ЧЕЛОВЕК— ВОЛК ИЛИ ОВЦА?

Многие полагают, что люди — это овцы, другие считают их хищными волками. Каждая из сторон может аргументировать свою точку зрения. Тот, кто считает людей овцами, может ука-

* Neantir — слово, введенное автором «Бытия и ничто». «Нигилировать» — значит заключать что-то в оболочку небытия. «Нигилирование», по Сартру,— отли­чительная особенность существования сознания, «человеческой реальности»: сознание существует как сознание, постоянно выделяя ничто между собой и своим объектом. Слово «нигилирование» представляется нам более точным, нежели переводы-кальки типа «неантизация».— Прим. перев.

зать хотя бы на то, что они с легкостью выполняют приказы дру­гих, даже когда им самим это приносит вред. Он может также сказать, что люди снова и снова следуют за своими вождями на войну, которая не дает им ничего, кроме разрушения, что они верят любой несуразице, если она излагается с надлежащей на­стойчивостью и подкрепляется властителями — от прямых угроз священников и королей до вкрадчивых голосов более или менее тайных обольстителей. Кажется, что большинство людей, как дремлющие дети, легко поддается влиянию и что они готовы безвольно следовать за любым, кто, угрожая или заискивая, до­статочно упорно их уговаривает. Человек с сильными убеждения­ми, пренебрегающий противодействием толпы, является скорее исключением, чем правилом. Он часто вызывает восхищение последующих столетий, но, как правило, является посмешищем в глазах своих современников.

Великие инквизиторы и диктаторы основывали свои системы власти как раз на предпосылке, что люди являются овцами. Именно мнение, согласно которому люди — овцы и потому нуждаются в вождях, принимающих за них решения, нередко придавало самим вождям твердую убежденность, что они выпол­няли вполне моральную, хотя подчас и весьма трагичную, обя­занность: принимая на себя руководство и снимая с других груз ответственности и свободы, они давали людям то, что те хо­тели.

Однако, если большинство людей — овцы, почему они ведут жизнь, которая этому полностью противоречит? История челове­чества написана кровью. Это история никогда не прекращающего­ся насилия, поскольку люди почти всегда подчиняли себе подоб­ных с помощью силы. Разве Талаат-паша сам убил миллионы армян? Разве Гитлер один убил миллионы евреев? Разве Ста­лин один убил миллионы своих политических противников? Нет. Эти люди были не одиноки, они располагали тысячами, кото­рые умерщвляли и пытали для них и которые делали это не про­сто с желанием, но даже с удовольствием. Разве мы не стал­киваемся повсюду с бесчеловечностью человека — в случае безжалостного ведения войны, в случае убийства и насилия, в слу­чае беззастенчивой эксплуатации слабых более сильными? А как часто стоны истязаемого и страдающего создания встречают глу­хие уши и ожесточенные сердца! Такой мыслитель, как Гоббс, из всего этого сделал вывод: homo homini lupus est (человек че­ловеку— волк). И сегодня многие из нас приходят к заключе­нию, что человек от природы является существом злым и дест­руктивным, что он напоминает убийцу, которого от любимого занятия может удержать только страх перед более сильным убийцей.

И все же аргументы обеих сторон не убеждают. Пусть мы лич­но и встречали некоторых потенциальных или явных убийц и са­дистов, которые по своей беззастенчивости могли бы тягаться со Сталиным и Гитлером, но все же это были исключения, а не правила. Неужели мы действительно должны считать, что мы сами и большинство обычных людей — только волки в овечьей шкуре, что наша «истинная природа» якобы проявится лишь после того, как мы отбросим сдерживающие факторы, мешавшие нам до сих пор уподобиться диким зверям? Хоть это и трудно оспо­рить, вполне убедительным такой ход мысли тоже не является. В повседневной жизни часто есть возможность для жестокости и садизма, причем нередко их можно проявить, не опасаясь воз­мездия. Тем не менее многие на это не идут и, напротив, реаги­руют с отвращением, когда сталкиваются с жестокостью и са­дизмом.

