Ярмарка в Фессалониках в первой половине XII в. 2 страница

5. Далее, устанавливается по договору, что если каталонская или венецианская галея прибывает в Константинополь во время названной войны с венецианским бальи или послом ‹на борту›, то в случае, когда она ‹намерена› спустить сходни, ‹это› не противоречит договору.

6. Далее, устанавливается по договору, что по случаю названного договора царственность наша перед господином адмиралом дарует свободу всем генуэзцам, которых содержат наши греки в империи и которых также царственность наша содержит в тюрьмах или под арестом, и подобным образом господин адмирал дарует свободу всем грекам, которых содержат в коммуне и которые есть в коммунах.

7. Далее, устанавливается по договору, что царственность наша не позволяет устанавливать или взымать пошлину с грека, который покупает товар у генуэзца, и как ‹это› наличествует в соглашении, которое предписывает взымать или возвращать данную пошлину, что нельзя ‹взымать пошлину›, если не взымать упомянутое со всех принадлежащих нашим грекам греческих товаров, и таким же образом поступают граждане генуэзской коммуны в ‹отношении› упомянутого на товары, ‹купленные› у греков.

8. Далее, устанавливается по договору, что когда какой-либо грек продает в Пере или ‹иных› местах вино, то пошлину, наложенную соответственно порядкам, ‹установленным› синдиками коммуны, грек должен платить такую же, как и остальные генуэзцы, и подобным же образом коммеркиарии царственности нашей собирают и взымают положенную нам пошлину с генуэзцев, которые продают вино в Константинополе так же, как и с остальных греков; это условие сохраняется во время войны каталонцев и венецианцев с генуэзцами, и до тех пор пошлина на вино остается неизменной, если только не изменятся обстоятельства данной войны.

9. Далее, устанавливается по договору, что если произойдет или случится, что станет известно царственности нашей, что со стороны генуэзцев будет поступок, слово или деяние против мира, которые будут угрожать царственности нашей объявлением или началом войны с генуэзцами, в то время как даны клятвы в его соблюдении, ‹надлежит› отправить специального нунция к подеста Перы для денонсирования и заявления протеста, то с того дня, когда это произойдет, до наступления восьмого месяца ‹нам› следует воздерживаться от начала каких-либо враждебных нападений или действий между сторонами. И таким же образом, если подеста Перы заметит, что со стороны царственности нашей и моих греков есть противодействие вышеуказанному миру, надлежит подеста ‹действовать› тем же образом, как сказано выше, и заявить протест и денонсировать ‹договор с› царственностью нашей, а также ‹он› не может со своей стороны в течение ближайших восьми месяцев начинать враждебные действия, лишь по истечении восьми месяцев названные стороны ‹могут› быть свободны не соблюдать названный договор.

10. Далее, устанавливается по договору, что греческие суда не плавают и не могут плавать к Тане или в море Таны, если туда не плавают генуэзские суда; всегда, когда ‹необходимо› от царственности нашей отправить ‹туда› вышеназванные ‹суда›, ‹он› направляет посольство к господину дожу, чтобы добиться разрешения, что греческим судам там можно плавать, и если дож согласится, что им можно плавать потому, что плавать разрешено, когда нет войны между сторонами.

11 Далее, устанавливается по договору, что если греки будут захвачены генуэзцами на вражеских судах, а именно каталонских и венецианских, будучи на вышеназванных наемниками или по собственной воле, их можно арестовывать; если же названные греки находились там в силу обмана, тогда надлежит генуэзцам этих греков отпустить. И указанное выше условие истекает через три месяца, начиная со дня заключения договора до наступления в календах августа первого ‹дня›. И наоборот, если царственность наша обнаруживает каких-либо генуэзцев у наших врагов, то, по тому же правилу, их можно арестовать.

12. Далее, устанавливается по договору, что не должно каким бы то ни было греческим судам заходить или возвращаться в каталонские и венецианские места во время вышеназванной войны, за исключением, если царственность наша по каким-либо собственным соображениям решит послать в названные места один военный корабль, тогда можно направлять названный корабль всякий раз ‹по необходимости›.

13. Далее, устанавливается по договору и соглашению, что вся генуэзская недвижимость – земля и собственность, которая есть в империи, возвращаются генуэзцам таковой, какой ‹она› есть, любые доходы, которые поступили в наш вестиарий с любой ‹бывшей генуэзской› собственности, им ‹генуэзцам› не возвращаются и удерживаются.

