Глава XV Россия, Слепнево, 1911 г.

 

В комнате моей живет красивая

Медленная черная змея;

Как и я, такая же ленивая

И холодная, как я.

А. Ахматова

 

 

В это лето жители деревни Слепнево почти забыли о том, что такое скука. В те дни, когда работы в поле и на огородах было немного, у них появились новые развлечения. Сначала – обсуждать вернувшегося в имение молодого барина Николая Степановича и особенно его жену. Несколько крестьянок, видевшие их приезд, наперебой рассказывали о ней, в красках расписывая, какой красивой и в то же время странной была юная супруга младшего сына Гумилевых. Говорили, что выглядит она совсем не русской, а какой‑то «дикой иностранкой» и что у нее огромные глаза, которые «так и зыркают во все стороны». А еще что она совсем тощая и бледная, словно ее месяц не кормили, ветер подует – и она либо улетит, либо переломится пополам. И что носит она совсем странную одежду, длинную узкую юбку, в которой и пары шагов нормально не сделаешь, а бежать и вовсе невозможно – сразу же упадешь! Да еще сбоку на этой юбке – разрез до самого пояса, вот какое бесстыдство!

После таких описаний любопытная деревенская молодежь принялась под разными предлогами ездить к усадьбе Гумилевых и украдкой следить за ее хозяевами. Молодая супруга барина и в самом деле оказалась очень необычной женщиной. И дело было не только в ее странной, почти болезненной внешности, которую любопытные девушки описали довольно точно. Она еще и вела себя совершенно непонятным образом – то целыми днями сидела дома, не высовывая носа на улицу, то выходила гулять и бродила по опушке леса с таким выражением лица, словно не видела ничего вокруг. Но при этом стоило ей выйти из дома вместе с мужем или его родными, и она превращалась в самую обыкновенную молодую женщину – разговаривала с ними, смеялась, о чем‑то спорила… И такие неожиданные изменения, происходящие с одним и тем же человеком, удивляли деревенских жителей особенно сильно.

Каких только предположений они не делали, обсуждая новую обитательницу имения Гумилевых! Некоторые подозревали, что она чем‑то тяжело больна: «Ну, сами посудите, такими худющими да бледными даже городские барышни не бывают!» Другие считали, что если новая барыня и больна, то душевно: «А с чего б ее иначе из дома не выпускали?!» Третьи предполагали, что она «в интересном положении», причем родить должна будет меньше, чем через девять месяцев после свадьбы, и поэтому все дни напролет в доме – чтобы сначала скрыть беременность, потом преждевременное рождение ребенка, а в «положенный» срок предъявить его всем, как только что появившегося на свет. Все эти сплетни передавались из одной избы в другую, обрастая самыми невероятными подробностями, однако через несколько недель оказалось, что действительность превосходит даже самые смелые предположения деревенских жителей. Хотя в главном они все‑таки не ошиблись. Юная жена Николая Степановича и в самом деле была крайне необычной, а в чем‑то и странной женщиной. Впрочем, не менее странно, с точки зрения крестьян, повел себя и ее молодой муж.

В один солнечный погожий день мимо одного из полей, где жители Слепнева и других деревень косили траву, с шумом, криками и веселыми песнями проехала украшенная цветами и зелеными ветками телега, в которой сидела большая компания в ярких пестрых платьях и с размалеванными цветной краской лицами. Поначалу крестьяне решили, что к ним при‑ехал бродячий цирк. Такое развлечение было в их деревнях не слишком большой редкостью, но все же желающих под благовидным предлогом прервать работу и посмотреть на фокусников, скоморохов и акробатов набралось немало. Навстречу повозке выбежала целая толпа любопытных.

Один из приехавших циркачей, одетый в модный черный фрак и цилиндр, привстал на повозке и, оглядев столпившихся у дороги крестьян, попросил своего товарища, правящего лошадьми, остановиться.

– Здравствуйте, почтеннейшие! – крикнул он крестьянам и отвесил им низкий поклон. – Подскажите нам, Подобино – в той стороне? – махнул рукой он вперед.

