые шорты и удивительно чистую белую рубашку, в них заправленную. Рубашку он застегивал на все пуговицы, а ее чистота действительно удивляла, если учесть, что носил он ее каждый день. Как Веточкин одевался зимой Горик не знал. Кроме того, Веточкин всегда таскал с собой длинную ветку неизвестного Горику дерева с одним (лишь одним!) листком на конце, похожим на гибрид клена и лилии. За эту ветку Веточкин и получил свое прозвище. Горик не сомневался, что с этой веткой была связана какая-то трогательная история, способная вдохновить поэта на лирическую балладу. С веточкой Веточкин не расставался никогда; пару раз добрые люди ради эксперимента забирали у него эту ветку и ломали ее – для Веточкина это было ударом. Он ревел, корчился в земле, нападал на обидчиков веточки, которые были намного старше и сильнее его, словом, парень впадал в депрессию. Выходил он из нее лишь когда находил новую ветку с одним листком – абсолютно идентичную прежней. Если Веточкина спрашивали, зачем ему нужна эта флора, он просто игнорировал вопрос, а когда однажды любопытный Горик стал настаивать, щуплый Веточкин разбил Горику губу и прокусил до крови плечо. При том, что Горик был сильнее и крупнее. Короче, ясно было одно: у Веточкина к его веточке прямо-таки материнский инстинкт и лучше его на эту тему не трогать, хоть Горик и был страшно заинтригован. В остальном же Веточкин был абсолютно нормальным. Он шел по залу ожидания, как обычно в белоснежной рубашке, худенький, взлохмаченный, похожий на цыпленка, с веточкой и кульком, в котором звенели пустые бутылки. Горик не сразу понял, что в нем не так, но что-то было. Потом он присмотрелся и офигел – на шее у Веточкина висела тяжелая желтая цепочка, по виду золотая, из тех, что носят новые русские. Кроме того, обут Веточкин был не в сандалии, как обычно, а в черные туфли, по виду дорогие, и размера так сорок четвертого. В них он напоминал уже не цыпленка, а лапчатого гуся. У кого же он это все спер, задумался Горик. - Привет – поздоровался Веточкин, подходя. - Ты что поц?- Сказал Горик вместо приветствия – Тебя ж мусора примут. Цепь сними. - Не примут – ответил Веточкин, но цепочку, все же, снял и спрятал в карман рубашки. - Золотая? - А ты думал. - Ни фига себе. А где взял? - Где взял, там больше нету – изрек Веточкин важно, но было видно, что ему не терпится поделиться. - И туфля’ оттуда? - И туфля’ – Веточкин помолчал и посмотрел на Горика – Что с мордой? Опять скины’? - Не – ответил Горик, сплевывая – Это отец. Бухой был сильно. - А… Они помолчали. Веточкин загадочно улыбнулся и посмотрел в окно. - Ну, колись давай – не выдержал Горик. Веточкин улыбнулся шире и сверкнул глазами. - Хочешь на трупака посмотреть? – просто спросил он. - Ты гонишь – усомнился Горик. - Кроме шуток. Недалеко. - Что, в натуре, трупак? Совсем-совсем мертвый? - Не, знаешь, немножко живой… Ну дает чувак! - Ну дела! – сказал Горик – А ты не прикалываешься? Но он знал, что Веточкин не прикалывается. Откуда бы еще он взял золотую цепь? Горику стало страшно. - Ты что… - пробормотал он – снял… с него… с мертвого… Веточкин кивнул. Было видно, что он чрезвычайно доволен собой. - Пошли – сказал Веточкин. - Ну, пошли – пролепетал Горик, хотя ему подкатило к горлу. Он боялся всякой нечисти. И они пошли. У выхода из вокзала к ним пристал цыганчик Петька. Он бежал с ними рядом и тряс Веточкина за руку, в которой тот нес бутылки. - Веточка, Веточка, дай сто купончиков – приставал Петька, звеня бутылками – дай, а? Веточка, ну дай двадцать копеек… - Иди в жопу – отозвался