Итальянский поход Карла VIII 7 страница

ГЛАВА XVI

Остановившись, как я сказал, в Турине и иногда наезжая для развлечений в Кьери, король ждал вестей от немцев³⁵, к которым направил посла, и пытался выяснить, нельзя ли укротить герцога Миланского, чего ему очень хотелось бы. Его совсем не трогало положение дел герцога Орлеанского, который начал испытывать нужду в продовольствии и ежедневно просил о помощи; он был зажат в Новаре теснее, чем раньше, и войско его противников выросло на 1000 всадников, приведенных из графства Феррета мессиром Фредериком Капеллером, доблестным и опытным рыцарем, известным как во Франции, так и в Италии. У них было также 11 тысяч немцев из земель римского короля и ландскнехты, которыми командовал уроженец Австрии мессир Георг Эбенштейн, доблестный рыцарь, взявший в свое время для римского короля город Сен-Омер. Ввиду возрастания сил противника, с которым не удавалось войти ни в какое почетное для короля соглашение, королю посоветовали отправиться в Верчелли и посмотреть, как можно спасти герцога Орлеанского с его войском, у которого, как я говорил в другом месте, был совсем небольшой запас продовольствия, когда он вступил в Новару.

Для него лучше было бы сделать то, что я советовал ему по прибытии в Асти и о чем выше говорил, т. е. покинуть город, выдворив оттуда всех бесполезных людей, и приехать к королю, поскольку лично он смог бы повести дела так, как ему хотелось, и тогда, по крайней мере, оставшиеся в городе не страдали бы так сильно от голода, ибо он смог бы быстрее принять какое-либо решение, если б понял, что сохранить за собой город нельзя. Но архиепископ Руанский³⁶, который сначала был вместе с ним в Новаре, а потом по его поручению выехал к королю и был в курсе всех дел, постоянно просил его не покидать города, обещая помощь, и ссылался на всесильного кардинала Сен-Мало, который якобы придерживался того же мнения. Архиепископ обещал помощь из добрых чувств к герцогу, но я был совсем в ней не уверен, ибо никто не захотел бы идти сражаться без короля, а последний не имел к этому ни малейшего побуждения. И все дело упиралось в этот единственный город, который герцог Орлеанский хотел удержать, а герцог Миланский вернуть, поскольку он расположен в 10 лье от Милана и является ключом к обладанию всем герцогством, где девять или десять крупных городов, лежащих друг возле друга на небольшом пространстве. Герцог Миланский поэтому говорил, что если ему вернут Новару, не требуя взамен Генуи, то он все сделает для короля.

В Новару несколько раз отправляли муку, половина которой в пути исчезала; а обоз под охраной примерно 60 кавалеристов, которых вел молодой дворянин Шатильон из дома короля, был разграблен. Некоторые из сопровождавших при этом были схвачены, другие успели добраться до города, третьим еле-еле удалось убежать. Трудно даже поверить в то, как бедствовало наше войско в Новаре; там каждый день умирали от голода, а две трети людей были больны. Их все время обнадеживали, но надежды их были тщетны. Те, кто управлял королевскими делами, жаждали битвы, не учитывая того, что, кроме них, этого не хотел никто; все главнокомандующие, как, например, принц Оранский, вновь прибывший к королю, который ему очень доверял в военных делах, и все прочие командиры стремились с честью выйти из положения путем соглашения, поскольку уже приближалась зима, денег не было, а французов в армии оставалось все меньше, и многие были больны; люди каждый день уходили с разрешения короля и без него. Но все эти скверные признаки не мешали тем, о ком я выше говорил, писать герцогу Орлеанскому, чтобы он не двигался с места, и подвергать его большей опасности; они рассчитывали на тех немцев, что обещал привести бальи Дижона, которого просили набрать их как можно больше. Среди нас не было согласия, и каждый говорил и писал, что хотел.

Противники заключения соглашения, мешавшие собраться нам для переговоров, утверждали, что король не должен их начинать первым и что следует предоставить это нашим врагам, которые, в свою очередь, отвечали, что и они не желают быть первыми. А время между тем шло, к несчастью для тех, кто был в Новаре; в их письмах только и шла речь об умирающих ежедневно от голода и о том, что они не продержатся более десяти дней, затем – более восьми и наконец – более трех; правда, они отодвигали свои сроки. Поистине столь сильный голод людям приходилось испытывать лишь за 100 лет до нашего рождения³⁷.

