Ярмарка в Фессалониках в первой половине XII в. 4 страница

А обратившись к стоящим на правой стороне венецианцам, император. сказал: «Благородные венецианцы, братья возлюбленные во Христа боге,. мужи храбрые и воины могучие, а в сраженьях опытнейшие, – вы, которые сверкающими мечами своими с помощью божией так часто избивали целые толпы агарян, причем кровь их рекой стекала с рук ваших! Прошу вас сегодня, чтобы от всей души и с полным рвением вы прикрыли своими щитами город этот, находящийся в таком военном бедствии. Ведь вы хорошо знаете, что вы всегда имели его вторым отечеством и матерью. Поэтому вторично опять говорю и прошу вас, чтобы вы поступили сегодня, как верные друзья, единоверцы и братья». Затем, обернувшись на левую сторону, говорит лигурийцам: «О лигурийцы, – досточтимейшие братья, мужи воинственные, отважные и знаменитые! Вы ведь хорошо знаете, что несчастный город этот всегда не только был моим, но и вашим по многим; причинам. Вы часто со всей готовностью помогали ему и своей помощью освобождали его от агарян, врагов его. Теперь опять удобный для вас момент, чтобы своей помощью ему показать вашу любовь ко Христу, ваше мужество и благородство». Обращаясь ко всем вместе, император сказал: «Нет у меня времени сказать вам что-либо большее. Одно только скажу: умаленный в своем достоинстве и значении скипетр наш влагаю в руки ваши, чтобы вы с усердием защитили его. Прошу и умоляю любовь вашу и о том, чтобы вы оказывали приличествующую честь и повиновение военачальникам вашим, димархам и сотникам: каждый по чину своему, отряду, в состав которого входит, и по службе своей. Запомните это! И, если вы от всего сердца будете соблюдать, что я приказал вам, то надеюсь на' бога, что мы освобождены будем от предстоящей праведной грозы его. А зачтем и венец вам алмазный приготовлен на небе, а на земле будет о вас память, – вечная и заслуженная». Сказав это и закончив речь, император со слезами и стенанием возблагодарил за все бога, а все воины как бы едиными устами отвечали со слезами, говоря: «Умрем за веру христову и отечество наше!» Император же, услышав это, весьма благодарил их и обещал им в случае победы весьма многочисленные дары. А затем говорит опять: «Итак, братья и товарищи, будьте готовы к утру.. Силой и доблестью, дарованной вам от бога, при содействии святой троицы, на которую возлагаем все упование, сделаем так, чтобы враги наши ушли отсюда с позором и уроном!»

Глава 7. Выслушав все это, несчастные ромеи сделались в сердце своем,-как львы, – и, простив все друг другу, просили один другого о примирении и со слезами обнимали друг друга, не помышляя о любезнейших детях своих и не заботясь о супругах или имуществе: помышляя только о смерти, чтобы защитить отечество. И каждый из них возвратился на указанное ему место, чтобы тщательно нести на стенах охрану. Император же, пришедши во всечестной храм Софии и со слезами помолившись, причастился. Это же и другие многие сделали в ту ночь. Затем, придя во дворец и немного помедлив там, он просил у всех прощения. Кто расскажет о всех воплях и плаче, бывших в ту минуту во дворце?! Если бы человек был даже из дерева или из камня, не мог бы он не заплакать тогда.

