Глава 5. Две половинки одного целого.

Ночь – самое приятное время суток. Она может погрузить тебя в мир спокойствия и тишины. Остудить жар дневных мыслей и поступков. Ты можешь забыться долгожданным сном в объятьях мудрого и справедливого Морфея, испив эликсир из его кубка. Все дневные переживания уйдут на второй план, останется лишь сладкий сон и забытье.

Но сегодня Гермиона не была убеждена в этом. Если она и провалится в сон, то он отнюдь не будет сладким и легким, а Морфей примет образ не маленького ангела спустившегося к ней с небес, чтобы подарить радость и любовь, а образ Рональда Уизли, стоящего перед ней на коленях. Но тоже пытающегося дать ей все это.

Шок. Именно в нем прибывала девушка на протяжении вот уже двух часов. Шок и растерянность. Что теперь ей делать дальше?!

 

Перед глазами все еще стояла эта немая картина, словно из старого кино.

Она с растрепанными волосами, горящими щеками и распухшими губами после страстного поцелуя, стоит возле распахнутого окна не дыша. У ее ног сидит Рон, контрастом отличающийся от нее: весь белый как полотно, тяжело дышащий, и не отводящий взгляд от спины девушки.

Несколько минут в комнате царила мертвая тишина, словно кто—то применил заклинание Оглохни. Ее решилась нарушить сама Гермиона:

— Рон … я понимаю, что для тебя это было нелегко … сказать все это, после того как … после того, что произошло тогда …

— Гермиона, просто: да или нет?

— Прошу, не перебивай меня! – Гермиону вдруг охватила вспышка раздражения, но она тут же овладела собой. – Так вот … я считаю, что ты сказал это, не подумав … в смысле, ты бы не решился на это, если бы не … — Гермиона осеклась, поворачиваясь к Рону лицом, — этот поцелуй. После всего того, что с нами со всеми случилось, это было … слишком неожиданно и … не правильно …

— Ты жалеешь об этом? – хрипло произнес Рон, опуская взгляд вниз, только чтобы не видеть ее растерянных глаз. В них он ясно читал неопределенность. Его это беспокоило и злило.

— Нет, я, … то есть … Рон! Я совсем не это хотела сказать. – «Господи, как же сложно подобрать нужные слова!» — Я хотела сказать, … возможно, мы поторопились с выводами … о—о … — Гермиона зарычала от безысходности. – Ладно, Рональд, я говорю тебе … мне нужно подумать.

Юноша рывком поднял голову и не верящим взглядом уставился на Гермиону. В голубых глазах появилась надежда и толика счастья.

Решив слишком не обнадеживать неожиданно нарисовавшегося жениха, девушка серьезно произнесла:

— Это еще не значит, что я скажу да …

— Но ты уже не сказала «нет»! – глаза рыжеволосого озорно заискрились.

— Рональд, Рональд … — устало произнесла Гермиона, позволив юноше обнять себя за плечи.

— Пожалуй, я сейчас же отправлюсь домой. Сегодня был очень насыщенный день … — прошептала она Рону на ухо.

— Давай я тебя провожу...

— Нет, не нужно. Лучше сам отправляйся домой. На тебе лица нет.

— Как скажешь … Миона. – Рон чмокнул девушку в макушку и направился к выходу. Остановившись на пороге, он отправил девушке свою самую нежную и теплую улыбку, на какую только мог быть сейчас способен.

Гермиона в ответ тоже вымученно улыбнулась. Но как только дверь закрылась за парнем, она устало прикрыла глаза и сползла на пол. На лице больше не было этой фальшиво ласковой улыбки. Каждую черточку ее лица сковывало напряжение. Она не знала, сколько провела времени в этой позе, но когда она, наконец, подняла голову на улице стояла кромешная тьма.

Кое—как нацепив дорожную мантию, девушка шагнула в камин и перенеслась в свою маггловскую квартиру.

 

В комнате стоял полумрак, не было слышно ни звука. Она невольно вспомнила один день из ее прошлой жизни. Гермиона так же вернувшись с работы, попала в такую же душащую темноту. Только тогда то была волшебная темнота, вызванная заклинанием. Сейчас же просто, медленно вступала в свои владения госпожа ночь. Девушка точно знала, что в квартире никого нет. И больше не будет никогда.