Пока тянулось это дело, умерла маркиза Монферратская, и начались споры за власть над маркизатом, на который, с одной стороны, претендовал маркиз Салуццо³⁸, а с другой – сеньор Константин³⁹, дядя умершей маркизы, который был греком, разоренным турками, как и ее отец, король Сербии. Сеньор Константин укрепился в замке Казале, держа при себе обоих ее сыновей, старшему из которых было лишь девять лет; они были детьми покойного маркиза и этой мудрой и прекрасной дамы, верной сторонницы французов, которая умерла в возрасте 29 лет. Власти домогались и другие родственники, и этот важный вопрос был поставлен теми, кто их поддерживал, перед королем. Король приказал мне отправиться туда и уладить его в интересах безопасности детей и в соответствии с желанием большинства жителей области. Король беспокоился, как бы из-за своих распрей они не призвали на помощь герцога Миланского – ведь услуги этого Монферратского дома были нам весьма полезны.

Мне очень не хотелось уезжать, пока я не добился возобновления мирных переговоров, ввиду тех наших бед, о которых я говорил, и приближения зимы. Я боялся, как бы эти прелаты⁴⁰ не убедили короля дать сражение, в котором некому было бы участвовать, если бы не подошли крупные иностранные силы из Швейцарии. Но если бы они подошли и их оказалось бы достаточно, для короля тогда возникла бы новая опасность – оказаться в зависимости от них; а кроме того, враги наши были могущественны и держались в удобном и хорошо укрепленном месте.

Учитывая все это, я рискнул сказать королю, что, как мне кажется, он хочет подвергнуть и себя, и свое государство большой опасности из-за незначительного повода, и что ему стоит вспомнить, в сколь тяжелом положении он оказался под Форново, но там он вынужден был пойти на это, тогда как сейчас его никто не принуждает, и что ему не следует упускать возможность заключить почетное соглашение только потому, что ему говорят, будто он не должен первым начинать переговоры. Я предложил, если он пожелает, провести переговоры так, чтобы не была затронута честь ни одной из сторон. Он ответил мне, чтобы я поговорил с монсеньером кардиналом, что я и сделал. Но тот мне дал странный ответ, ибо жаждал сражения, победа в котором, по его словам, не вызывает сомнений. Говорили, что герцог Орлеанский обещал ему 100 тысяч дукатов ренты для его сына, если овладеет Миланским герцогством. На следующий день я прибыл к королю откланяться, направляясь в Казале, и провел у него полтора дня. Я встретился с монсеньером де ла Тремойлем и поведал ему о своих заботах, поскольку он был близок к королю, спросив, стоит ли мне снова поговорить с королем. Он ответил утвердительно и ободрил меня, ибо все ведь желали вернуться домой.

Король находился в саду. Поэтому я возобновил прежний разговор с кардиналом, и тот сказал, что как служитель церкви он должен начать переговоры. Я же сказал, что если их не начнет он, то это сделаю я, и король и наиболее близкие к нему люди, как мне кажется, не рассердятся на меня за это. С тем я и уехал. Но перед отъездом я уведомил принца Оранского, главнокомандующего армией, что если мне удастся что-либо предпринять, то я сообщу ему.

Я отправился в Казале, где меня хорошо приняли все члены Монферратского дома; я нашел, что большинство их встало на сторону сеньора Константина; все полагали, что так безопаснее для детей, поскольку он не мог унаследовать маркизат, тогда как у маркиза Салуццо такие права были. Я несколько раз собирал как знать и служителей церкви, так и представителей городов и по их просьбе и по просьбе большинства сделал заявление, что король желает, чтобы управление было вручено сеньору Константину; ввиду могущества короля и той любви, что эта область питала к Французскому дому, противиться воле короля они не стали.