И вот, сев на коней, выехали мы из дворца и стали объезжать стены, чтобы побудить стражу охранять их неусыпно. Все были на стенах и башнях в ту ночь, и все ворота были накрепко закрыты, так что никому чрез них нельзя было ни выйти, ни войти. Когда же в час первого пения петуха мы прибыли в Калигарию и, сойдя с коней, поднялись на башню, мы услышали снаружи непрерывный говор и весьма большой шум. Дозорные сказали нам, что это продолжается всю ночь. А это неприятель подтаскивал приготовленные для приступа многочисленные машины, доставляя их ко рву. Тем временем приходит все в движение и на морских берегах: огромнейшие неприятельские баржи, триремы и плоты придвигаются в гавани, к стенам и побережью. При втором пении петуха без всякого сигнала, как это и в другие дни делалось раньше, неприятель с величайшим рвением и силой начал бой. А приказал эмир, чтобы все не столь опытные в военном деле, а также некоторые старики и молодежь, начинали бой и приступ первыми, чтобы несколько утомить нас, а затем чтобы с еще большей отвагой и натиском шли на нас более сильные, более мужественные и более опытные в войне. Так все это и было сделано, и бой запылал, как печь. Наши сопротивлялись мужественно, приняли врага с ожесточением и отогнали от стен, а некоторые из неприятельских боевых машин и пушек даже спустили в ров: с обеих сторон падали убитые, – и в особенности со стороны турок. Когда же начали тускнеть на небе звезды.и забрезжил рассвет, – когда с востока стала показываться утренняя заря, вся масса неприятелей, как веревка некая, протянулась с одного конца города до другого. Заиграв на военных инструментах и рожках, ударив в барабаны и все прочее, с победным кличем турки выстрелили из всех пушек, – и все разом, в одно и то же время с суши и с моря начали приступ, сражение и битву. Некоторые их отважные воины уже поднимаются по бесчисленным лестницам на стены. В тех из наших, кто стоял на башнях, летит метательное оружие. Два часа продолжается эта плачевная и ужасная битва, – и перевес, повидимому был на стороне христиан. В самом деле: турецкие триремы с лестницами и перекидными мостками были отогнаны от морских стен ни с чем; великое множество агарянских ворогов было перебито камнеметными машинами из города; на сухопутном участке наши приняли врага так же и даже смелее. И можно было видеть странное зрелище: темное облако скрывало солнце и небо. Это наши сжигали неприятелей, бросая в них со стен греческий огонь. Вражеские лестницы и тому подобные сооружения наши воины рубили, а поднимающихся по ним турок поражали сверху тяжелыми камнями и отгоняли метательными копьями и стрелами. Туда, где видели толпу, паши стреляли из пушек, — и много турок ранили и убили. Вследствие усталости от боя и от сопротивления неприятель был так озадачен, что хотел уже повернуть назад, чтобы получить передышку. Но чауши и дворцовые равдухи [полицейские и судебные чины] стали бить их железными палками и плетьми, чтобы те не показывали спин врагу. Кто опишет крики, вопли и отдельные горестные восклицания избитых? Их крики и вопли поднимались оттуда до неба. Некоторые из наших, видя, что они так страдают, судя по их великим крикам, сказали: «Если бы им делали это почаще, с трудом можно было бы отогнать их от стен». И вот, желая показать свое мужество, они, по принуждению, полезли, опять по лестницам. А некоторые другие, более отважные, сильные и предприимчивые, стали взбираться на плечи один другому, а следующий лез опять на плечи дальнейшего, чтобы иметь, таким образом, возможность подняться вверх на стены. А пока все это насильно и по принуждению делалось, у входов разыгрывается страшная битва: завязалась рукопашная схватка и количество убитых с обеих сторон было велико. Когда наш боевой строй стал отступать, Феофил Палеодог и Димитрий Кантакузин, мужи в высшей степени отважные, выскочив вперед, побеждают агарян и обращают их И: бегство, так что с уроном отогнали их от стен и лестниц и рассеяли. Тогда им на помощь пришли другие турки, там расставленные. Император же, верхом на коне там находившийся, – ободряя и побуждая воинов, «чтобы они бились со всей, готовностью, сказал: «Товарищи и братья Ради милосердия божия прошу вас: стойте мужественно, потому что вижу теперь, что толпа неприятелей начинает уже ослабевать и понемногу рассеивается: идут они уже беспорядочно и не по обычаю своему; надеюсь на бога, что победа будет наша. Итак, братья, радуйтесь, потому что вам будет венец многоценный: не только тленный и земной, но и небесный. Бог сражается за нас, и в страхе находится толпа нечестивых».