Никто больше не сломает ее стиральную машину, никто не затопит всю ванную комнату, никто не оставит свой светлый волосок на ее шторах в душе. Никто и никогда. «Никогда» — самое страшное слово в мире. Гермиона знала это не понаслышке.

Не включая свет, девушка прошла в спальню. Она все—таки решилась сделать это. Впервые вернувшись в квартиру, она намеренно избегала этой комнаты. Было слишком больно находиться там. Еще были свежи воспоминания о том дне.

Вещи были на тех же местах, где Гермиона их оставила. В спешке брошенная кофта висела на спинке плетеного кресла у окна. Открытый флакончик ее любимых духов на прикроватной тумбочке покрылся довольно толстым слоем пыли. Комната выглядела заброшено. В ней было много милых вещичек, но она была пустой. Возможно, она опустела в то раннее утро, когда ее покинул он. Ничего не сказав, он ушел рано утром. «Наверно не хотел будить» — подумала тогда девушка, собираясь уже обидеться, но так и не смогла, когда увидела на подушке алую розу …

Это было самое лучшее ее пробуждение. Она была счастлива, невесома и даже чуточку безумна. Еще бы не сойти с ума от такого привалившего счастья!

Вспоминая тот день, Гермиона прошла в глубь комнаты. Неслышно присев на край кровати, девушка опустила руку на шелковое покрывало. Ее сердце мгновенно затопила нежность и тоска … она будто наяву чувствовала тепло его нежных рук, ласкающих ее тело. Девушка откинулась спиной на кровать и тут же перевернулась на живот, вдыхая легкими аромат, исходивший от шелка. Его аромат. Неужели ткань до сих пор сохранила этот терпкий запах?

Не сдержавшись, Гермиона заплакала. Соленые капли текли по ее щекам, падая на мягкий шелк. Сначала она неслышно подрагивала, но потом ее окончательно поглотила волна горя, отчаяния и неизвестности … что ждет ее впереди? Сможет ли она вернуть его? Или же это все пустая трата времени, и вместо этого следует подумать о себе? Время идет, пора заводить семью … Семья … теперь с этим словом у нее непременно будет ассоциироваться Рон …

Погруженная в воспоминания, Гермиона напрочь забыла о том, что произошло сегодня вечером. Она сказала ему, что подумает. По—другому она и не могла ответить. Ей просто нужно было оттянуть время. В глубине души она все же надеялась на лучшее. А что теперь в ее понимание это самое ЛУЧШЕЕ?

На этот вопрос Гермиона не могла ответить даже самой себе.

Вырвал девушку из горьких рыданий еле уловимый, но настойчивый стук в оконную раму. Вздрогнув, Гермиона подняла заплаканный взгляд на проем. Ее сердце пропустило один удар, но потом пришло в привычный ритм. На миг ей показалось, что это был черный филин, но это оказалась простая серая сова неясыть.

Подгибающимися ногами Гермиона подошла к окну и впустила позднюю гостью.

— Кто бы это мог написать мне так поздно?

Сова, конечно же, ничего не ответила, но как показалось Гермионе на мгновение, осуждающе посмотрела на девушку. Выкинув из головы эту идиотскую мысль, Гермиона начала отвязывать записку от лапки совы. Как только девушка справилась с последним узелком, сова сорвалась с места и скрылась в ночной тьме.

Переведя дыхание, Гермиона посмотрела на послание. Оно не было даже запечатано в конверт, просто свернутый в трубочку кусок пергамента. Отправитель явно торопился, раз не позаботился старательнее упаковать письмо.

Гермиона присела в плетеное кресло, зажгла ближайшую свечу и принялась за письмо. Это оказалась Джинни. Прочитав наспех написанные строчки, девушка поняла одно – Джинни хочет, чтобы Гермиона сильно на нее не сердилась, и как можно скорее явилась в Нору.

 

Находиться в этой квартире Гермионе было тяжело, и она с радостью отозвалась на приглашение.

 

Через пятнадцать минут, Гермиона вылезла из камина гостиной Норы и тут же оказалась в объятьях Джинни.

— Милая, милая, милая … как хорошо, что ты не отказалась прийти. Я так рада тебя видеть! О Господи, я сейчас просто взорвусь!