Примерно на третий день моего пребывания там туда приехал майордом главного капитана венецианцев маркиза Мантуанского с соболезнованием по поводу смерти маркизы, поскольку маркиз был ее родственником; и мы с ним завели разговор о том, как заключить соглашение и избежать сражения, ибо все к этому располагало. Король раскинул лагерь возле Верчелли; сделал он это, правда, не перейдя реку⁴¹, с малым числом палаток и шатров, которых он вообще мало взял, а из тех, что имелись, многие были потеряны; из-за начинавшейся зимы было уже сыро, да и место представляло собой низину. Король провел там лишь одну ночь и уехал на следующий день в город, оставив принца Оранского, графа де Фуа и графа де Вандома, который захворал болезнью желудка и умер, что явилось тяжкой утратой, поскольку он был красивым, юным и мудрым человеком и прибыл к нам на почтовых, ибо распространился слух, что должно быть сражение, а в поход с королем в Италию он не ходил. С ними остался также маршал де Жье и некоторые другие капитаны; основную силу составляли немцы, участвовавшие в походе короля, ибо французы неохотно задерживались в лагере вблизи города, и многие из них покинули лагерь с разрешения и без, а многие болели.

От этого лагеря до Новары было 10 больших итальянских миль, что составляет 6 французских лье; место труднопроходимое и топкое, как во Фландрии, и потому там вдоль дорог по обеим сторонам вырыты очень глубокие канавы, глубже, чем во Фландрии. Зимой там большая грязь, а летом пыль. Между нашим войском и Новарой в одном лье от нас была небольшая крепость Борго, которая находилась в наших руках, а у них была другая – Камара, в одном лье от их войска; помимо того, нас разделяли сильно разлившиеся воды.

Как я уже начал говорить, мы с майордомом маркиза Мантуанского, прибывшим в Казале, вступили в переговоры. Я привел ему доводы, по которым его господину следовало бы избегать сражения: что он уже испытал опасности при первом сражении и что он воюет за людей⁴², которые никогда не приумножат его могущества за оказанные им услуги, и что ему следует войти в соглашение с нами, в чем я со своей стороны помогу. Он ответил мне, что его господин этого сам желает, но нужно, чтобы мы, как нам уже говорили, начали переговоры первыми, поскольку в их лигу входит папа, римский король, король Испании и герцог Миланский, т. е. стороны более высокого ранга, чем наш король. Я заметил, что это безумие – заниматься сейчас подобными церемониями и что король должен будет при этом присутствовать собственной персоной, тогда как от других явятся лишь представители; и я предложил ему, чтобы мы с ним в качестве посредников и начали переговоры, если он пожелает, но при условии, что его господин их вскоре продолжит. Мы договорились, что я на следующий день пошлю в их лагерь трубача с письмом к венецианским проведиторам – мессиру Луке Пизани и мессиру Марко Тревизано, функции которых состояли в том, чтобы давать советы капитанам и обеспечивать войско.

Следуя нашей договоренности, я изложил проведиторам суть разговоров с этим майордомом, воспользовавшись случаем, чтобы продолжить свою посредническую миссию, о чем условился с ними по выезде из Венеции; к тому же король был совсем не против, а мне это казалось необходимым, поскольку испортить дело – всегда найдется достаточно людей, а вот исправить его (так, чтоб найти и возможность, и желание уладить столь серьезные разногласия и выслушать многословные речи всех, кто якобы занимается этим) – таких людей мало; ведь во время подобных кампаний мнения сильно расходятся.

Проведиторы обрадовались этой новости и известили меня, что скоро пришлют мне ответ и по своей почте дадут знать об этом в Венецию. Им быстро ответили из Венеции, и в наш лагерь приехал один граф⁴³, служивший герцогу Феррарскому, люди которого вместе с его старшим сыном и этим графом находились на жаловании герцога Миланского; другой же сын герцога Феррарского служил нашему королю⁴⁴. Этот граф, которого звали Альбертино, встретился с мессиром Джаном-Джакомо и затем обратился к принцу Оранскому в соответствии с договоренностью между мной и вышеупомянутым майордомом, сообщив, что ему поручено маркизом Мантуанским, проведиторами и другими капитанами их войска просить охранную грамоту для маркиза и прочих, числом до 50 всадников, чтобы они смогли приехать на встречу с представителями короля, которых тот соблаговолит назначить; они ведь понимали, что с их стороны разумным будет оказать честь королю и приехать к нему или прислать своих людей первыми. Затем граф попросил разрешения поговорить с королем, и ему было дозволено.

