Пришлось Эзре навестить раввина.— Что говорит твой отец? — строго спросил раввин. — Ты впиваешься зубами в окорок и целуешь христианок? Что с тобой? — Равви, что я могу поделать? — виновато сказал Эзра. — Я безумец! — Ерунда, — ответил раввин. — Если бы ты кусал девушек и целовал окорок — тогда ты был бы сумасшедшим!
В небольшой школе учитель говорит ученикам: - Можете ли вы назвать мне животное, которое выходит из дому, как лев, а возвращается, как мышь? Маленький ребенок поднимает руку. Учитель говорит: - Да, какой у тебя ответ? - Это мой папа.
Тонущий человек закричал: - Помогите, я не умею плавать! Я не умею плавать! - Я тоже не умею плавать, - ответил старик, сидящий на берегу и жующий табак, - но не поднимаю по этому поводу никакого шума!
Доннеган исповедовался. - Отец, - простонал он, - я сделал что-то настолько плохое, что вы выгоните меня из церкви. - Что ты сделал, сын мой? - спросил священник. - Вчера, - сказал Доннеган, - я увидел, как передо мной продефилировала моя жена, и меня это так взволновало, что я схватил ее, сорвал с нее одежду, бросил ее на пол, и мы прямо на месте занялись любовью. - Это немного необычно, - сказал священник, - но не составляет достаточной причины для отлучения. - Вы уверены, что не выгоните меня из церкви? - Конечно, нет. - Странно, - сказал Доннеган. - А из супермаркета нас выгнали!
Время от времени святым разрешалось инкогнито навещать землю. Святая Тереза давно хотела наведаться в Голливуд, но Гавриил, заведующий расписанием, считал, что даже святой не сможет вернуться невредимым из столицы кинематографа. В конце концов, Святая Тереза его убедила, что с ней не случится ничего плохого, и отбыла на первом же отправляющемся на землю облаке. Недели превратились в месяцы, и с земли не поступало ни слова, и однажды встревоженный Гавриил позвонил в Лос-Анджелес. Послышались гудки, зазвонил телефон, и, в конце концов, голос сказал: - Терри слушает - кто это? Габби, детка! Какой ты душка, что позвонил!
Среди немцев Берлин считается самим воплощением прусской грубости и эффективности, тогда как Вена - олицетворение австрийского обаяния и разгильдяйства. Есть одна история о берлинце, который приехал в Вену, заблудился, и ему понадобилось спросить дорогу. Что сделал берлинец? Он схватил за лацкан пиджака первого же попавшегося венца и рявкнул: - Где тут почта? Вздрогнув, венец старательно высвобождает лацкан из кулака берлинца, приглаживает его и изрекает в изысканной манере: - Сэр, разве не было бы деликатнее с вашей стороны, если бы вы подошли ко мне и вежливо сказали: "Сэр, не известно ли вам случайно, где расположено почтовое отделение? Не могли бы вы уделить пару минут и указать мне дорогу к нему?"; Берлинец в изумлении воззрился на него, проворчал: - Лучше уж заблудиться! - и зашагал прочь. Тот же самый венец в том же году оказался в Берлине, и вышло так, что на этот раз ему пришлось искать то же самое почтовое отделение. Подойдя к берлинцу, он вежливо говорит: - Сэр, не известно ли вам случайно, где расположено почтовое отделение? Не могли бы вы уделить пару минут и указать мне дорогу к нему? Со скоростью автомата берлинец выпаливает: - Вдоль фасада два квартала вперед, резко направо и один квартал вперед, перейти дорогу, пол-оборота на право, перейти железнодорожное полотно, мимо доски объявлений, в холл почтового отделения. Венец, более озадаченный, чем просветленный, тем не менее, бормочет: - Тысяча благодарностей, любезный господин. Берлинец в ярости хватает его за лацкан пиджака и кричит: - К черту благодарности, повторите инструкции!
Мулла Насреддин однажды сказал мне: - Я целый месяц откладывал этот черный день, но на этот раз мне придется пойти. - В полицию или к зубному врачу? - спросил я. - Ни то, ни другое, - ответил он. - Я женюсь.
Финкельштейн получил огромный выигрыш на скачках, и Московичу, естественно, стало завидно. - Как тебе это удалось, Финкельштейн? - потребовал он. - Просто, - сказал Финкельштейн. - Мне приснился сон. - Сон? - Да. Я решил сделать тройную ставку, но не был уверен насчет лошади. Вдруг ночью перед скачками мне приснился ангел. Он явился в головах моей кровати и сказал: - Благослови тебя Бог, Финкельштейн, семь раз семь благословений.
|