— Я заметила, — улыбнулась Гермиона своей взбудораженной подруге.

У той на щеках играл возбужденный румянец, рыжие прями в беспорядке разметались по прямой спине, глаза странно блестели. Гермиона невольно усмехнулась внешнему виду младшей Уизли, и заботливо поправила ее волосы.

— Что такого стряслось, что ты меня вытащила из дома среди ночи?

— Ой, прости, прости …

— Да ничего страшного, я и сама не прочь была покинуть свой … дом.

— Все равно, наверно лучше было утром тебе написать … вот я дура! – Самокритично заключила Джинни и сокрушенно плюхнулась в кресло.

— Ну, уже поздно сожалеть, я уже здесь, так что – выкладывай!

— … Гарри сделал мне предложение! – Выпалила Джинни. Она тут же подняла смущенный взгляд на подругу, не зная чего ожидать. Радость, грусть или раздражение.

Джинни последнее время чувствовала себя очень виноватой перед Гермионой. За то, что она была так счастлива, даже в такие тяжелые времена. Война была не помехой им с Гарри. Возможно, это единственное, что удерживало разум Джинни в ней самой. Если бы не эта неимоверная страсть, искренняя и рисковая любовь, она бы сошла с ума от этих бесконечных смертей, которые она очень часто видела. Приходя вечером домой, она находила приют в его объятьях. От его нежных поцелуев приятно кружилась голова, и плохие мысли сами собой уходили прочь, оставляя в ее голове лишь яркие фейерверки. Кроме приятных моментов, у нее, конечно, были и не приятные. Она очень переживала за Гарри, боялась, что однажды он не вернется к ней, что больше никто не убаюкает ее в теплых объятьях после тяжелого дня. Джинни всегда старательно отгоняла подобные мысли, но она не могла ничего поделать с собой. Страх во время войны, это естественная вещь, и он свойственен всем. Даже самым черствым людям. Каждый боялся однажды не досчитаться кого—то из своей семьи, или погибнуть самому.

Не ожидая подобных новостей, Гермиона не знала как ей реагировать. В первые мгновения она просто застыла на месте, кажется, даже забыв как дышать. Но потом сказанное дошло до ее измученного разума, и Гермиона широко улыбнулась подруге. Впервые за долгое время искренне. Она обошла журнальный столик, опустилась в ноги к подруге на пушистый ковер, и крепко обняла девушку.

— Джинни, как я рада за вас! Поздравляю, наконец—то ты дождалась этого! – весело рассмеялась Гермиона. Она удивилась самой себе. Когда в последний раз она вот так смеялась? И вообще воспроизводила подобные звуки?

Джинни облегченно вздохнула и ответила на объятья, горячо благодаря подругу.

— Да, ты права. Я так долго этого ждала. Наверно еще с курса со второго, — хихикнула Джинни.

— Я подозревала, что это именно так! – Наигранно заговорчески прошептала Гермиона, после чего обе девушки рассмеялись.

— Ах, забыла спросить, а что ты ему ответила? – Новый взрыв смеха.

— Я ему сказала, что подумаю … — пауза, веселый смех, — нет, конечно же, я сказала ему ДА!

— Так «нет» или «да»? – продолжала держаться за бока от неудержимого смеха Гермиона.

— Да, я ему сказала Д—а—а—а! – заискрилась счастьем Джинни.

Обе девушки поднялись на ноги и весело закружились в танце. На громкие звуки, в гостиную спустилась рассерженная миссис Уизли.

— Джинни, что ты тут устроила посреди ночи? Гермиона? Что вы тут обе делаете?

Немного успокоившись, девушки переглянулись.

— А она знает? – тихо спросила Гермиона счастливицу.

— Еще нет, ты – первая. – Так же шепотом ответила Джинни.

— О, ну спасибо за такую честь, — пошутила Гермиона, в мгновение став серьезной. Потом подтолкнула подругу навстречу матери, и одними губами проговорила: «Давай».

Глубоко вдохнув, Джинни повернулась к матери. Та выжидающе смотрела на дочь, явно давая понять, что не уйдет отсюда, пока не получит объяснения.

— Мама … в общем. Тут …

— Ближе к делу, мисс, — строго произнесла Молли.