В частном разговоре он посоветовал королю ничего не предпринимать, заверив, что их войско пребывает в сильной тревоге и скоро развалится; и эти слова, сказанные по секрету, выдали желание графа сорвать соглашение, а не помогать и содействовать ему, несмотря на то что его официальная миссия имела противоположный смысл, как вы слышали. При этом тайном разговоре присутствовал мессир Джан-Джакомо Тривульцио, большой враг герцога Миланского, а он рад был бы не допустить мира; но всего более желал этой войны господин этого мессира Альбертино – герцог Феррарский, испытывавший огромную ненависть к венецианцам за то, что они отняли у него земли, Полезино и другие, поэтому он и прибыл в армию лиги к герцогу Миланскому, который женат был на его дочери.

Выслушав графа Альбертино, король позвал меня и стал советоваться, выдавать или нет охранную грамоту. Желавшие сорвать мирные переговоры, например мессир Джан-Джакомо и другие, действовали, кажется, в пользу герцога Орлеанского, выразив желание сражаться (на совете еще не было служителей церкви, которых в этот момент не нашли)⁴⁵ и уверяя, что армия противника разойдется, ибо иначе умрет от голода. Другие же, в их числе и я, говорили, что мы быстрее их умрем от голода, поскольку они находятся все же в своей стране, и что они слишком сильны, чтобы удариться в бегство и дать себя разбить, и что подобные речи произносят те, кто желает войны во имя собственных интересов, ради которых королю и его армии рисковать не стоит. Короче говоря, охранная грамота была выдана и отослана и было условлено, что на следующий день в два часа пополудни принц Оранский, маршал де Жье, сеньор де Пьен и я подъедем к одной сторожевой башне между Борго и Камарой и там встретимся с ними.

Мы подъехали туда в сопровождении отряда кавалеристов и застали маркиза Мантуанского и одного венецианца⁴⁶, которому было поручено командование стратиотами, и они учтиво объяснили, что со своей стороны также желают мира. Мы договорились, что на следующий день несколько их человек приедут в наш лагерь, дабы удобнее было вести переговоры, а затем король пошлет к ним своих людей, которых назначит. Так и было сделано.

На следующий день к нам прибыли мессир Франческо Бернардино Висконти, от имени герцога Миланского, и один секретарь маркиза Мантуанского; с нашей стороны с ними встретились вышеупомянутые лица и кардинал Сен-Мало. И мы приступили к мирным переговорам⁴⁷. Мы потребовали Новару, где был осажден герцог Орлеанский, и Геную, заявив, что это фьеф короля, захваченный герцогом Миланским. Они извинились, сказав, что действуют против короля только ради собственной безопасности и что герцог Орлеанский, захватив Новару силами короля, первым начал войну; но что их господин ни за что не согласится на наши требования, хотя готов, дабы угодить королю, принять любое другое. Они пробыли два дня и вернулись в свой лагерь, куда затем отправились и мы – маршал де Жье, де Пьен и я, ибо они хотели видеть именно нас.

Мы были бы рады передать Новару в руки людей римского короля, входивших под командованием мессира Георга Эбенштейна, мессира Фредерика Капеллера и мессира Ганса⁴⁸ в состав их армии, ибо иначе помочь городу мы могли, если бы только дали сражение, чего нам совсем не хотелось; чтобы обосновать это условие, мы сослались на то, что герцогство Миланское является фьефом империи.

Мы несколько раз ходили туда и обратно, из одного лагеря в другой, не достигнув согласия; но я все время оставался в их лагере ночевать, ибо таково было желание короля, боявшегося срыва переговоров. В конце концов мы опять собрались у них; приехали также бальи Амьена монсеньор де Морвилье и президент де Гане, знавший латынь, ибо до сих пор я объяснялся на плохом итальянском, и мы письменно изложили статьи договора. Процедура была такой: как только мы приехали в дом герцога Миланского, он вышел с герцогиней, чтобы встретить нас в начале галереи; мы все встали перед ним возле его комнаты, где были расставлены двумя тесными рядами кресла, одно против другого. Мы сели с одной стороны, а они с другой. Первым из них сел представитель римского короля, затем посол Испании, маркиз Мантуанский, оба венецианских проведитора, венецианский посол, а потом герцог Миланский с женой и последним — посол Феррары. Говорили только герцог с их стороны и один из нас; но по своему темпераменту мы не могли говорить столь сдержанно, как они, и два или три раза принимались говорить все вместе, и тогда герцог восклицал: «О, по одному!».