И вот, когда говорил это император, стрелой из лука был ранен в бедро правой ноги военачальник Иоанн Джустиниани. Этот столь опытный в военном деле человек, когда увидел, что из его тела течет кровь, весь переменился: и если раньше проявлял мужество, то теперь от страха разинул рот и вообще после этого стал ни к чему не годен. Оттуда, где он находился, он ушел: в молчании отправился он искать врачей, не помня о храбрости и искусстве, которые первоначально обнаруживал. Тем, кто был с ним, он ничего не сказал я не оставил кого-либо другого вместо себя во избежание (как это и произошло) замешательства и гибели. Воины же, обернувшись назад и не видя военачальника, впали в смятение и великий страх, потому что сказал кто-то, что он бежал. И вот, когда опять случайно находившийся там император увидел, что воины пришли в замешательство и, как овцы преследуемые, полны страха, то, узнав причину этого и увидев своего военачальника Джустиниани бегущим, – приблизившись к нему, говорит: «Брат! Что это ты сделал? Вернись на отведенное тебе место! Рана эта незначительна. Вернись, потому что теперь в этом особенно большая нужда! Город висит на руках твоих и ждет, чтобы ты освободил его». Много говорил ему император, но Джустиниани ничего не ответил, а переправился в Галату и там от огорчения, окруженный презрением, с позором скончался. Турки же, видя столь великое замешательство наших, осмелели. Случившийся там Зоган-паша, побеседовав с янычарами и прочими, особенно поднял их настроение. И вот некий янычар, по имени Хасан (а происходил этот гигант из Лупадия), левой рукой держа над головой щит, а в правой зажав меч, полез на стену – туда, где видел смятенье наших. За ним последовало примерно тридцать других, соревновавшихся с ним в мужестве. Наши же, что оставались на стене, поражали их копьями, били стрелами и скатывали на них огромные камни, так что восемнадцать из них было отогнано от стены. Но Хасан решил не останавливать натиск до тех пор, пока не взберется на стены и не обратит наших в бегство. И вот, когда он возобновил свою попытку и когда за ним последовало много других турок, все они оказались на стене. А наши вследствие своей малочисленности не смогли помешать им подниматься, ибо неприятелей было великое множество. И, вступив с поднявшимися на стены турками в рукопашную схватку, наши начали бой на стене: и было немало перебито турок. Упал со стены во время этой схватки и Хасан, сраженный каким-то камнем. Наши же, обернувшись к нему и увидев его лежащим, со всех сторон стали бросать в него камнями. Поднявшись на колено, он оборонялся, но от множества ран опустил правую руку и был засыпан стрелами. И много других было убито и ранено и унесено вследствие ран в лагерь. Затем вся эта столь многочисленная, поднявшаяся на стену толпа неприятелей рассеяла наших и, покинув внешние стены, чрез ворота внутренней стены, растаптывая друг друга, устремилась в город. Когда так обстояло дело, внутри и вне города и даже с участка гавани раздался какой-то крик: «Укрепление взято; вверху на башнях уже подняты неприятельские знаки и знамена!» Этот крик обратил наших в бегство, а неприятелям придал силу: и, издавая многочисленные победные вопли, с отвагой и без страха все они поднялись на стены.

Итак, когда все это увидел несчастный император, повелитель мои, то, проливая слезы, стал он призывать на помощь бога, а воинов побуждал. отважней сражаться. Но уже никакой надежды на совместные действия: воинов и на помощь божию не было. Пришпорив коня, поскакал он туда, где шла густая толпа Нечестивцев: как Сампсон, напал он на чужеземцев и в первой же схватке прогнал нечестивцев от стен. Дивное чудо это видели все там находившиеся и смотревшие. Как лев, скрежеща зубами и держа в правой руке обнаженный меч, он заколол им множество неприятелей, и кровь их рекой стекала с ног и рук его. А высшесказанный дон Франциск Толедский превзошел Ахилла: находясь по правую сторону царя, он, как орел некий, поражал неприятелей своими когтями и клювом. Подобным же образом и Феофил Палеолог, когда увидел царя сражающимся, а город находящимся в опасности, то с плачем закричав громогласно: «Хочу лучше умереть, чем жить!», – с криком бросился в средину неприятелей и всех, кого только нашел, – рассеял, разбросал и перебил. Также и бывший там Иоанн Далмат бился с неприятелем доблестнее всякого воина. Случившиеся там и видевшие все это дивились силе и храбрости этих отважнейших мужей. Пока происходил этот великий бой, сражение и схватка, они дважды и трижды обращали нечестивцев в бегство, множество их перебили, а остальных согнали со стен, пока, наконец, мужественно сражаясь и обороняясь, не были убиты и сами, истребив, таким образом, до своей смерти великое множество неприятелей. И другие некоторые воины не без успеха сражались в том месте, пока, наконец, и они не были убиты близ ворот святого Романа, где турки соорудили осадную ту машину и поставили огромную бомбарду и откуда, обрушив. городские стены, вошли первоначально в город. Впрочем, в тот момент я не находился близ повелителя моего, царя; по его приказу я был в это время на другом участке города: разумеется, для наблюдения за ним.