14. Далее, устанавливается по договору и клятве, что никакой генуэзец не может приобретать какую-либо собственность или землю или виноградник у какого-либо грека без разрешения царственности нашей, и если какой-либо генуэзец приобретет ‹что-либо› без разрешения царственности нашей, то теряет стоимость указанной собственности.

15. Далее, долговые обязательства, которые существуют между греками и генуэзцами, остаются в том положении и силе, в каких пребывали до войны, за исключением того, что поступило в вестиарий царственности нашей или в ‹казну› коммуны Генуи или Перы; оно не подлежит возврату.

16. Далее, устанавливается по договору и соглашению, что если какое-либо генуэзское имущество захвачено во время войны каталонцами или венецианцами и продано грекам и, наоборот, если какое-либо греческое имущество захвачено и продано генуэзцам, то ‹оно› является утраченным без допущения какого-либо возмещения в будущем.

17. Далее, всяческие убытки, понесенные во время войны, и иски по ‹их› возмещению, а именно от греков генуэзцам и от генуэзцев грекам, аннулируются, а также, в известной степени, их нельзя как-либо возмещать в будущем или исправлять, или возбуждать ‹иски›.

18. Далее, устанавливается по договору о Хиосе и Фокее, что царственность наша должна /предварительно/ заслушать своих послов. И, когда они обскажут царственности нашей дело, как будет угодно нам или нет, то после этого царственность наша разрешит передать вышеназванному дожу и коммуне Генуи, о чем мы ‹в отношении› вышеназванного договоримся и заключим ‹договор› с господином дожем и господин дож с царственностью нашей, ‹это› воспринимается как факт. И, если не будет угоден царственности нашей порядок, устроенный господином дожем в вышеназванном, то царственность наша может передать господину дожу столько, сколько пожелает по соглашению об этом.

19. Далее, устанавливается по договору, что генуэзцы не могут предъявлять обвинения грекам по крови и освобождают арестованных ‹подданых› царственности нашей в коммуне Генуи и Пере, и таким же образом царственность наша отпускает всех генуэзцев, против которых имеются какие-либо обвинения.

В этом, целиком и в частности, поклялись царственность наша, любимейший сын наш господин Матфей Кантакузин на святом господнем Евангелии, и от лица нашего лично на Священном писании, что ‹договор› имеет навечно силу, и незыблимость, и выгодность, и ни в чем не будет испытывать противодействие или выступлений против как юридически, так и фактически, потом или сразу; и он вступает в действие без каких-либо правовых ограничений и сохраняет нерушимость. И таким же образом присоединяется другой деспот – высочайший сын наш господин Мануил Кантакузин, так как является соправителем Константинополя, и приносит клятву, и заключает ‹договор›, и соблюдает ‹его› в общем и в частности, следуя нам. И таким же образом господа Оберто, Раффо, Фредерико и Ланфранко поименно поклялись в вышесказанном на святом господнем Евангелии, лично на Священном писании и от имени названных господина адмирала, и господина дожа, и коммуны Генуи, ‹что› вышеназванное в общем и в частности сохраняет навечно силу, и незыблимость, и выгодность, и ни в чем не ‹испытывает› противодействия и выступлений против как юридически, так и фактически, потом или сразу, и оно вступает в силу без каких-либо правовых ограничений и сохраняет нерушимость; и что должны названный господин адмирал, господа Ланфранко Катанео, Мартино ди Мауро, Катанео Спинуло и Антонио ди Сардзано, советники названного господина адмирала, поклясться таким же образом по доброй воле царственности нашей в соблюдении ‹договора› в общем и в частности, как и вышеназванные, а также поклясться во всем, в чем поклялся названный выше дож в присутствии ‹своих› послов и послов царственности нашей, что названный мир, договор и соглашение и, в частности, вышесказанное, имеют и содержат силу, незыблимость и выгодность. Для обеспечения полной гарантии и очевидной завершенности составлена скрепленная клятвой золотая булла привилегий по указанию царственности нашей, переведенная на греческий и латинский по распоряжению нашему и продиктованная слугой нашим Николао Сигиро, алыми буквами рукой нашей лично подписанная согласно обычая, и золотая печать снизу подвешена.