Что касается выработки статей, то все, в чем мы достигали согласия, немедленно записывалось одним нашим и одним их секретарем, а в конце они оба читали тексты, составленные один по-итальянски, а другой по-французски; и когда мы вновь собирались, чтобы посмотреть, не нужно ли что-нибудь добавить или сократить, то их опять зачитывали. Это хорошая процедура при выработке столь важного договора. Переговоры тянулись дней 15 или более, но в первый же день мы договорились о том, что герцог Орлеанский сможет выйти из Новары; на этот день мы заключили перемирие, которое затем день за днем продлевали до самого мира. Ради безопасности герцога маркиз Мантуанский отдал себя в руки графа де Фуа в качестве заложника и сделал это охотно и без страха, чтобы успокоить нас, но заставил нас поклясться, что мы по чистой совести ведем мирные переговоры, а не для того только, чтобы вызволить герцога Орлеанского.

ГЛАВА XVII

В Новару освобождать герцога Орлеанского отправился маршал де Жье с людьми герцога Миланского, и они позволили выйти только самому герцогу с небольшим отрядом, что тот с великой радостью и сделал; оставшиеся же в городе были так измучены голодом и болезнями, что маршалу пришлось оставить им в заложники своего племянника монсеньера де Рамфора, обещая, что всех их выпустят через три дня.

Выше вы уже слышали, что бальи Дижона был направлен к швейцарцам, ко всем их кантонам, чтобы набрать до пяти тысяч немцев, и к моменту выхода герцога Орлеанского из Новары они еще не пришли; если бы они пришли, то я нисколько не сомневаюсь, что произошла бы битва. И хотя обещали, что их придет гораздо больше, чем просили, ждать их было невозможно – столь невыносимый голод был в городе; от него и от болезней уже умерло две тысячи человек, а оставшиеся были так истощены, что походили скорее на мертвых, нежели на живых; думаю, что никогда люди не испытывали более сильного голода, не считая осажденных в Иерусалиме⁴⁹. И если бы господь их надоумил сделать запасы хлеба, имевшегося в окрестностях города, когда они его захватили, то они никогда не дошли бы до столь бедственного положения и вынудили бы врагов с позором снять осаду.

Через три или четыре дня после того, как герцог Орлеанский покинул Новару, обе стороны согласовали вывод из города и всех остальных воинов; чтобы обеспечить их безопасность, назначены были маркиз Мантуанский и мессир Галеаццо да Сан-Северино, командующие венецианскими и миланскими войсками, и они выполнили порученное им дело. Город же остался в руках его жителей, поклявшихся не впускать в него ни французов, ни итальянцев, пока не заключен мир. Кроме того, в замке осталось 30 наших людей, которым герцог Миланский позволил покупать в городе продукты за деньги, но каждый раз лишь на один день.

Если б не видеть собственными глазами, то невозможно было бы поверить в изможденность вышедших людей. Лошадей вышло очень мало, ибо почти все были съедены. И хотя их было почти пять с половиной тысяч человек, среди них не нашлось бы и 600, способных сражаться. Многие отставали в пути, и им оказывали помощь их собственные враги. Помню, что я спас одним экю почти 50 человек, лежавших в саду возле неприятельского замка Камара, накормив их супом; там умер лишь один из них да в пути четверо, ибо от Новары до Верчелли, куда они направлялись, было 10 миль. Король проявил милосердие к тем, кто добрался до Верчелли, велел раздать им 800 франков милостыни и выплатил жалование как живым, так и мертвым, в том числе и швейцарцам, из которых умерло почти четыре сотни. Но, несмотря на все это, в Верчелли умерло около 300 человек, одни от переедания, а другие от болезней, и множество их валялось в городской грязи.

Примерно в это время, когда все уже вышли из Новары, кроме 30 человек, оставшихся в замке (из них каждый день одного не досчитывались), прибыли швейцарцы⁵⁰ – восемь или десять тысяч человек – и влились в наше войско, где уже было около двух тысяч швейцарцев, участвовавших в походе на Неаполь. Другие же 10 тысяч остановились близ Верчелли: дело в том, что королю не советовали объединять эти два отряда, насчитывавших вместе почти 20 тысяч воинов. Думаю, что никогда еще не собиралось столько людей из их страны. По мнению тех, кто знал ее, там осталось мало людей, способных носить оружие. Большинство из них пришло по своей воле, и потребовалось даже поставить охрану у выхода из области Пьемонт, чтобы никого не пускать больше, иначе пришли бы даже женщины и дети.