Может быть, есть другое, лучшее объяснение этого удивитель­ного противоречия? Может быть, ответ прост и заключается в том, что меньшинство волков живет бок о бок с большинством овец? Волки хотят убивать, овцы хотят делать то, что им приказывают. Волки заставляют овец убивать и душить, а те поступают так не потому, что это доставляет им радость, а потому, что они хотят подчиняться. Кроме того, чтобы побудить большинство овец дейст­вовать, как волки, убийцы должны придумать истории о правоте своего дела, о защите свободы, которая находится в опасности, о мести за детей, заколотых штыками, об изнасилованных женщинах и поруганной чести. Этот ответ звучит убедительно, но и после него остается много сомнений. Не означает ли он, что существуют как бы две человеческие расы — волков и овец? Кроме того, возникает вопрос: если это не в их природе, то почему овцы с такой легкостью соблазняются поведением волков, когда наси­лие представляют им в качестве священной обязанности. Мо­жет быть, сказанное о волках и овцах не соответствует действи­тельности? Может быть, все же правда, что важным свойством человека является нечто волчье и что большинство просто не проявляет этого открыто? А может, речь вообще не должна идти об альтернативе? Может быть, человек — это одновременно и волк и овца, или он — ни волк ни овца?

Сегодня, когда нации взвешивают возможность применения опаснейшего оружия разрушения против своих «врагов» и, оче­видно, не страшатся даже собственной гибели в ходе массового уничтожения, ответ на эти вопросы имеет решающее значение. Ес­ли мы будем убеждены, что человек от природы склонен к разру­шению, что потребность применять насилие коренится глубоко в его существе, то может ослабнуть наше сопротивление все возрас­тающей жестокости. Почему нужно сопротивляться волкам, если все мы в той или иной степени волки? Вопрос о том, является ли человек волком или овцой,— это лишь заостренная формулировка вопроса, который в самом широком и общем смысле принадле­жит к основополагающим проблемам теологического и философ­ского мышления западного мира, а именно: является ли человек по существу злым и порочным, или он добр по своей сути и спосо­бен к самосовершенствованию? Старый Завет не считает, что че­ловек порочен в своей основе. Неповиновение богу со стороны Ада-ма и Евы не рассматривается как грех. Мы нигде не находим указа­ний на то, что это неповиновение погубило человека. Напротив, это неповиновение является предпосылкой того, что человек осо­знал самого себя, что он стал способен решать свои дела. Таким образом, этот первый акт неповиновения в конечном счете является первым шагом человека по пути к свободе. Кажется, что это неповиновение было даже предусмотрено божьим планом. Согласно пророкам, именно благодаря тому, что человек был изгнан из рая, он оказался в состояниисам формировать свою ис­торию, развивать свои человеческие силы и в качестве полностью развитого индивида достигнуть гармонии с другими людьми и при­родой. Эта гармония заступила на место прежней, в которой чело­век еще не был индивидом. Мессианская мысль пророков явно исходит из того, что человек в своей основе непорочен и может быть спасен помимо особого акта божьей милости.

Конечно, этим еще не сказано, что способность к добру обяза­тельно побеждает. Если человек творит зло, то он и сам становится более дурным. Так, например, сердце фараона «ожесточилось», поскольку он постоянно творил зло. Оно ожесточилось настоль­ко, что в определенный момент для него стало совершенно невоз­можно начать все заново и покаяться в содеянном. Примеров злодеяний содержится в Старом Завете не меньше, чем приме­ров праведных дел, но в нем ни разу не делается исключения для таких возвышенных образов, как царь Давид. С точки зрения Старого Завета человек способен и к хорошему и к дурному, он должен выбирать между добром и злом, между благослове­нием и проклятьем, между жизнью и смертью. Бог никогда не вме­шивается в это решение. Он помогает, посылая своих послан­цев, пророков, чтобы наставлять людей, каким образом они могут распознавать зло и осуществлять добро, чтобы предупреждать их и возражать им. Но после того, как это уже свершилось, че­ловек остается наедине со своими «двумя инстинктами» — стрем­лением к добру и стремлением к злу, теперь он сам должен решать эту проблему.