Глава 8. Итак, когда турки вошли в город, то оставшихся на внутренних стенах христиан они прогнали пращами, копьями, стрелами и камнями и завладели, наконец, всеми стенами, – за исключением так называемых башен Василия, Льва и Алексея, где стояли моряки из Крита. Ибо эти моряки мужественно сражались до шестого и седьмого часа и многих из турок убили. Даже тогда, когда в тылу у себя они увидели великое множество турок и когда весь город был уже захвачен, они не пожелали сдаться, но говорили, что лучше умереть, чем жить. Один турок об их храбрости сделал эмиру доклад, и тот приказал, чтобы по взаимной договоренности они уходили и были свободны: и сами, и корабль их, и все снаряжение, какое имели. И вот, когда так обстояли дела, едва-едва уговорили их уйти из башни. И двое братьев – итальянцев, Павел и Троил по имени, с другими многими тоже мужественно сражались на отведенном им месте и с ожесточением отгоняли неприятелей, ведя сражение и бой без робости; и много было убитых с обеих сторон: и со стороны наступающих, и со стороны оборонявшихся. Когда же Павел обернулся и увидел неприятелей уже внутри города, говорит он брату своему: «Содрогнись от ужаса, небо, и восстенай, земля! Город уже взят. и пора нам окончить бой. Позаботимся, если возможно, о собственном спасении!»

Итак, неприятели завладели всем городом во вторник в два с половиной часа дня, 6961 г., 29 мая, И тех, кто умолял о пощаде, турки подвергали ограблению и брали в плен, а тех, кто сопротивлялся и противостоял им, убивали: в некоторых местах, вследствие множества Трупов, вовсе не видно было земли. И можно было видеть необыкновенное зрелище: стенание и плач и обращение в рабство бесчисленных благородных и знатных женщин, девушек и посвященных богу монахинь, безжалостно, несмотря на их вопли, влекомых турками из церквей за косы и кудри головы, – крик и плач детей и ограбленные священные и святые храмы. О прочем же, что приводит в ужас и что слышалось, кто расскажет? Можно было видеть, что божественную кровь и тело христово турки выливали и выбрасывали на землю, а драгоценные из-под них сосуды похищали, или разбивали или целыми совали за пазуху. То же они делали и с драгоценными украшениями. Святые иконы с золотом, серебром и драгоценными каменьями турки топтали ногами и, вырывая из них украшения, делали из них кровати и столы. Священническими одеждами и одеяниями – шелковыми и златотканными – они покрывали коней, а иные на них ели. Драгоценные жемчуга из святых рак с мощами они вырывали, а святые останки попирали ногами. И другое весьма многое, достойное плача и неподобное, делали эти предтечи антихриста. Премудр суд твой, Христе-царю, над нами, потому что он необъясним и непостижим! И можно было видеть всевеличайший и божественнейший оный храм Софии, – это небо земное престол славы божией, колесницу херувимов и вторую твердь небесную, создание рук божиих, зрелище и дело необыкновенное, всей земли радование, – храм прекрасный, и из прекрасных прекраснейший: внутри его запретных святилищ, а также на их жертвенниках и трапезах, турки ели и пили и на них же приводили в исполнение и осуществляли свои развратные намерения и похоти с женщинами, девицами и мальчиками. Кто не оплакал бы тебя, храм святой?! Всюду было всяческое зло, и голова всякого из нас испытывала боль. В жилищах плач и сетования, на перекрестках вопли, в храмах слезы, – везде стоны мужчин и стенания женщин: турки хватают, тащат в рабство, разлучают и насильничают. Те, кто пользовался в народе почетом, теперь обесчещены, а богачи унижены подобно нечестивцам. Площади, углы улиц – на всяком месте и всюду все было полно всяческих зол. Ни одно место не осталось необысканным и неограбленным. О, Христе-царю! От горя и беды, в которых мы тогда были, спаси всякий город и всякую страну, где обитают христиане! Чтобы найти спрятанные деньги, нечестивцы перерыли все сады и дома и, найдя, нагрузились весьма многочисленными новыми и древними сокровищами и другими драгоценными вещами.