Во имя Бога и блаженной Девы Марии, его матери, и всего Святого семейства, аминь. Этим всем извещается, что тишайший и блистательнейший господин Иоанн, в Христа Бога верный император и управитель Римский, Кантакузин, с одной стороны, и благородные мужи господа Оберто Гаттилузи, Раффо Эрмирио, выдающиеся синдики господина Иоанна, милостью всемогущего Бога генуэзского дожа и защитника народа и коммуны Генуи, ‹а также› Фредерико ди Лорто и Ланфранко ди Подио от имени и со стороны заслуженного и благородного мужа господина Паганино Дориа, удачливого адмирала флота коммуны Генуи, который адмирал является синдиком и синдикарием от имени названного господина дожа и коммуны Генуи, с другой, в моем, Тома Оттоне, нотариуса и канцелярия коммуны Генуи, присутствии подписи ‹поставили›, и ‹я› подписанное удостоверил; а именно бароны названного господина и тишайшего господина императора и подписанта – генуэзцы лично поклялись на святом господнем Евангелии усердно написанное соблюдать, выполнять и чтить в общем и в частности в правильном мире между названными выше сторонами, и во всем и всему вышесказанному не противодействовать и не выступать против как юридически, так и фактически каким-либо поступком или намерением. Обещание насчет соблюдения указанного мира согласно соглашения и договора следует ниже в самом продолжении. И таким же образом в записанном поклялся лично на святом господнем Евангелии названный господин Кирматфей во всем вслед за названным императором и названный мир, который заключен выше, поклялся лично соблюдать. Об этом всем договорились названный господин император, и названные синдики и прокураторы вышеназванного ‹господина› просили через меня, Тома Оттоне, нотариуса и советника коммуны Генуи, составить верительные грамоты, сделанные в великом городе Константинополе, в святом дворце Влахернском, в году от сотворения мира, по летоисчислению империи Римской, шесть тысяч восемьсот шестидесятом, от истинного Воплощения Господа нашего Иисуса Христа году тысяча триста пятьдесят втором, по летоисчислению латинскому, в день шестой марта, в присутствии свидетелей – баронов греческих и, разумеется, возлюбленного брата указанной царственности, господина Михаила Асеня, и возлюбленного единокровного ‹брата› указанной царственности господина Андроника Асеня, и возлюбленного зятя его протостратора Георгия Факрассена, а также в присутствии великого дрогария стражи господина Иоанна ди Перальта, и великого этериарха господина Георгия Астра, родственника императора и ныне являющегося господином Константинополя, и в присутствии латинских свидетелей, господина Дзентурино Заккариа, господина Андаро ди Мари, господина Оберто ди Гуаньо, Николао ди Порта, Бартоломео Портонарио, Ланфранко Гамбоно и Бонифацио ди Сауро, граждан и бюргеров Перы.

Я, Тома Оттоне, доверенный нотариус императора Шестого ‹Иоанна› и по просьбе коммуны Генуи, написал.

 

 

Осада и падение Константинополя (1453 г.)

(Георгий Сфрандзи, «Большая хроника», III, 3-9)

 

В обширной исторической литературе, порожденной падением Константинополя и окончательным турецким завоеванием Византии, особое место принадлежит важнейшим греческим источникам – произведениям четырех последних византийских историков –Георгия Сфрандзи, Лаоника Халкокондила, Дуки и Критовула. Среди них исторический труд крупного византийского сановника и видного дипломата Георгия Сфрандзи остается наименее изученным, хотя, по признанию многих исследователей, превосходит остальные по достоверности: его автор был приближенным лицом трех последних византийских императоров, он вырос при константинопольском дворе и смолоду принимал непосредственное участие в политической жизни государства. Георгий Сфрандзи совершил множество поездок с дипломатическими миссиями, не раз выполнял секретные поручения Константина Палеолога (1448-1453 гг.), вместе с которым участвовал в обороне Константинополя в майские дни 1453 г. Ему довелось пережить плен, гибель близких, стать свидетелем завоевания турками остатков византийских владений в Морее. Сочинение Георгия Сфрандзи – воспоминания очевидца-византийца, находившегося в самой гуще описанных им событий, и это отличает его от других современных ему исторических сочинений.