Крестьяне дружно закивали головами, а одна из стоявших впереди девушек с любопытством спросила:

– Да, верно, Подобино – там! Вы туда выступать едете?

– Выступать, да! – подтвердили сидевшие в повозке мужчина и женщина, одетые в костюмы наездников.

– Ой, а вы можете… можете нам показать, как вы выступаете? – пискнула протиснувшаяся к телеге совсем юная девочка‑подросток с горящими от восторга глазами. Крестьянки зашикали на нее, но мужчина в цилиндре весело подмигнул девочке:

– Отчего же не показать? Покажем!

Его спутники согласно закивали. Те из крестьян, кто поначалу не заинтересовался бродячими артистами, тоже отложили косы и приблизились к повозке – кто недовольно ворча, кто, наоборот, радуясь предлогу немного отдохнуть от работы. А в «цирке» тем временем началось веселое действо. Один из артистов, одетый в пестрый костюм клоуна, встал на край телеги и громким голосом запел частушки. Остальные принялись подпевать ему на разные голоса. Лица их были густо напудрены мукой и походили на белые маски. Но некоторым крестьянам предводитель «циркачей» и одна из одетых в балетное платье девушек казались смутно знакомыми. Это заинтересовало их больше, чем само выступление фальшивых артистов, и они стали внимательнее приглядываться ко всей бродячей труппе. Было их в повозке десять человек, восемь мужчин и две женщины. Одна из них – та самая, одетая балериной и показавшаяся знакомой некоторым косцам, – особенно привлекала их взгляды. Она была самой странной: пока ее товарищи громко пели, эта девушка просто стояла рядом с ними и подпевала остальным так тихо, что ее голос терялся среди прочего шума. Но любопытные зрители не сомневались: эта женщина приехала к ним не просто так. Она, без всякого сомнения, еще удивит их чем‑нибудь необычным!

Но пока развлекали обитателей деревни другие «циркачи». Частушки становились все более веселыми и фривольными, и слушающие их крестьяне, да и сами исполнители все громче смеялись после каждой из них. Наконец, когда смех стал совсем уж громоподобным, а лица молодых девушек в толпе – совсем красными, предводитель артистов взмахнул рукой, призывая всех к тишине. Зрители уставились на него выжидающими взглядами.

– А теперь мы продемонстрируем почтеннейшей публике чудеса человеческой ловкости и грации! – крикнул он звонким голосом. – Перед вами выступят лучшие наездники Петербургской губернии!

С этими словами он спрыгнул с повозки, подбежал к одной из впряженных в повозку лошадей и принялся освобождать ее от сбруи. Другой «артист» последовал его примеру и отвязал второго коня, и через минуту они оба уже были в седле и гарцевали вокруг толпы, приветственно размахивая руками. Сделав медленный круг, они пустили лошадей рысью и еще раз объехали вертящих головами, чтобы не потерять их из виду, крестьян. Проскакав так еще один кружок, всадники отъехали чуть дальше от зрителей и пустили коней галопом. Артист в цилиндре вырвался вперед, съехал с дороги и заставил свою лошадь перепрыгнуть через трухлявый, полуразвалившийся от старости, но довольно высокий пень. Толпа восхищенно ахнула. Второй наездник не решился брать такой серьезный барьер и выбрал препятствие пониже – лежащий у обочины камень. Но и его конь прыгнул очень легко и красиво, вызвав у зрителей новые испуганные и восторженные возгласы. Кто‑то захлопал в ладоши, и все остальные тут же последовали его примеру.

Всадники проскакали немного по дороге, потом развернулись и так же, галопом, помчались обратно. Приблизившись к пню и камню, они снова перемахнули через них, подняв тучу пыли. Теперь им аплодировали уже не только жители деревни, но и сидевшие в повозке остальные «артисты». И только балерина смотрела на всадников не с восторгом, а с тщательно скрываемым испугом во взгляде. Руки ее при этом тоже хлопали в ладоши, но казалось, она делает это неосознанно, думая вовсе не о том, чтобы поддержать наездников.