Глава 9. И вот, когда город был взят, эмир, вступив в него, тотчас же со всей тщательностью учинил поиски императора, – причем в уме не держал он ничего другого, как только узнать, жив царь или умер. Некоторые, вернувшись с поисков, говорили эмиру, что царь бежал. Другие говорили, что скрывается в городе; а третьи, – что, сражаясь, умер. И вот, желая удостовериться в истине, послал он некоторых туда, где кучами лежали трупы убитых христиан и нечестивцев. Очень много голов убитых они обмыли водой, чтобы узнать, не императорская ли это случайно. И не могли бы они узнать ее, если бы не нашли бездыханный труп императора, который узнали по царским сапогам – по обуви, на которой, как это в обычае у императоров, были изображены красками золотые орлы. И, узнав об этом, эмир стал весьма весел и радостен: и по приказу его находившиеся там христиане похоронили царское тело с императорскими почестями. Увы, увы мне, которого божественное провидение сохранило на некоторое время в живых! Всей же жизни этого досточтимого в императорах и тишайшего мученика было сорок девять лет, три месяца и двадцати дней.

Эмир же, возгордившись вследствие столь великой победы и преисполнившись величайшего тщеславия, стал жестоким и безжалостным. И вот пришел к нему великий дука, кир Лука Нотара, – учинил ему поклонение и показал ему великое сокровище, которое держал раньше спрятанным, – и камне» и жемчуга, и другие богатства, достойные царей, так что, увидев. все это, эмир и весь совет его дивились. И сказал Нотара эмиру: «Все это. я сберегал для царского твоего величества. И вот теперь вручаю этот дар тебе и прошу принять это моление и просьбу раба твоего». А надеялся он благодаря этому получить свободу с семейством своим. И сказал ему в ответ амир: «О, полусобака, бесчеловечный пройдоха и вертун! Имел ты такое богатство и не помог им, царю – повелителю твоему и городу – отечеству твоему? А теперь с той же подлостью и коварством, с каким привык действовать и-поступать от юности твоей, ты хочешь надуть и меня и избежать того, что приличествует тебе? Скажи мне, нечестивец: кто предал в руки мои это богатство твое и весь этот город?» Говорит ему Нотара: «Бог». Эмир же сказал ему: «Если бог все это даровал мне, а тебя и всех прочих предал рабами под руки мои, то что же ты говоришь, негодяй, и пустословишь? Почему же ты не отослал мне все это, прежде чем я начал войну против вас или прежде чем одержал победу над городом, чтобы заслужить мою милость и вознаграждение? Теперь же не ты даешь мне это, а бог». И тотчас же приказал эмир палачам, чтобы бросили Нoтару в тюрьму и тщательно караулили. На следующий день по приказу эмира опять привели Нотару к седалищу Мехмеда. И говорит ему эмир: «Если ты не хотел помочь царю и отечеству своему столь бесчисленным богатством, какое имел, то почему же не дал ты доброго совета царю, когда я сообщил ему, чтобы с миром и любовью он отдал мне этот город, а я бы взамен с любовью и дружбой; дал ему другое место, чтобы не было такой резни между нами?» Нотара же сказал ему в ответ: «Не я повинен в этом деле, а венецианцы и обитатели Галаты, которые обещали царю прислать ему на помощь флот и войско». И говорит ему эмир: «Много же: ты знаешь ложных выдумок! Но сейчас не такое время, чтобы ложью ты. мог помочь себе». И приказал эмир, чтобы на следующий день на площади Сухого холма сначала на глазах Нотары умертвили двух его сыновей, о которых некогда тот просил царя, чтобы одного из них царь почтил званием великого контоставла, а другого званием великого логофета, – а затем убили и его самого, что и было исполнено. Такой конец имели деяния Луки Нотара. Затем, по приказу эмира, после этого было убито много знатных византийских архонтов, а также резидент Венеции с его сыном и посол Каталонии с его двумя сыновьями. Хотел он затем убить и Контарини, а также других благородных венецианцев, но они дали денег и разного рода обещания Зоган-паше и были помилованы. И вот послал он в Галату и, многих изловив там, тоже перебил: и всякое обещание, которое раньше давал им, вменил в ничто, а определил, чтоб и они были его данниками. Али-пашу, отослав от себя, заключил в некую башню, а спустя несколько дней убил и его по причине, о которой мы уже говорили, т.е. за то, что Али-паша советовал ему не начинать войны против города, – чтобы западные христианские владетели в ответ на это не объединились и не выгнали турок из Европы и т. д., как написано об этом выше. И вот смерть его причинила всему войску эмира безмерную скорбь, потому что он был любим всеми и во всех делах был хорошим советником эмиру.