Можно спросить, не был ли вызван такой наплыв их любовью к покойному королю Людовику, который сделал для них много добра и помог им завоевать славу и уважение во всем мире. Некоторые старики действительно любили короля Людовика, а среди них было немало капитанов в возрасте старше 72 лет, которые воевали еще против герцога Карла Бургундского. Но все же главной причиной была их алчность и великая бедность. При этом два кантона – Берн и Швиц⁵¹ – объявили себя нашими противниками, но тем не менее к нам пришли все их бойцы. Так много прекрасных воинов я никогда еще не видел, и мне казалось, что их невозможно разбить, если только не взять голодом, холодом или какой другой нуждой.

Пора, однако, вернуться к переговорам. Герцог Орлеанский, уже восемь или десять дней живший в свое удовольствие, постоянно посещаемый разного рода людьми, некоторые из которых, кажется, объясняли ему, почему так много людей, что были с ним в Новаре, оказались в такой нужде, громогласно рассуждал о необходимости сражения, и его поддерживали другие, например монсеньор де Линьи и архиепископ Руанский, занимавшийся его делами, а также две или три менее важные особы. Толкали его к этому и некоторые швейцарцы, пришедшие предложить свои услуги в войне. Все они не приводили никаких доводов, ибо у герцога Орлеанского никого не оставалось в Новаре, кроме 20 или 30 человек в замке. Поэтому оснований для сражения больше не было; ведь король не имел никаких претензий, и если прежде хотел сразиться, то лишь затем, чтобы спасти герцога, своих слуг и подданных. Враги же были очень сильны, и лагерь их невозможно было взять – настолько он был укреплен рвами, полными воды, и удобно расположен, а кроме того, им пришлось бы защищаться только от нас, ибо со стороны города опасности больше не существовало. У них имелось 2800 тяжело вооруженных кавалеристов, пять тысяч легкой кавалерии, одиннадцать с половиной тысяч немцев⁵² во главе с добрыми командирами мессиром Георгом Эбенштейном, мессиром Фредериком Капелером и мессиром Гансом, а также другие силы, в том числе и многочисленная пехота; казалось, они хотели дать понять, что сами не уйдут и что их нужно атаковать в лагере.

Было и другое, еще большее опасение: как бы все швейцарцы не объединились, не захватили короля и всех богатых людей в армии и не увели их в свою страну, ибо сопротивление оказать было бы трудно; и после заключения мира появились кое-какие признаки этой опасности, как вы увидите.

ГЛАВА XVIII

Пока у нас шли споры (и герцог Орлеанский схватился с принцем Оранским так, что стал уличать его во лжи), маршал, сеньор де Пьен, президент Гане, сеньор де Морвилье, видам Шартрский⁵³ и я отправились в лагерь противника и заключили мир, хорошо сознавая, что он долго не продлится, но мы вынуждены были это сделать потому, что надвигалось холодное время года и у нас не было денег, и нужно было с честью уйти, имея на руках письменный текст достойного мира, который можно было бы разослать повсюду. И король подписал его в своем Большом совете в присутствии герцога Орлеанского⁵⁴.

Суть его была такова, что герцог Миланский должен был служить королю против кого угодно и обязан был сразу же снарядить в Генуе за свой счет два нефа, чтобы отправить их на помощь неаполитанскому замку, который тогда еще держался, а через год поставить еще три нефа; в случае, если король совершит новый поход в Неаполь, то он должен лично помогать ему в отвоевании королевства и пропустить через свои земли людей короля. Если же венецианцы через два месяца не примут этого мира и пожелают поддержать Арагонский дом, то герцог должен будет служить королю и против них, лично и своими подданными, за что ему перейдут все захваченные у венецианцев земли. Он также прощал королю долг в 80 тысяч дукатов из 180 тысяч, которые ссудил королю во время похода, и обязался выдать двух генуэзцев в залог выполнения договора. Генуэзский замок передавался на два года в руки герцога Феррарского, как нейтрального лица, и герцог оплачивал одну половину охраны замка, а король другую; в случае, если герцог Миланский предпримет что-либо против короля с помощью Генуи, герцог Феррарский может передать замок королю. Герцог Миланский должен был также выдать двух заложников из миланцев, и их он выдал; и если бы король не уехал так быстро, он выдал бы и генуэзцев, но, узнав о его отъезде, он отказался это сделать.