 

КНИГА III

Гл. 3. Итак, зная и слыша о победах и о преславных войнах своего отца и других своих треклятых предков, эмир Мехмед стал придумывать, что бы такое и ему совершить значительное. И вот, размышляя об этом, решил он осуществить против нас дурное намерение и поднять войну против города. Ибо говорил он: «Если я покорю этот город, я превзойду всех своих предков, потому что, часто пытаясь овладеть этим городом, они ничего не достигли». Итак, вследствие этого тайного замысла показалось ему делом хорошим построить на проливе у Асомат, как говорилось выше, крепость, чтобы в том, что он замышлял сделать, иметь ее опорным пунктом, – чтобы, таким образом, ни одно судно, – большое или малое, – не могло пройти к городу из Черного моря и чтобы переправа из Азии в Европу была облегчена. Желая же и домогаясь, чтобы замышляемое им получило начало, вот 26 марта 6960 г., пришедши, бросился он к проливу, чтобы строить там крепость. Царь же, увидев его злодейство, хотел сначала сам открыть военные действия, чтобы помешать ему. Но некоторые из синклита [т.е. из царского совета], – духовные и светские, – восстали против такого мнения и решения царя, говоря: «Не следует твоему царскому величеству открывать военные действия, пока не увидим, что он хочет сделать. А если он построит крепость, легко будет взять ее, потому что к нам она ближе». Впоследствии, когда увидели ее законченной, они воистину поняли, что пустые надежды питают безумных. Я же настаивал на путешествии, которое было подготовлено. Но мне говорили: «Сегодня или завтра увидим». Убеждали меня также, что. не следует отправляться сухопутьем, потому что опасное это дело: «Мы, мол, – говорили они, – найдем возможность отправить вас морским путем».

И вот в июне месяце того же года объявлена была война. И когда устремилось на нас неприятельское войско, оно захватило в плен всех, кто жил вне города. В это же время закончил эмир и крепость и построил в ней три сильных башни: две из них сухопутные, а одну, которая несколько больше была тех двух, он поставил у моря. Ширина их стен была 25 футов, а внутренняя ширина башен 32 фута. Затем, покрыв башни свинцом и хорошо укрепив весь замок, эмир поставил в нем и гарнизон. И вот 28 августа, выступив оттуда, эмир напал на валы города, а 1 сентября 6961 г. отправился в Адрианополь, осмотрев в эти два дня, как кажется, стены и рвы города, а, возможно, и нечто другое, что думал. И той же осенью, 1 октября, послал эмир Турахана и двух его сыновей – Ахумата и Амара, с весьма большим войском в Пелопоннес, чтобы, сражаясь с деспотами, царскими братьями, и связывая их войной, они задерживали их там, – чтобы, не будучи в состоянии оставить свои края, те не пришли царю на помощь. И так приказал эмир Турахану и его сыновьям, чтобы они связывали деспотов войной в течение всей зимы и чтобы те не находили, таким образом, благоприятного момента, чтобы притти городу и вместе с тем царю, брату их, на помощь. Итак, когда Турахан пришел и захватил опять стены Истма, с той-и другой стороны, т. е. христиан и неверных, было убито весьма много, особенно из христиан, которые обратились в бегство. Турахан же, оставив Коринф и идя чрез середину полуострова, – одних, кого нашел, захватывая в плен, а других грабя и порабощая, – дошел до области Аркадии и Мессинского залива и, направляясь по Ифомской дороге, ограбил весь Мессинский залив до Мантинеи. Увидев же теснины и непроходимость места, чрез которые войско не могло итти, он часть простого войска передал сыну своему Ахумату и приказал ему итти по дороге, ведущей на Леонтари. Но тот пошел по другой дороге. Узнав об этом, деспоты-братья тайно послали туда с войском Матвея Асани: и, придя на то место, где собирались проходить турки Ахумата, и внезапно напав на них, воины Асани многих из турок перебили и взяли в плен; был среди пленных и сын Турахана, Ахумат, которого отослали в Спарту к деспоту кир Димитрию. А 17 января того же года родился и преемник рода и царства Палеологов, – наследник этой малой искры ромеев, господин Андрей Палеолог, сын деспота господина Фомы Багрянородного.