Христианское развитие шло иначе. По мере развития христи­анской церкви появилась точка зрения, что неповиновение Ада­ма было грехом, причем настолько тяжким, что он погубил приро­ду самого Адама и всех его потомков. Теперь человек не мог боль­ше собственными силами освободиться от этой порочности. Только акт божьей милости, появление Христа, умершего за людей, может уничтожить эту порочность и спасти тех, кто уверует в Христа.

Разумеется, догма о первородном грехе не оставалась бесспор­ной внутри самой церкви. На нее нападал Пелагий, однако ему не удалось одержать верх. В период Ренессанса гуманисты внутри церкви пытались смягчить эту догму, хотя они прямо не боролись с ней и не оспаривали ее, как это делали многие еретики. Правда, Лютер был еще более радикален в своем убеждении о врожден­ной подлости и порочности человека, но в то же время мысли­тели Ренессанса, а позднее Просвещения отважились на заметный

шаг в противоположном направлении. Последние, утверждали, что все зло в человеке является лишь следствием внешних обстоя­тельств и потому у человека в действительности нет возможности выбора. Они полагали, что необходимо лишь изменить обстоя­тельства, из которых произрастает зло, тогда изначальное добро в человеке проявится почти автоматически. Эта точка зрения пов­лияла также на мышление Маркса и его последователей. Вера в принципиальную доброту человека возникла благодаря новому самосознанию, приобретенному в ходе неслыханного со времен Ренессанса экономического и политического прогресса. Моральное банкротство Запада, начавшееся с первой мировой войной и при­ведшее через Гитлера и Сталина, через Ковентри ²³ и Хиросиму к нынешней подготовке всеобщего уничтожения, наоборот, повлия-' ло на то, что снова стала сильнее подчеркиваться склонность человека к дурному. По существу, это была здоровая реакция на недооценку врожденного потенциала человека к злу. С дру­гой стороны, слишком часто это служило причиной осмеяния тех, кто еще не потерял свою веру в человека, причем точка зрения последних понималась ложно, а подчас и намеренно ис­кажалась...

Главной опасностью для человечества является не изверг или садист, а нормальный человек, наделенный необычайной властью. Однако, для того чтобы миллионы поставили на карту свою жизнь и стали убийцами, им необходимо внушить такие чувства, как не­нависть, возмущение, деструктивность и страх. Наряду с оружием ли чувства являются непременным условием для ведения войны, однако они не являются ее причиной, так же как пушки и бомбы сами по себе не являются причиной войн. Многие полагают, что атомная война в этом смысле отличается от войны традицион­ной. Тот, кто нажатием кнопки запускает атомные бомбы, каждая из которых способна унести сотни тысяч жизней, едва ли испы­тывает те же чувства, что и солдат, убивающий с помощью шты­ка или пулемета. Но даже если запуск атомной ракеты в сознании упомянутого лица переживается только как послушное исполнение приказа, все же остается вопрос: не должны ли содержаться в более глубоких слоях его личности деструктивные импульсы пли, по меньшей мере, глубокое безразличие по отношению к жизни для того, чтобы подобное действие вообще стало воз­можным?

Я хотел бы остановиться на трех феноменах, которые, по моему мнению, лежат в основе наиболее вредной и опасной формы чело­веческого ориентирования: любовь к мертвому, закоренелый нар-циссизм и симбиозно-инцестуальное фиксирование. Вместе взятые, эти три ориентации образуют «синдром распада», который побуж-шет человека разрушать ради разрушения и ненавидеть ради не­нависти. Я хотел бы также обсудить «синдром роста», который состоит из любви к живому, любви к человеку и независимости. Лишь у немногих людей получил полное развитие один из этих них синдромов. Однако нет сомнения в том, что каждый человек движется в определенном избранном им направлении: в направле­нии к живому или мертвому, добру или злу.

Фромм Э. Духовная сущность человека. Способность к добру и злу // Человек и его ценности. М., 1988. С. 56 — 62