 

 

Взятие Константинополя турками-османами (1453 г.)

(Лаоник Халкокондил, «История», VIII)

 

Лаоник Халкокондил (около 1423 или около 1430 – около 1490 гг.) – византийский историк, автор «Истории», описывающей последний этап существования ромейского государства и завоевание его османами.

В своей «Истории» (10 книг) описал события 1298-1463 гг., особенно подробно – падение Византии и возвышение Османской империи.

 

В начале следующего лета¹ Мехмед, сын Амурата, заготовив в Азии огромное количество извести², начал строить в Европе крепость, называемую Лаймокопия.

Он строил ее вблизи Пропонтиды, на Босфоре, в том месте, где переправа из Азии была наиболее короткой. Привлекая туда людей из Азии и людей из Европы, он принялся за дело, разделив, работу между стратегами и ипархами. Царь строил эту крепость для того, чтобы сделать безопасным свое возвращение на родину и чтобы люди с Запада, придя на триерах, не были в состоянии помешать его переправе или изменить положение его дел в Азии. Эта крепость должна была быть ему очень полезной и при осаде Византия. Царь строил три башни, самые большие из всех нам известных, с тем, чтобы, опираясь на них, защищаться от плывущего по морю врага. Две башни он сооружал со стороны суши, третью, самую большую, строил на берегу³. Башни он крыл свинцом. Толщина крепостной стены была 22 фута. Ширина башен даже больше того – 30. Построив в три месяца крепость, царь начал войну с Византием набегом на окружающую его местность…

Не дожидаясь лета, едва только установилась весна⁴, Мехмед, сын Амурата, пошел походом против Византия. Он упорно думал об этом походе как до, так и после постройки на Пропонтиде крепости Лаймокопии. Из Азии и Европы вызывал он людей на побережье строить суда, хотя там еще стояла суровая зима. Он снаряжал корабли и триеры, он лил пушки, самые крупные из всех, где бы то ни было известных нам в то время.

Решив, что уже наступило время отправляться в поход, царь послал вперед с европейским войском стратига Европы Сарадзу, приказав везти и большую пушку. Говорят, она была так тяжела, что ее волокли 70 пар быков и до 2 тыс. человек.

Прибыв на место, Сарадза прежде всего взял расположенные около Византия башни. В них укрывались работавшие на полях земледельцы. Одни башни Сарадза принудил к сдаче голодом, другие взял с бою, а людей, уведя оттуда, зарезал. И тогда же, заодно, он опустошил окрестности Византия.

Через некоторое время к Византию подошел сам царь и стал лагерем от моря до моря.

Пространство направо от царя до так называемых Золотых ворот было занято лагерем всего азиатского войска. Налево – до так называемых Деревянных – встало войско Европы. Между ними – сам царь с янычарами и теми людьми ставки, которые обычно разбивали свои палатки около царской. Зять же царя, Заган, построил свое войско в местности, лежащей на другом берегу, выше Галаты. Говорят, все войско доходило до сорока мириад. Что же касается вьючного скота, то число его в царском лагере, пожалуй, вдвое превосходило число людей. Ведь турки пригоняют в лагерь скот в таком большом количестве для того, чтобы он вез достаточно корма для себя и для [боевых] коней» Вез он и продовольствие для людей. Из всех известных нам народов только турки, куда бы они ни отправлялись в поход, так обеспечивают себя продовольствием, чтобы оно было у них в достаточном количестве.

Они гонят с собою верблюдов, множество мулов, груженных припасами. Мулов гонят и для других своих потребностей. Некоторые ведут с собой лошадей, верблюдов и своих самых красивых мулов – из желания похвастаться ими.

Вскоре после прибытия царя к Византию к нему по морою подошел и флот, триер – до тридцати, малых же судов около двухсот.

Узнав о приближении царского флота, эллины протянули по морю железную цепь от лежащей на другом берегу Галаты до стен Византия, около так называемого акрополя. Суда, находившиеся в то время в Византии, пришедшие одни – на помощь, другие – по делам торговли, эллины поставили за цепью. Так думали они помешать царскому флоту проникнуть во внутрь, в залив Византия. Этот залив тянется вдоль города на протяжении 80 стадий, а дальше, в глубь материка – на 150.

Стена города со стороны залива не очень крепка, и залив около нее не глубок, так что судам трудно по нему плыть.