Так обстояли дела в Пелопоннесе. Когда же засияла весна, эмир привел в порядок весь приготовленный им флот, а также стенобитные, метательные и прочие орудия, какие заготовил. Затем послал он впереди Харатег-пашу с войском, и тот обложил город. И пред тем, как притти эмиру, все башни, расположенные вне города в полях и деревнях, в которых были и некоторые люди, собравшиеся в этих башнях ввиду внезапного нашествия неприятельского войска, Харатег-паша путем осады взял и разрушил. Часть этих людей он обратил в рабов, часть от эпидемии и других бедствий погибла, – многих же христиан он взял в плен. Всего необходимого и полезного для войны, а также орудий, было у них множество, ибо везли они и много осадных машин. Некоторые из них так были велики, что каждую из них могли тащить лишь сорок или даже пятьдесят пар волов я больше 2 тыс. людей. А 2 апреля прибыл и эмир с бесчисленным множеством конного и пешего войска. Прибыв на место, он поставил свою палатку с противоположной стороны ворот святого Романа, а войско, как песок морской, распространилось по 6-мильной линии от одного моря до другого. Анатолийское войско раскинуло свои шатры по правую сторону эмира и до морского берега Золотых ворот, а европейское по левую и до Ксилопорты, что на берегу залива Золотого Рога. Эмир же со всех сторон окружил себя рвом, валом и деревянными палисадами, а вне вала стояли кругом янычары с другими благородными из двора его. Паше же, родственник эмира, пришедший вместе с вверенным ему войском, раскинул свои шатры выше Галаты. А в тот же самый день прибыла и часть флота эмира и подошла к морским берегам города: трирем и быстроходных судов было примерно 30, а судов меньшего размера и монорем 130.

Итак, подошел эмир к городу, всеми способами и при помощи машин осаждая его и окружив с суши и моря все 18 миль города. Царь же приказал поднять в устье залива весьма тяжелую железную цепь, чтобы воспрепятствовать флоту неприятельских судов проникнуть в залив. А внутри, за цепью, поставил, какие случилось, корабли, чтобы они отражали натиск неприятельских судов и сражались с неприятелем. Корабли же были такие: из Лигурии три, из Иверии или Кастилии один, из галльского Прованса [...], из Крита 3, в том числе 1 из города, именуемого Хандаксом, а 2 из Кидонии, – все прекрасно приспособленные для военных надобностей. Случайно были здесь и 3 большие купеческие венецианские триремы, которые обычно итальянцы называют большими галерами или, лучше сказать, галеатзами, – и быстроходные другие триремы, предназначенные для охраны и торговой службы. И приказал царь, чтобы и они остались для помощи городу. Так обстояли дела в гавани.

С суши же поставили неприятели огромную бомбарду, в жерле имеющую ширину в 9 футов, – и множество других бомбард, достойных внимания. И соорудив глубокий ров, а поверх его [т.е. по насыпи] окружив;. их палисадом, стали стрелять из них и в четырнадцати местах сильно повредили стены города. В результате действия метательных орудий много прекрасных домов и дворцов близ стен было приведено в негодность. А бомбардами турки привели город в смятение: с шумом и грохотом они били из них по стенам и башням. С обеих сторон люди гибли от больших и малых бомбард, баллист, больших луков и других машин. И не утихал бой ни днем, ни ночью: все время продолжались схватки, стычки и стрельба.

Надеясь легко взять город вследствие небольшой нашей численности и великого нашего утомления, эмир совершенно не давал нам возможности получить хоть какую-нибудь передышку.

Однако эта огромная и мощная бомбарда вследствие непрерывной стрельбы и вследствие того, что она была вылита из недостаточно чистого металла, – в тот момент, когда бомбардир закладывал в нее запал, разорвалась и распалась на множество кусков: и многие были убиты и ранены. Услышав об этом, эмир сильно опечалился и приказал, чтобы вместо той бомбарды сделали другую, более мощную: и до дня того турки не предпринимали против нас значительного дела. А 15 апреля из Черного моря, Никомидии и Азии прибыл и остальной его флот. Число кораблей достигало 320: из них трирем было 18, бирем 48, а остальные – до 320 – были длинные корабли и небольшие суда, экипаж которых состоял из весьма многочисленных воинов и стрелков. А было среди них и 25 быстроходных грузовых судов, нагруженных лесом, известью, камнем и другим материалом, необходимым для осады города. Однако по причине, о которой мы уже говорили, им нелегко было войти в гавань. Поэтому, пришедши с востока, они стали на якорь несколько ниже Диплокиония и почти до церкви святого Константина. Еще 10 апреля, сосчитав свой флот и сухопутное – конное и пешее – войско, эмир нашел, что трирем, бирем, монорем, быстроходных кораблей и небольших судов было у него до 420 вымпелов, а войска, которое сражалось на суше, – 258 тыс. человек. Для сопротивления им мужчин внутри города такой огромной величины было 4973, – кроме иностранцев, которых едва насчитывалось 2 тыс. А что это было так, узнал я следующим образом. Согласно приказу императора. каждый из димархов и стратигов [гражданские и военные начальники], составили по своему участку точный список всех лиц, как светских, так и монахов, способных к военной службе, указав также, какое каждый us них имел оружие для обороны. И вот каждый из димархов передал список своего участка царю. А царь приказал мне: «Дело это имеет к тебе отношение, ибо все эти сведения должны сохраняться в тайне. Итак, возьми все эти списки и сядь у себя в дом: сосчитай точно, сколько в них значится людей и какое у них оружие, а также щиты, луки и метательный инструмент». И вот, выполнив приказанное мне царем, я представил результат подсчета повелителю моему, царю, с грустью и великим унынием: и число это осталось тайным для всех, кроме меня и императора. Нашлись среди архонтов и в народе, – впрочем, таких оказалось очень немного, – и некоторые весьма негодные и трусливые люди, которые вследствие страха пред войной и другими бедствиями заблаговременно бежали из города вместе со своими семьями. Когда же обо всем этом дошло до ушей императора, он смог только застонать из глубины сердца своего.