Веточкин. Но цыганок отстал, лишь когда Горик, не хотевший отвлекаться на мелочи, вручил ему сигарету. Они прошли торгующих всяким хламом бабушек и наткнулись на Зябу – местного бомжа, с которым они вечно дрались из-за территории. Зяба был один, без дружков, поэтому выступать не стал, лишь хмуро на них посмотрел. Когда они шли по перрону к рельсам, им перебежал дорогу черный кот. Горику стало не по себе; к его огромному удивлению, они пролезли под поездом без каких-либо эксцессов, хотя казалось - тот вот-вот тронется. Искомое место, как Веточкин и обещал, оказалось недалеко. Они прошли пару мусорных свалок, перелезли через бетонный забор, вымазанный сверху засохшим мазутом, вышли на заброшенный кирпичный завод и по его территории пошли к сосновому лесу, в котором Горик никогда не был. Веточкин, без сомнения, знал Брагом и окрестности лучше, чем кто-либо, он бывал на каждой помойке и пожимал лапу каждой городской дворняге, поэтому Горик не удивился, что это именно он нашел труп. Пожалуй, Веточкин мог бы работать в Брагоме гидом-экскурсоводом, но такие маршруты не посещают туристы. Здесь другие театры и другие музеи. Труп лежал между двух сосен так обыденно, что Горик издалека даже усомнился: а труп ли это? Подойдя ближе, он различил на трупе бандитский сине-красный спортивный костюм. Обуви не было, обувь донашивал Веточкин. Возле головы тела краснел какой-то маленький предмет и Горик понял, что это окровавленная кепка. Что это действительно труп, Горик понял, лишь когда они оказались рядом. Стояла мерзкая вонь, до того мерзкая, что хотелось блевать. - Воняет? – спросил Веточкин с каким-то гастрономическим удовольствием, чуть ли не причмокивая. Горик промолчал. Воняло. Еще как воняло. Он посмотрел на затылок трупа, на котором застыла кровь, и подумал: «Слава богу, я не вижу его лица». В следующую секунду Веточкин толкнул ногой голову трупа так, чтобы она повернулась к Горику лицом. Только сейчас стало ясно, сколько здесь на самом деле мух. Горик отвернулся. - Глаза нету – возбужденно комментировал увиденное Веточкин – дырка. А ты глянь, сколько кровищи! И мозги видно – он словно бы не замечал состояние Горика – это ж как точно пальнули: прямо в глаз. Бах! И все! Он все же повернул голову и посмотрел на труп: любопытство пересилило отвращение. - И червячки – сказал Веточкин – белые-белые. Шевелятся. - Где? – спросил Горик, вглядываясь. - Будут – пообещал Веточкин. Минут пять они просто стояли и смотрели. Потом Веточкин сказал: - Правильного пацана кончили. Разборка, наверное, была. Тогда чего они цепь не сняли? Правильного пацана кончили, подумал Горик с каким-то странным возбуждением. Он часто видел их, этих правильных пацанов. Горик опустил взгляд на белое лицо трупа. Труп умоляюще смотрел вверх черной глазницей. - Пошли – сказал Веточкин, хватая Горика за руку. - Пошли – согласился безразличный Горик. Они повернулись и медленно побрели между соснами в сторону железной дороги. Горик тупо смотрел, как качается в руке Веточкина его любимая веточка, и все вспоминал полную страдания глазницу, с надеждой вглядывающуюся в небо. - Слушай – сказал наконец Горик – у меня тут немного лавэ есть. Как думаешь? Веточкин понял его мгновенно. - Можно – сказал он. В киоске на вокзале они, скинувшись, купили тюбик клея «Момент».
Ближе к вечеру Горика понесло к родной школе. Он сидел на скрипящей полуржавой карусели, крутящейся с трудом, как всегда разместившись на сидушке цвета детской неожиданности с оторванной кем-то досточкой. Он доедал последнее яблоко из тех, что они с Вет
|