Со стороны же суши город защищен двумя стенами. Одна большая, надежная, другая меньше, но с наружной стороны ее находится ров. Он выложен камнем. Ширина рва – плетр. Царь и эллины решили обороняться, построившись на наружной стене, так как она была защищена рвом. Они вновь повторили свой старый прием, примененный ими против Амурата, когда он, в свое время⁵, осаждал город.

И вот царь немедленно с разных сторон пододвинул к городу много осадных орудий, установил две пушки и начал бить по городской стене.

Одну пушку он поставил против дворца эллинских царей, другую – против так называемых ворот Романа, за которыми стоял сам эллинский царь.

И во многих других местах турецкого лагеря были установлены пушки, из которых стреляли по эллинам. Но те две были самые большие и метали камни весом в 2 таланта с лишним.

Говорят, что эти камни черного цвета, по поручению царя, привозили в его лагерь с Эвксинского понта.

Пушкарь царя был родом дак, звали его – Орбан.

Он жил сначала у эллинов, но, не имея средств к существованию, покинул их и пришел в ставку царя. Нанятый тогда же за большую плату, он изготовил царю знаменитые пушки.

Из пушек стреляли следующим образом. Сначала стреляли из пушек меньших размеров, стоявших по сторонам большой. Пускали камни весом по полталанта. Эти два камня разрушали стену. Вслед за ними метали большой камень весом в 3 таланта. Он обрушивал значительную часть стены.

Этот необыкновенного веса камень, пущенный со сверхчеловеческой силой, наносил невероятный вред. Говорят, при полете этого камня стоял непереносимый гул и земля сотрясалась на 400 стадий вокруг.

Пушки обрушивали наружную стену и ее башни. При этом они наносили повреждения и внутренней стене.

Днем пушкарь метал семь камней, ночью – один, днем получал указание, куда ему нужно стрелять ночью. И, конечно, сначала эллинов охватил безумный ужас. Янычары и остальное бывшее в лагере войско принесли из лагеря к городским стенам и засыпанному⁶ рву обтянутые белым и красным войлоком осадные щиты. Сделав насыпь у наружной стороны рва и проделав в ней отверстия, они стреляли в эллинов из пушек, пускали стрелы.

Для эллинов же турки были невидимы и недостигаемы, повредить им было невозможно.

Рыл царь и подземные ходы, ведущие под стену. Его землекопы соорудили четыре высокие башни на катках. Установили и укрепления⁷⁸, чтобы с них немедленно начинать поджог города. Впрочем, подкоп не удался: эллины, заметив, что враги роют подземные ходы, сами стали рыть навстречу. Продвинувшись вперед, они обнаружили землекопов царя. С помощью огня вытолкнули турок и овладели ходами. Сделал царь и высокую деревянную башню, а в ней много ведущих наверх лестниц, чтобы подняться по ним на стену и перейти ее. Так приготовился царь к осаде города с суши.

Ввиду невозможности проникнуть в глубину залива со стороны моря, чтобы уже со всех сторон нападать на город, царь решил вытянуть суда на берег около лагеря Загана и перетащить их в залив.

И здесь через горы, волоча суда по земле, он протащил их с парусами на берег около лагеря Загана и перетащить их в залив.

Он переправил до 70 пятидесятивесельных и тридцативесельных кораблей и подготовил все для спуска их на следующий день в залив. А здесь на берегу залива люди царя приготовили пушки и собирались дать отпор тому, кто задумает напасть и помешать спуску кораблей на воду.

Увидав на берегу залива готовые к спуску суда, эллины посадили людей на все имевшиеся у них корабли и двинулись на врага. Они хотели, если смогут, сжечь корабли турок.

Как было решено, так и сделали. Посадив людей и вооружившись, эллины поплыли, стремясь сжечь вытащенные на берег суда. Однако турки заметили их наступление, пустили в ход пушки и повредили из числа эллинских кораблей два тридцативесельных, которые тотчас стали тонуть. Люди, не умевшие плавать, немедленно погибали. А те, кто выплыл на берег к туркам, были [ими] взяты в плен. С наступлением дня турки отвели пленных к воротам города и убили там. И эллины – было, конечно, и у них в оковах некоторое количество взятых в плен турок – убили своих пленных. Они привели их к зубцам стены, находившейся против лагеря турок, и предали казни. Эллины хотели, чтобы участь пленных той и другой стороны была одинакова.