Находился здесь [в Константинополе] и прибывший из Лигурии с двумя кораблями адмирал и господин, – человек весьма опытный, храбрый и полезный, по имени Иоанн Джустиниани, – по происхождению из благородных. Видя его опыт во всех делах, царь приказал ему быть димархом и начальником трехсот воинов, и, положившись на него, дал ему власть предусматривать и устраивать и некоторые другие важные военные дела: в этой должности он совершил деяния, воистину достойные памяти.

Когда же в скором времени эмир заменил разорвавшуюся бомбарду опять целой и крепкой, турки день и ночь усиленно стали бить по стенам и причиняли нам всякого рода боевыми машинами, стрельбой, нападениями и жесточайшими схватками великое беспокойство и многообразные бедствия. Наши же, каждый день изучая военные машины и рассматривая неприятельские, – оставив всякий страх и боязливость, изобрели новые машины и боевые средства и немало вредили неприятелю. Но эти специальные боевые средства недолго были у нас в ходу, потому что мы вовсе не имели передышки и всего того, что было необходимо для войны и осады. Враги же, разрушив в некоторых местах стены при помощи метательных орудий и пушек и желая затем заполнить рвы, чтобы легче произвести штурм и ворваться в город через разрушения в стенах, – особенно упорно стреляли и схватывались с нами: в это время другие бросали во рвы землю и стволы деревьев и другой материал, а некоторые в ярости даже собственные палатки. И можно было видеть что многие из них вследствие большого скопления людей и создавшейся тесноты падали, а идущие позади, безжалостно бросали на них сучья и землю, засыпали их всем этим и живыми отправляли в ад. Иные же, и особенно – более сильные и крепкие, – под напором задних в спешке, вместо сучьев и земли, с жестокостью сталкивали в ров более слабых. Однако и делающие это не могли убежать невредимыми от наших метательных орудий и лучников: пораженные со стен тяжелыми камнями неприятели с позором падали и получали многочисленные раны, – хотя и из наших кое-кто не мог избежать ран. Все же турки тащили свои осадные орудия до насыпи на рве, и сражение, бой и схватка были ужасные. Во всех этих делах и наши люди не остались бесславными: было удивительно, что, не имея военного опыта, они одерживали победы, ибо, встречаясь с неприятелем, они мужественно и благородно делали то, что было свыше сил человеческих. В течение всего дня засыпали турки рвы; мы же в течение всей ночи вытаскивали из них землю и бревна: и глубина рвов оставалась такой, какой была и раньше. Обрушенные же башни мы вновь укрепляли разными бревнами и землей, которую таскали корзинами и деревянными кадушками из-под вина. Эмир же, видя все это, был посрамлен, потому что намерение его оставалось безрезультатным. И вот, желая испробовать другую военную хитрость, приказал он, чтобы пришли к нему некие люди, могущие правильно рассчитывать и делать под землей тайные ходы, чтобы при помощи этих ходов войско легко вошло внутрь города. Согласно его приказу они принялись рыть. А некий германец Иоанн, весьма искусный в военных подкопах и в изготовлении пороха, – узнав об их подкопе, вырыл другой, встречный, подкоп и искусно наполнил его порохом: и когда турки с радостью продвигались вперед, он, воспламенив в выкопанном им встречном подкопе запал, многих из них сжег, а работы их обратил в ничто. Однако одного неприятельского подкопа благородный германец не приметил и не нашел. Турки же хотя и взрывали порох, который предварительно закладывали в своих подкопах, ничего этим не достигали: от порохового взрыва упала только небольшая часть одной древней башни которую мы тотчас же.и восстановили. А были у нас и некоторые старцы,. которые говорили, что неприятели делали это [подкопы под стенами] и во время других войн, но ничего этим не достигли, потому что большая часть города внизу, под стенами, камениста.