Проскакав мимо повозки и столпившихся рядом с ней зрителей, перемахнув через препятствия еще несколько раз, наездники остановились и спрыгнули с лошадей под новый взрыв аплодисментов. Девушка облегченно вздохнула и на мгновение закрыла глаза. А на коней уже забиралась другая пара всадников – вторая циркачка и еще один из мужчин. Они проделали те же самые трюки, что и первые наездники, причем женщина еще и громко взвизгивала после каждого прыжка через пень или камень.

Затем «главный артист» снова взобрался на повозку, повернулся к улыбающимся крестьянам и, театральным жестом взмахивая руками, провозгласил:

– А теперь почтеннейшая публика увидит еще более невероятные чудеса! Увидит гимнастов, умеющих ходить по проволоке и танцевать на ней под куполом цирка! Ну, то есть, – чуть смутился он, поглядев на качающиеся над головой ветки берез, – не под куполом, а под сводом небесным, вот!

Другие артисты сдержанно захихикали, и даже на лице юной танцовщицы появилась легкая лукавая улыбка. А «главный» быстро вернул себе самоуверенный вид и махнул коллегам рукой:

– Начинаем!

«Проволока», на которой бродячие артисты, по словам своего предводителя, должны были танцевать, оказалась весьма толстым канатом, лежавшим на телеге среди каких‑то ящиков и картонок. Но крестьяне были непривередливыми зрителями и не стали цепляться к словам. Они с жадным интересом следили, как их неожиданные гости натягивают канат между двумя березами на высоте чуть ниже человеческого роста, и даже не думали смеяться из‑за того, что в настоящем цирке гимнасты показывают свою ловкость на гораздо большей высоте. А когда на привязанный к деревьям канат подсадили одного из «циркачей», и он, покачиваясь из стороны в сторону, сделал по нему несколько шагов, зрители и вовсе затаили дыхание. Пусть высота была не очень большой, пусть падение с каната ничем не грозило эквилибристу, но все‑таки он проделывал то, на что никто из них не был способен!

Канатоходец прошел от одной березы к другой, пару раз взмахнув руками, удерживая равновесие, и ловко спрыгнул на землю. Все вокруг снова зааплодировали, гимнаст раскланялся перед публикой, и на канат забрался еще один член труппы. Он держался над землей еще более уверенно и шел гораздо быстрее своего предшественника. Пройдя от одной березы до другой, ловко развернулся и так же проворно зашагал назад. Лишь один раз его качнуло влево, но он плавно взмахнул широко расставленными руками и снова выпрямился, не замедляя шага. Вернувшись к началу своего пути, так же легко спрыгнул вниз и поднял руки над головой в приветственном жесте.

Зрители ликовали. Когда на канат влез «главный артист» собственной персоной, они сразу захлопали в ладоши, уже догадываясь, что его выступление будет еще более сложным, чем предыдущие. И он не обманул их ожиданий! По канату этот веселый улыбчивый человек не шел, а бежал – быстро, ловко, без всяких усилий сохраняя равновесие. Несколько раз пробежав так то в одну, то в другую сторону и сорвав самые громкие аплодисменты, молодой человек соскочил на землю и прошелся перед зрителями «колесом», потеряв свой цилиндр, до этого безупречно сидевший у него на голове. Его примеру тут же последовали еще два его товарища, а затем все трое обошли вокруг ликующей толпы на руках. Правда, хлопали им уже меньше. Все больше крестьян начинали с любопытством и нетерпением поглядывать на единственную не показавшую им ни одного трюка артистку. Чем дальше, тем сильнее крепла их уверенность, что «циркачка» приехала с остальными гимнастами не просто так и что ее выступление отложили на самый конец тоже неспроста. Ведь последний номер обычно бывает самым необычным и интересным! И их ожидания оправдались.

Сделав очередное «колесо», «главный» вскочил на ноги, выпрямился и вновь обратился к публике:

– А теперь, дамы и господа… в смысле, дорогие зрители, вы увидите невероятную, единственную в своем роде, уникальную артистку! Гордость нашего цирка – женщину‑змею!!!

