ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Деконструкция Родины: фразеология как ключ к восстановлению нарратива

Во введении мы говорили о том, что рассматриваем имя как нарративное ожидание. Имя, повторимся еще раз, не есть результат произвольного от­ношения к вещи. Наоборот, имя как единица языка несет в себе след сво­его диалогического исторического прошлого (многоголосие по Бахтину, интертекстуальность по Кристевой). Это историческое прошлое есть не что иное, как память контекстов употребления. Эта память воплощается в идеологической конструкции означаемого. Посредством языкового члене­ния означаемое вписывается в некоторую классификацию мира. Класси­фикация подразумевает порядок, а порядок подразумевает контроль. Та­ким образом, имя оказывается вписанным, через свои коннотации, в идео­логическую систему Weltanschauung. Совокупность таких идеологических конструкций можно считать чем-то вроде „духа сообщества": именно идеологические коннотации, свернутые в имени, способны порождать раз­личные формы рационализации, которые приняты порядком данной куль­туры. С этой точки зрения имя нельзя считать произвольным (по Соссю­ру), поскольку выбор имени находится в полной зависимости от запрятан­ной в него идеологии. Имя живет в совокупности нарративных потенций -иначе говоря, оно рассказывает нам истории о своем означаемом, и только в контекстах этих историй собственно существование означаемого можно считать истинным.

В этой главе мы попытаемся деконструировать нарративы, составляю­щие в своей совокупности дискурс Родины / Отечества / Отчизны. Для этой цели был собран корпус устойчивых словосочетаний с соответствую­щими лексемами, после чего была проведена грубая классификация корпу­са согласно типу ситуации, которую эти словосочетания описывают, амп­луа героя - субъекта ситуации, типу сюжета и пр.¹ В этой работе мы опи­рались на собственную языковую интуицию в сборе и классификации фра­зеологизмов, поскольку ни в одном из словарей этот корпус полного отра­жения не нашел.² Далее была сделана попытка из имеющихся фразеоло­гизмов составить связные, внутренне непротиворечивые „истории". В ре­зультате получилось несколько коротких текстов (некоторые из них с ва­риантами), лексика которых состоит из устойчивых сочетаний со словами родина, отечество и отчизна, с прилагательными родной и чужой и неко­торыми другими именами, относящимися к смежным семантическим по­лям, употребление которых мы старались по возможности ограничивать.

Мы стремились воссоздать такую языковую картину, которая соответ­ствовала бы именно актуальному состоянию дискурса, но при этом вы­явить те признаки, которые, по нашим предположениям, имеют высокий потенциал для дальнейшего разворачивания идеологических построений. Мы ограничились советской и постсоветской риторикой и фразеологией

Родины, в основном опираясь на речевые жанры, которые сопутствуют повседневной жизни. Поэтому язык официальной советской идеологии в наш корпус вошел, а, например, язык литургии или индивидуальные ав­торские, поэтические голоса остались за пределами работы. Нас интересо­вало прежде всего обыденное языковое сознание и речевая культура „ус­редненного" носителя языка. Неожиданно для автора этих строк, этот „ус­редненный" носитель оказался глубоко политизированным, и язык совет­ской пропаганды от языка повседневности советского периода нам отде­лить не удалось (обсуждение этого феномена - в следующей главе).

В отдельной главе мы рассмотрим возможности археологии в этой об­ласти. Мы попытались реконструировать некоторые прежние состояния дискурса, „привязав" их по возможности к его состоянию нынешнему. Нас интересовало диахроническое состояние самого концепта Родины, и мы вдохновлялись примером дисциплины, которая ныне стала популярна под названием „история идей" (history of ideas; см., например, одну из ранних работ в этой области - блестящую историю мифологем „святая Русь", „русский бог", „русская душа" в исследовании русской политической мыс­ли у М. Чернявского).³ Однако оказалось, что археология риторики и фра­зеологии - не то же самое, что история идей. Археология „раскручивает" время назад, тогда как история идей занимается т. н. прогрессом. Кроме того, трудно отнести такие конструкции, как Родина, Отечество или От­чизна к числу собственно идей. Любой миф - это не рациональный про­дукт, а эстетический, даже если он употребляется в обличий логически выдержанной системы при подведении рационального базиса под выбор решения. Именно через свои эстетические свойства - эмоциональность, память тела, чувство прекрасного, стремление к гармонии - конструкции Родины, Отечества и Отчизны подключаются к политике в широком по­нимании этого слова. Эти конструкции используются как инструменты политического воздействия не сами по себе, а благодаря тому, что притя­гивают к себе эстетическую интерпретацию. Эстетизация политического -важная тема нашей работы, которую мы будем обсуждать ниже.