После того как мы вернулись от герцога Миланского, принесшего клятву в исполнении мирного договора, а венецианцы взяли два месяца отсрочки для принятия решения, утверждать его или нет (ибо на больший срок они откладывать не хотели), наш король также дал клятву и на следующий день решил двинуться в путь, мечтая вернуться во Францию, как и все его окружение. Но ночью швейцарцы, что были в нашем войске, стали совещаться, разбившись по кантонам и собравшись под звуки тамбуринов в кружки, как они обычно делали, когда совещались. Об этом мне рассказывал Лорне, долгое время бывший их командующим и хорошо знавший их язык; он остался на ночлег в лагере и ночью пришел оттуда, чтобы предупредить короля. Одни из них предлагали схватить короля и всех его приближенных, т. е. богатых людей; другие, соглашаясь с ними, хотели потребовать лишь трехмесячную плату, говоря, что так было установлено еще отцом короля, который всякий раз, как они приходили к нему со знаменами, выплачивал именно такую сумму. Третьи хотели бы схватить только главных лиц, не трогая короля (и уже готовы были исполнить свой замысел, так что город Верчелли наполнился людьми). Но король покинул город еще до того, как они приняли решение, и направился в Трино, город маркиза Монферратского. Вся вина ложилась на них, поскольку мы им не обещали большей платы, чем за месяц, тогда как они прослужили всего пять дней. В конечном счете с ними удалось договориться, но еще до этого они схватили бальи Дижона и Лорне (и это сделали те, кто ходил с нами в Неаполь), своих давних командиров, чтобы получить дополнительную плату за 15 дней их обратного пути; некоторым уплатили за три месяца, и общая сумма составила 500 тысяч франков, выдачу которых с их согласия гарантировали поручители и заложники. А случилось все это по вине самих же французов, кое-кто из которых, досадуя на этот мир, им и предложил поступить таким образом, о чем один из капитанов швейцарцев сообщил принцу Оранскому, который уведомил об этом короля.

Приехав в Трино, король послал к герцогу Миланскому маршала де Жье, президента Гане и меня, чтобы мы пригласили его приехать для переговоров; мы привели герцогу не один довод, чтобы убедить его поехать к королю, доказывая, что это по-настоящему закрепило бы мир, но он возражал, сославшись на некое заявление монсеньора де Линьи, который якобы сказал, что его, герцога, следовало бы схватить, когда он был у короля в Павии, а также на речи кардинала, пользовавшегося полным доверием короля. Кое-какие безрассудные речи действительно в свое время произносились (но кем, не знаю), однако король в то время искренне желал его дружбы. Король находился в Роббио и хотел устроить встречу так, чтобы их разделял барьер. Но когда он ознакомился с его ответом, то отправился в Кьери, где провел одну или две ночи, а затем тронулся в путь, чтобы перейти горы. Меня он отправил в Венецию, а других в Геную снаряжать два нефа, обещанные герцогом Миланским. Но герцог ничего не сделал, и вместо того, чтобы сдержать обещание, он ввел нас в большие расходы на приготовления, а затем не позволил судам выйти в море и послал два своих судна – но против нас.

ГЛАВА XIX

Моя миссия в Венеции заключалась в том, чтобы узнать, желают ли они принять этот мир, и выдвинуть три условия: во-первых, чтобы они вернули Монополи, захваченный ими у нас; во-вторых, чтобы они отозвали маркиза Мантуанского и других, которых направили в Неаполитанское королевство на службу к королю Ферранте⁵⁵; и в-третьих, чтобы они заявили, что король дон Ферранте не принадлежит к их вновь созданной лиге, членами которой до сих пор назывались лишь папа, римский король, король Испании и герцог Миланский. Когда я приехал к ним, то меня приняли с почетом, но отнюдь не так, как в первый раз, поскольку мы теперь были в открытой вражде, а тогда – в мире.