Зрители удивленно переглянулись, а скромно стоявшая на одном месте балерина вдруг словно преобразилась. Она повернулась к толпе, выпрямилась, расправила плечи и как будто бы даже стала немного выше. А потом приподнялась на цыпочки, вытянула руки над головой и стала слегка раскачиваться из стороны в сторону, действительно став похожей на вставшую на хвост и что‑то высматривающую змею. Кто‑то из крестьян захихикал, однако большинство смотрели на странную женщину с изумлением и даже некоторым испугом.

Она тоже не обманула их ожиданий. Постояв немного с поднятыми вверх руками и словно бы войдя окончательно в роль змеи, медленно и плавно повернулась на месте, а потом, так же плавно, вдруг стала поднимать правую ногу. Она поднимала ее все выше и выше и в конце концов вытянула ее вертикально вверх, продолжая при этом улыбаться зрителям. Те следили за ее движениями, почти не дыша, и, когда «женщина‑змея» замерла на одной ноге, все дружно ахнули от восхищения. Постояв так несколько секунд, она плавно опустила ногу и стала изгибаться назад – все сильнее, пока ее ладони не коснулись земли. Еще пара мгновений – и «женщина‑змея» протянула одну руку предводителю артистов. Тот сжал ее своей рукой, и она все с той же непринужденной легкостью выпрямилась и, улыбнувшись, помахала зрителям.

А затем перед онемевшими от восторга деревенскими жителями начало происходить нечто совсем невероятное. «Женщина‑змея» изгибалась то в одну, то в другую сторону, складывалась пополам и снова выпрямлялась, извивалась и принимала совершенно немыслимые для человека позы, разве что не завязывалась в узел! Ее длинные темные волосы порой касались земли, а легкое, почти невесомое шелковое платье развевалось, как флаг на ветру. Каждое движение было плавным и действительно «змеиным» – многим зрителям доводилось хотя бы раз встретить в лесу ужа или гадюку, и теперь, глядя на выступающую перед ними артистку, они испуганно таращили глаза, вспоминая те встречи. Гадюки и ужи извивались так же плавно и грациозно, так же завораживающе, как и эта юная темноволосая женщина. В ее осанке и выражении лица, в каждом ее жесте и взгляде таились такие же гордость и достоинство. А еще в ней была такая же опасность, как в ядовитых змеях. Она пугала, хотя зрители вряд ли смогли бы объяснить, почему, глядя на нее, чувствуют страх.

 

– Срамота‑то какая… – сердито бормотали уже немолодые крестьянки, когда акробатка поднимала ноги выше головы, но глаза у них все равно светились восхищением.

А гибкая «женщина‑змея» извивалась все сильнее и с каждым движением делалась все больше похожей на настоящую змею. Под конец ее номера некоторые особенно впечатлительные зрители уже вовсю крестились, подозревая, что перед ними выступает не обычная женщина, а какая‑то опасная «нечистая сила». Гимнастка видела это, и хотя на ее лице сохранялась спокойная легкая улыбка, в глазах с каждой минутой все ярче вспыхивали озорные искорки.

В конце концов она снова откинулась назад и тоже сделала «колесо», после чего, встав на ноги, низко поклонилась публике и резко выпрямилась. Зрители завизжали и захлопали в ладоши так громко, что в первый момент заглушили слова предводителя, объявившего об окончании представления. Потом все «циркачи» раскланялись еще раз, а один из рослых бородатых крестьян, перекрикивая продолжавших шуметь товарищей, объявил:

– У кого с собой медяки есть? Складывайте в шапку! Заплатим артистам, сколько можем!

С этими словами он снял с головы картуз, опустил в него найденный в кармане пятак и протянул стоявшим рядом с ним молодым парням. Те тоже принялись рыться в карманах, а из‑за спины хозяина шапки высунулась чья‑то рука, высыпавшая в нее целую горсть мелких монет. Другие зрители уже тоже старательно шарили в карманах и развязывали пояса в поисках денег.

«Циркачи» переглянулись. Теперь их лица почему‑то приняли смущенное выражение, и предводитель, снова повернувшись к публике, вдруг решительно замахал руками:

– Нет‑нет, что вы, не надо нам никакой платы! Мы выступили просто так! Из любви к великому цирковому искусству! Чтобы навык не потерять, вот!