Бросив быстрый взгляд на Гермиону, Джинни как можно быстрее протараторила:

— Гарри сделал мне предложение, и я согласилась!

В комнате повисла тишина. Но она тут же исчезла. Комнату заполнили всхлипывания. Открыв до этого зажмуренные глаза, девушка боялась реакции матери на новость, Джинни увидела, что ее мать плачет.

— Мам … — Джинни бросилась к матери, обнимая ее за плечи.

А женщина все продолжала плакать.

— Ну, тиши, тише … все же хорошо, … почему ты плачешь?

— Доченька … это я от счастья … — больше миссис Уизли ничего не смогла произнести.

Гермиона уже хотела уйти, оставить мать и дочь наедине с общим счастьем, но Джинни умоляюще посмотрела на нее, прося остаться. Гермиона незаметно прошла к дальнему концу комнаты, и устроилась там, в кресле, рассеянно смотря на ночной пейзаж за окном.

Луна освещала маленький внутренний дворик Норы. Там росли невысокие фруктовые деревья, кусты ягод и цветы. «Скромный, но очень милый и домашний» – подумала Гермиона. Она очень любила этот дом и его обитателей. Семья Уизли хоть и была чистокровной, но разительно отличалась от большинства. Хотя бы тем, что они по—доброму относились к магглам и детям из их семей, ставших неожиданно даже для себя самих, волшебниками.

Они очень тепло относились к ней и к Гарри. Приняли их в свою семью. Бывая здесь, Гермиона чувствовала, что она дома. Мистер и миссис Уизли стали ей вторыми родителями, а их многочисленные дети – родными братьями и сестрой. Она любила их всем сердцем, и очень переживала за них в жестокое время войны. И было из—за чего переживать. Все семейство, за исключением разве что миссис Уизли, было задействовано в войне. Мистер Уизли все так же работал в Министерстве, только теперь в другом отделе – «Устранения последствий вторжения Пожирателей смерти», более серьезными вещами ему не позволяла заниматься миссис Уизли, а остальные были членами Сопротивления. Даже Джинни заявила о том, что не намерена сидеть, сложа руки, в то время, когда ее братья и молодой человек рискуют жизнями.

И Гермиона прекрасно понимала реакцию миссис Уизли на известие о скорой свадьбе дочери. Нервы были натянуты до предела, и малейшее известие было готово вывести из состояния равновесия.

Слезы счастья – редкость военного времени. По большому счету кругом были лишь слезы горя. Порой казалось, что люди вообще разучились радоваться. Удручающая картина.

Гермиона перевела свой взгляд на обнявшихся людей. Молодую девушку, великолепного и храброго Аврора, невесту, самую счастливую девушку на земле, и женщину средних лет, быстро поседевшую за последнее время, любящую жену и мать семерых детей. Эти двое были дороги сердцу Гермионы, и не сдержавшись Гермиона позволила маленькой слезинке скользнуть из ее карих глаз. Она не знала, почему плачет, наверно потому же, почему и миссис Уизли. Она была рада, что с этими людьми все в порядке, что они еще не потеряли способность радоваться и любить.

Вытерев непрошенную слезу, Гермиона отвернулась к окну. Она вновь вспомнила про Рона. Он казался таки счастливым, когда она сказала что подумает. «Радовался тому, что я не сразу отказала» — горько усмехнулась Гермиона своим мыслям, и ей тут же стало противно от самой себя.

Что она творит со своей жизнью, с его жизнью? Будет ли он счастлив с ней? Понимает ли он вообще, что делает? А она, тоже хороша …

«Ты же не любишь его!»

«Нет, люблю!»

«Но как брата! Ты сама так говорила, и не отрицай этого»

«Я и не отрицаю …»

«Раз так, не мучай его и себя ложными надеждами на лучшее будущее»

Опять эти мысленные войны с самой собой …

Гермиона устало прикрыла глаза и опустила голову на спинку кресла.

Ей нужно отдохнуть. От всего. Ото всех. Взять тайм—аут. Наконец навести порядок в своих мыслях. Иначе, если она этого не сделает, то свихнется от вечных перепалок двух половинок своего разума. Кто же из них теперь здравая?

«И в этом тоже следовало разобраться. Определенно».