В целом, нарративы составлялись так, чтобы в каждом из них имелась только одна сюжетная линия и только одна идеологическая коллизия. По­этому за исключением некоторых случаев фразеология, использованная для составления одного нарратива, уже не ложилась на канву другого. Именно этот весьма интуитивный метод недопущения внутреннего проти­воречия в употреблении фразеологии и исключения, насколько это воз­можно, дублирования фразеологизмов, и лег в основу определения числа и содержания представленных здесь историй, на окончательном распределе­нии которых мы все же не настаиваем.

В результате нами выявлено три топика и, в рамках каждого из них, следующие истории:

I. Любовь к родине

„Перекати-поле" (ключевые слова: малая родина, отчизна, родная / чужая сторона); „Далекий замуж" (ключевые слова: родная сторонка, чужая сторона); „Изгнанник Родины" (ключевые слова: Родина, отчизна);

П. Долг перед Родиной

„Сыновья (и дочери) Родины" (ключевые слова: Родина, Отчизна); „За­щитник Родины" (ключевые слова: Родина, Отечество); „Изменник Роди­ны" (ключевое слово: Родина);

III. Величия Родины

„Семья народов" (ключевое слово: Родина); „Военная мощь Родины" (ключевые слова: Родина, Отечество); „Счастливое детство" (ключевые слова: Родина, Отчизна).

Тот порядок, в котором мы расположили эти нарративы, соответствует порядку, в котором значения ключевых слов (Родина и пр.) были бы рас­положены в толковом словаре. Как известно, в качестве исходного в сло­варях принимается значение непереосмысленное, тот смысл, от которого вторичные значения являются семантически производными. Поэтому имя Родина в значении „местность, где X родился и/или вырос" мы считаем словообразовательно первичным, тогда как ее значение „государство, гра­жданином которого X является и идеологию которого разделяет" мы счи­таем словообразовательно вторичным, результатом тропеического перено­са. Соблюдая словарный порядок, мы хотели не только отдать должное традиции, но и указать на значимость самого процесса деривации, ее логи­ческой последовательности. Этот процесс деривации не безразличен к идеологии и политике.

Отдавая дань традиции лексико-семантического исследования, мы ор­ганизовали нарративы вокруг „вершинных сем" - ядра семантизации, во­круг которого располагаются компоненты значения. Таких вершинных сем обнаружено три - Любовь, Долг и Величие. Эти вершины можно считать ключевыми в порождении мифологии Родины. Археология языка Родины показывает, что вершинные компоненты не меняются на протяжении ис­тории дискурса и определяют мифопорождение буквально на любом его диахроническом срезе.

Хотя существительные Родина, родина, Отчество, отечество, Отчизна и отчизна часто рассматриваются как синонимы, наш материал показыва­ет, что за ними стоят разные конфигурации идеологического комплекса и, соответственно, различные речевые практики. Указав в скобках ключевые слова, характерные для того или иного нарратива, мы хотели очертить пределы варьирования в рамках одной и той же поверхностно-синтакси­ческой структуры, например, воспевать Родину - воспевать Отчизну, пасть за свободу Родины - пасть за свободу Отечества и мн. др. Эти фразы кажутся дублетами, однако далеко не всегда взаимная подстановка возможна по смыслу. Например, словосчетание трудные для нашей Роди­ны дни обозначает период начала Великой Отечественной войны и угрозу для существования коммунистического режима; похожее сочетание труд­ные / трагические для нашего Отечества годы относится к периоду рево­люции и гражданской войны и подразумевает крах Российской империи и белого движения, т. е. с точки зрения идеологических и культурно-исторических коннотаций эти фразеологизмы, несмотря на свое формаль­ное сходство, выступают как прямые антонимы.

Полученные в результате нашего анализа истории - это открытые, неза­вершенные нарративные структуры, которые каждый читатель может до­полнить и модифицировать по своему вкусу. Однако опыт автора показы­вает, что такое дополнение и изменение отнюдь не всецело в воле сочини­теля; более того, как именно и чем будет дополняться та или иная история, в какую сторону пойдет развитие сюжета, какие герои в этом сюжете будут участвовать и прочие „литературные" вопросы - все это в очень высокой степени определяется самим нарративом, а не лицом, его составляющим. Речь идет не только о pre-fabrication⁴ таких нарративных единиц, но о глу­бинных свойствах языка, который действует не как инструмент человече­ской инициативы, а как ее прямой агент. Иными словами, это не мы рас­сказываем истории, а истории рассказывают нас; не субъект артикулирует слово, но, наоборот, имя „сказывает" субъекта. Не мы рассказываем о Ро­дине, но Родина артикулирует нас.