Крестьяне уставились на артистов широко распахнутыми глазами. Отказ от денег удивил их едва ли не сильнее, чем все трюки на лошадях и на канате и способность «женщины‑змеи» изгибаться в любом направлении. Но артисты уже торопливо запрягали своих лошадей и отвязывали от деревьев канат.

– Спасибо вам, почтеннейшая публика! – прокричал «главный», запрыгивая в телегу. – Счастливо оставаться! Удачного покоса!!

Его коллеги тоже забрались в повозку, один из них натянул вожжи, и вся компания, не давая крестьянам опомниться, быстро уехала, оставив после себя только облако дорожной пыли. Те некоторое время смотрели им вслед, а потом, вздохнув и рассовав обратно по карманам свои медяки, зашагали обратно в поле.

А компания артистов в это время неслась по дороге, заливаясь веселым хохотом.

– Ну, ты, Коля, даешь! Они ведь тебе поверили! Они решили, что мы действительно бродячий цирк! – давясь от смеха, хлопал предводителя по спине один из них.

– А с чего бы им думать иначе? Мы что – плохо на конях скачем и на канате пляшем? – фыркал другой. – Да не хуже, чем стихи сочиняем!

– Смотря какие стихи… – посмеивался глава артистов. – Взять некоторые – так пляшем мы даже лучше!

Мужчины и девушка‑наездница снова расхохотались. А их спутница в балетном платье, как и раньше, выразила свои эмоции сдержанной улыбкой. Предводитель артистов встретился с ней взглядом и, став серьезным, настороженно спросил:

– Аня, ну а ты довольна? Тебе понравилось? По‑моему, твое выступление было лучшим, они все с таким восторгом на тебя смотрели! Я даже ревновать собирался!

– Опять ревновать? – притворно закатила глаза молодая женщина. – Господи, ты неисправим!

– Это потому, что ты – прекрасна! – не сдавался Николай. – Да, я это много раз уже говорил и все равно буду говорить! Ты удивительная! И тебе действительно надо не стихи писать, а идти в балерины, в танцовщицы, с такой‑то гибкостью!

– Да ладно тебе, не обижай жену, стихи у нее тоже чудесные! – наперебой заспорили его друзья. – Жаль, что ты, Аня, сегодня не прочитала стихотворение про змею!

Молодая женщина вежливо улыбнулась своим заступникам, но не сказала ни слова. Вскоре ее спутники уже с воодушевлением болтали о других вещах: о том, кому еще можно было бы показать их «цирковые выступления» и какие новые трюки они могли бы включить в программу. А «женщина‑змея» по‑прежнему молчала, задумчиво глядя назад, на остающиеся у них за спиной поля и пышные деревья. Только взгляд у нее при этом был таким отрешенным, словно видела она вовсе не знакомый деревенский пейзаж, а что‑то иное.

Так и было на самом деле. Анна видела оставшееся в прошлом свадебное путешествие, Париж и художника Модильяни. Первого в ее жизни человека, который не только не был против того, чтобы она писала, наоборот, всеми силами убеждал ее не бросать это занятие. Единственного человека, который любил ее стихи, хотя и не понимал языка, на котором они были написаны…

Анна прикрыла глаза и в последний раз заставила себя во всех подробностях вспомнить Париж со всеми его узкими улочками, старинными домами и уютными кофейнями. Вспомнила мастерскую Амедео и все сделанные его рукой рисунки, на которых он изобразил ее, вспомнила ревность Николая и его бесконечные требования уехать домой, в Россию, вспомнила свои колебания и принятое в конце концов решение остаться с мужем. А потом открыла глаза и стала смотреть вперед – на пыльную дорогу, в конце которой ее ждал их с Николаем дом и долгая жизнь без поэзии.

Ее лицо оставалось спокойным и даже как будто радостным. Только глаза были слишком влажными и блестели чересчур ярко, но спутники Анны, занятые придумыванием новых развлечений, не видели этого.