Эмир же, пораженный и обманувшийся в своих надеждах, стал употреблять для осады другие, новые выдумки и машины. Из толстых бревен соорудил он громаднейшую осадную машину, имеющую многочисленные колеса, – весьма широкую и высокую. Изнутри и снаружи покрыл он ее тройными воловьими и коровьими шкурами. Сверху она. имела башню и прикрытия, а также поднимаемые вверх и опускаемые вниз сходни, – чтобы тем, кто внутри ее, мы не могли причинить никакого вреда. Часть ее снаружи была открыта, чтобы желающие могли легко входить в нее и выходить. В части, через которую думали выходить из нее на ров, она имела три больших двери, покрытых, как мы говорили выше, крепким прикрытием. Внутри и вокруг этой осадной машины турки имели всевозможные инструменты, военные материалы и множество земли и бревен, чтобы в подходящий момент сбрасывать все это в ров и чтобы таким образом легко спуститься в него. Были в этой осадной машине и лестницы, имеющие канатные ступеньки на деревянных основах, опускаемые вниз и опять поднимаемые вверх. Придвинуты были к стенам и всякие другие машины, о которых не мог помыслить и ум человеческий и которых. никогда не строили для взятия крепости, равно как никогда не ожидал увидеть их и император. И в друпвгшестах построили турки платформы с великим множеством колес, а поверх этих платформ подобие башен: и покрыты они были по способу, о котором мы говорили выше. И они имели весьма много пушек: их зарядили, чтобы они все вместе одновременно сделали выстрел по стенам. Сначала, впрочем, турки выстрелили из того страшного осадного орудия и снесли до основания башню, что близ ворот св. Романа: и тотчас же, подтащили эту осадную машину и поставили ее поверх рва. И был бой губительный и ужасный: начался он прежде, чем взошло солнце, и продолжался весь день. И одна часть турок яростно сражалась в этой схватке и свалке, а другая бросала в ров бревна, разные материалы и землю, что были внутри большой осадной машины, – а также камень от разрушенной башни: и навалив все это, турки проложили себе широкую дорогу чрез ров к стене. Однако наши мужественно преграждали им путь, часто сбрасывали турок с лестниц, а некоторые деревянные лестницы изрубили: и благодаря своему мужеству мы неоднократно отгоняли неприятелей в гот день, до первого часа ночи.

Итак, нечестивцы, вследствие большой усталости и наносимых им ударов, были в досаде, и схватка и бой прекратились. Турки надеялись, что рано утром они без большого труда легко войдут в город, но обманулись в своих надеждах, потому что Иоанн Джустиниани, как некая сталь, в течение всей ночи ободрял и поощрял подчиненных ему воинов, равно как и император, который присутствовал здесь со многими другими, пришедшими на помощь. И вот на протяжении ночи, совершив великий труд, рвы очистили, упавшую башню с неимоверными усилиями восстановили, а неприятельскую осадную машину, которая стояла внизу покрытая шкурами, сожгли. Когда же около третьего пения петуха появились с радостью неприятели, надеясь, как мы говорили выше, легко войти в город, и когда они увидели, что их надежды тщетны, они были поражены. Дивился искусству наших и эмир, весьма опечаленный и посрамленный, и, дивясь, говорил: «Если бы и 37 тысяч пророков сказали мне, что эти нечестивцы, – т.е. мы, – в одну ночь могут сделать, что они сделали, – я бы не поверил». Затем, видя, что мы не испытываем ни страха, ни бояаин пред стрельбой и нападениями, которые они целый день производили, пред бесчисленными пушечными снарядами, стрелами и камнями, которые сыпались на нас сверху, как дождь с неба, и что наши каждую опасность обращают в ничто, эмир и весь совет его впали в великое смущение и смятение духа. А дело было так.